В этом состоит единство его жизни.
Он стремится к тому, чтобы свобода везде одерживала верх. Свобода – это разум в философии, вдохновение в искусстве, право в политике.
В 1848 году его мнение еще не приобрело окончательную социальную форму. Странно, но в то время почти можно было бы сказать, что республика казалась ему свободой. После опробованных и выброшенных на свалку одна за другой монархии императорской, легитимной, конституционной, столкнувшийся с неожиданными, казавшимися ему нелогичными, фактами, вынужденный засвидетельствовать в военачальниках, руководивших государством, в одно и то же время порядочность и произвол, получивший вопреки его воле свою долю огромной безликой власти, в которой таится опасность единого Национального собрания, он решил наблюдать, не присоединяясь к нему, за этим военным правительством, в котором он не видел правительства демократического, ограничился защитой принципов, когда на его взгляд они оказывались под угрозой, и ограничился защитой непризнанного права. В 1848 году было почти 18 фрюктидора15. Восемнадцатые фрюктидоры пагубны тем, что они создают модель и предлог для Восемнадцатых брюмеров и из-за них республика наносит раны свободе; что было бы равносильно самоубийству, если бы продлилось достаточно долго. Июньское восстание не могло не вспыхнуть и не могло не угаснуть; он вступил с ним в борьбу; он был одним из шестидесяти представителей, посланных Национальным собранием на баррикады. Но после победы он должен был отделиться от победителей. Победить, а затем протянуть руку побежденным, таков закон его жизни. Но было сделано обратное. Есть хорошие и плохие победы. Восстание 1848 года было побеждено плохо. Вместо того чтобы усмирить, подлили масла в огонь; вместо того чтобы освободить, сразили, окончательно подавили; солдатская жестокость проявилась во всей красе; Кайенна, Ламбесса, изгнание без суда16; он возмутился; он принял сторону угнетенных; он возвысил голос в защиту всех этих несчастных отчаявшихся семей; он отверг эту фальшивую республику военных советов и осадного положения. Однажды в Национальном собрании депутат Лагранж, человек мужественный, подошел к нему и сказал:
– С кем вы здесь?
Он ответил:
– Со свободой.
– И что вы делаете?
– Я жду.
После июня 1848 года он ждал; но после июня 1849-го перестал ждать.
Молния, ударившая из этих событий, пронзила его ум. Такая молния, раз вспыхнув, уже больше не гаснет. Молния, которая остается, – это свет правды в сознании.
В 1849 году ему все стало ясно окончательно.
Когда он увидел Рим, побежденный во имя Франции, когда он увидел, как до тех пор лицемерное большинство сбрасывает маску, устами которой 4 мая 1848 года17 оно семьдесят раз кричало: «Да здравствует республика!» Когда он увидел после 13 июня триумф всех враждебных прогрессу коалиций, когда он увидел эту циничную игру, он опечалился, он понял, и в тот момент, когда руки всех этих победителей протянулись к нему, чтобы привлечь его в свои ряды, он почувствовал в глубине души, что оказался побежденным. На земле лежала покойница, все кричали: «Это республика!» Он подошел к ней и узнал, что это была свобода. Тогда он склонился над мертвым телом и присоединился к нему. Он видел впереди лишь падение, поражение, гибель, бесчестье, изгнание, и он сказал: «Да будет так».
Тотчас же, 15 июня, он поднялся на трибуну и выразил протест. С этого дня в его душе республика слилась со свободой. С этого дня он непрерывно, неустанно, почти не переводя дыхания, упрямо, шаг за шагом начал сражаться за эти две великие оклеветанные ценности. Наконец 2 декабря 1851 года он получил то, чего ожидал: двадцать лет ссылки.
Вот история того, что назвали его вероотступничеством.
1849 год. Важная дата для меня.
Тогда начались великие сражения.
Эти столкновения были незабываемыми; будущее наступало, прошлое сопротивлялось.
В эту странную эпоху прошлое было всемогущим. Но это не мешало ему быть мертвым. Ужасный сражающийся призрак.
Сразу возникли все вопросы; национальная независимость, личная свобода, свобода совести, свобода мысли, свобода слова, свобода публичных выступлений и прессы, брак, образование, право на труд и заработную плату, право на отчизну и вопросы изгнания, право на жизнь и реформа кодекса, штрафные санкции, уменьшаемые возрастанием образования, отделение церкви от государства, передача права собственности на так называемые королевские памятники, церкви, музеи, дворцы народу, сокращение судебного ведомства, расширение суда присяжных, европейская армия, распущенная Континентальной Федерацией, сокращение денежного налога, упразднение воинской повинности, солдаты, удаленные с поля боя и возвращенные на сельские поля, уничтоженные таможни, стертые границы, пересеченные перешейки, все связи исчезли, ничто не сдерживает прогресс, идеи циркулируют в цивилизации, как кровь в человеке. Все это было обсуждено, предложено, иногда навязано. Рассказ об этой борьбе вы найдете в данной книге.
Человек, который в данный момент делает наброски своей парламентской жизни, слыша, как представители правого крыла преувеличивают отцовское право, неожиданно бросил им это слово: право ребенка. В другой раз, будучи постоянно озабоченным вопросами народа и бедности, он поразил их утверждением: «Нищету можно уничтожить».
Жизнь оратора – жизнь бурная. В собраниях, опьяненных триумфом и властью, меньшинство, являясь помехой радости, становится козлом отпущения. Тяжело катить этот неумолимый сизифов камень, называемый правом; его поднимают, он вновь падает. И это силится сделать меньшинство.
Красота долга становится настоятельно необходимой; стоит один раз осознать ее, и повинуешься ей без колебаний; мрачное очарование самопожертвования притягивает сознание, и все испытания принимаются с суровой радостью. Приближающийся свет превращается в пламя. Сначала оно освещает, затем согревает, наконец, пожирает. Но это не имеет значения, в него бросаются, соединяются с ним, увеличивая его сияние своей собственной жертвой. Гореть – значит блистать. Каждый, кто страдает ради истины, доказывает это.
Освистать, прежде чем изгнать, – это обычный прием разъяренного большинства; оно предваряет материальные гонения моральными. Проклятия начинают то, что заканчивает остракизм. Они готовят жертву к жертвоприношению со всей напыщенностью оскорблений; и они ее оскорбляют, это их способ короновать ее.
Пишущий эти строки прошел через все эти разные способы действий и получил только одну заслугу – презрение. Он исполнил свой долг и, получив в награду лишь оскорбления, удовольствовался этим.
Вы увидите, в чем заключались эти оскорбления, прочитав данный сборник истин, над которыми надругались.
Хотите несколько примеров?
Однажды, 17 июля 1851 года, он изобличил с трибуны заговор Луи-Бонапарта и заявил, что президент хочет стать императором. Раздался чей-то голос:
– Вы подлый клеветник!
Впоследствии этот голос принес присягу империи за тридцать тысяч франков в год.
В другой раз, когда он боролся против жестокого закона о депортации, послышалась реплика:
– Подумать только, что эта речь будет стоить Франции двадцать пять франков!
Этот человек стал сенатором империи.
В следующий раз еще один будущий сенатор заявил:
– Вы обожаете восходящее солнце!
Да, восходящее солнце ссылки18.
В день, когда он произнес с трибуны слово, которое никто не употреблял прежде: Соединенные Штаты Европы, месье Моле был великолепен. Он поднял глаза к небу, встал, прошел через весь зал, сделал знак членам большинства следовать за собой и вышел. За ним не последовали. Он вернулся. Кипя от возмущения.
Иногда возгласы негодования и взрывы смеха длились четверть часа. Оратор, который здесь говорит, использовал их, чтобы собраться с мыслями.
Во время оскорблений он опирался на стену трибуны и медитировал.
В тот же день, 17 июля 1851 года, он произнес это слово: «Наполеон Малый». При этом гнев большинства был настолько велик и разразился с таким угрожающим шумом, что его было слышно снаружи.
В этот день он поднялся на трибуну с намерением быть там двадцать минут, а оставался на ней три часа.
За то, что он предвидел государственный переворот и заявил о нем, весь будущий сенат будущей империи объявил его «клеветником». Против него выступила вся партия порядка и все консерваторы, начиная с месье де Фаллу, католика, и заканчивая месье Вьейяром, атеистом.
Иногда утомительно быть одному против всех.
Он давал отпор, пытаясь ответить ударом на удар.
Когда однажды по поводу закона о клерикальном образовании, скрывающем порабощение учебных занятий под эгидой свободы образования, ему случилось говорить о Средних веках, инквизиции, Савонароле, Джордано Бруно и Кампанелле19, подвергнутом пытке двадцать семь раз за его философские убеждения, члены правого крыла закричали:
