По мере появления трещины в отношениях между суннитами и курдами, с одной стороны, и шиитским правительством в Багдаде – с другой, Турция стала включаться в эту свару. С 2006 года у Турции установились крепкие связи с курдским регионом. Более того, да это и важнее всего, что Турция чувствовала себя обязанной в силу своих амбиций на региональное лидерство взяться за дело суннитов. То был логичный шаг для страны, в которой большинство населения составляют сунниты и которая хотела бы взять под свое крыло весь арабский мир. Премьер-министр Эрдоган, недовольный сложившейся ситуацией, вызвал советника национальной безопасности Малики в Анкару и задал ему трепку за отношение к иракским суннитам. Турецкий премьер проигнорировал ордер Интерпола на арест Хашеми и предоставил ему убежище в Стамбуле под полной защитой турецкой полиции. Сунниты и курды увидели в Турции покровителя для себя в своем стремлении уйти от контроля со стороны Багдада.
В итоге борьба против Малики укрепляет позиции Ирана, а Малики будет стараться заручиться поддержкой Тегерана, и то же самое будет делать его шиитский противник Садр. Садр также говорил с Барзани и руководством Иракийя, принимая во внимание их сопротивление Малики. Америка же вовсе не хочет быть втянутой в политическую драму в Ираке. Она готова согласиться с планом Барзани – Садра сместить Малики, если это не создает неразберихи, – что означает открытое поощрение большей роли Ирана в делах Ирака.
С ростом турецкого влияния на курдском севере и иранского на шиитском юге иракское единство очень быстро становится призрачным. Нормальной политике приходит конец. Вместо создания коалиции различных партий с намерением поддержать центр появляется нечто похожее на политическую «военную диктатуру». Политические лидеры будут делить должности, чтобы отрабатывать перед своими избирателями. У них нет никакого иного интереса в сохранении государства, кроме как для дележа его ресурсов; они будут создавать тактические альянсы и бороться с соперниками с целью максимального увеличения своей доли. Иракские политические правители будут готовы развалить государство для того, чтобы свалить Малики. Но некоторые также попытаются продаться самому Малики, если тот заплатит предъявленную ему цену. Но даже если все звезды предскажут падение Малики, это не будет означать восстановления демократии или нормальной политики, а только постепенное умирание государства – распад Ирака на части.
Спешный уход Америки сейчас выглядит как крах эксперимента с демократией для Ирака, и, по иронии судьбы, ставленником Америки в Ираке оказался честолюбивый диктатор.
Все это происходит в опасное время, совпадающее с дестабилизирующей силой «арабской весны». Считалось, что Ирак станет символом возможности создания демократического правительства в той части мира, где таковое никогда и близко не существовало. Вместо этого он стал провозвестником наступления фракционности и сектантства.
Когда тунисцы и египтяне восстали против коррупции и злоупотреблений властью, многие ожидали, что иракцы тоже, несмотря на принадлежность к той или иной вере или этносу, выйдут на улицы требовать отчета и хорошего правления. В конце концов, они страдали больше любых других арабских народов от коррупции и плохого правления. Несколько демонстраций, похожих на прошедшие на улицах Туниса и Каира, вызвали надежды на здравый смысл, но в Ираке «арабская весна» оказалась совершенно без ветра в парусах157. Здесь все было не так ясно и понятно.
Иракцы тоже хотят уважения, хорошего правительства, работы, хотят покончить с коррупцией, но их политическая жизнь еще не дошла до этих вопросов. Администрация Буша полагала, что коль скоро ей удалось избавиться от Саддама, иракцы сосредоточатся на насущных вопросах о средствах существования и строительстве демократии. Но диктатура Саддама представляла собой также правление меньшинства, дающее арабам-суннитам диспропорциональную долю власти и ресурсов, при этом грубо попирающее права курдов и шиитов. Вторжение США прекратило этот дисбаланс. Курды, и особенно шииты, выиграли, поскольку их число определило распределение власти и ресурсов. Когда диктатура, которая навязывает несправедливое распределение власти среди религиозных сект и этнических групп, приказывает долго жить, первым действием является мучительное – и, как в случае с Ираком, жестокое – восстановление равновесия. Суннитское сопротивление вердикту американцев, сваливших управляемое суннитами государство, повергло страну в кровавую междоусобную войну. Суннитское повстанческое движение боролось как с американской оккупацией, так и с шиитской властью, которую США установили. Повстанчество хотело ухода Америки с тем, чтобы оно смогло восстановить суннитское господство в Ираке.
Когда в Ираке в 2008 году замолчали пушки, был сделан вывод о том, что сунниты в конце концов капитулировали. Наращивание американских войск убедило их в том, что Багдад оказался вне пределов их досягаемости и что шиитский контроль над Ираком стал свершившимся фактом. Америка надеялась на то, что некое сочетание шиитского великодушия и суннитского молчаливого одобрения гарантировало бы мир и стабильность для Ирака – и давало бы американским войскам возможность закончить войну. Но межконфессиональное перемирие не означало межконфессионального мира или окончательного консенсуса в отношении судьбы Ирака. Страна ушла от эпохи Саддама не очень далеко, и междоусобное насилие, последовавшее за вторжением, принесло свежие раны и дало повод для новых витков мести. Шииты по-прежнему боятся воцарения суннитов, а сунниты сожалеют об утрате власти и мечтают о возвращении вновь на вершину власти. У каждого религиозного течения есть свой взгляд на прошлое и свои отличающиеся мечты о будущем. Не все счета предъявлены, не все проблемы решены.
Межконфессиональная рознь – это старая незаживающая рана Ближнего Востока158. Однако недавний народный порыв к демократии, национальному единству и достоинству вновь растревожил эту рану и заставил ее снова заныть159. Это происходит из-за того, что многие из арабских правительств, которые сейчас сталкиваются с гневом протестующих, виновны как в подавлении личных прав, так в концентрации власти в руках меньшинства.
Проблема уходит корнями в колониальное прошлое, когда европейские администрации создавали государственные институты, предназначенные для управления этническим и религиозным многообразием к своей выгоде. Они передавали меньшинствам больше полномочий в колониальных силах безопасности и правительствах с целью наделения этих меньшинств большими правами при данном колониальном режиме и, по сути, превратить их в полицейские силы. Именно так поступали французы с презираемым (со стороны суннитов) алавитским меньшинством в Сирии, а англичане – с хашимитами, бедуинами и черкесами в Иордании. То же самое делали оттоманы, а позднее англичане с суннитами в Ираке.
Арабские государства, появившиеся после Первой мировой войны и к моменту прекращения действия мандата Лиги Наций, обещали сохранять единство под знаменем арабского национализма. Но, превратившись в циничные диктаторские режимы, потерпевшие поражение в войне, экономическом развитии и в деле управления, они тоже погрязли в сектантских уклонах. Они оставались такими же государствами, какими их создали европейцы. Это так напугало арабскую общественность, что тяга к единению зачастую уступала глубокому разделению по племенным и этноконфессиональным признакам. Некоторые также заявляют, что слепое увлечение арабским единством помешало арабским государствам развивать надлежащим образом национальные институты, что также делало их уязвимыми перед лицом племенной приверженности и политики самоидентификации.
Эти сектантские государства существовали долгое время, стараясь скрывать свои глубокие расхождения, прибегая к разным трюкам, в частности, проводя как можно реже разные переписи и опросы. Их авторитарные правительства прибегали к силе, когда им это было нужно, но чаще всего заставляли беспокойное большинство и меньшинство признать статус-кво, опираясь на то, что ученый по этническим конфликтам Дэвид Лейтин называет «здравым смыслом гегемонизма»160. Арабский национализм работал, как этот здравый смысл. Обещания претворения в жизнь исторической миссии и противостояния Америке и Израилю были довольно сильными, что позволяло отложить в сторону межконфессиональные проблемы161. Но со временем панарабская идеология потеряла свое очарование, и поскольку ее обещания все больше звучат пустым звуком, государства, созданные для того, чтобы удерживать у власти меньшинство, становятся весьма уязвимыми.
Ирак является провозвестником того, что может принести «арабская весна» всему региону. Ослабление хватки флегматичных и жестких государств над своими обществами выносит на поверхность соперничество за власть и ресурсы вокруг длительное время подавлявшихся этноконфессиональных разногласий162. На начальной стадии конфликт превращается в полномасштабную гражданскую войну, кульминацией которой становится перекройка карт. (Грозным примером тому в регионе служит Южный Судан, который появился после десятков лет конфликта из-за непримиримых противоречий – спросите об этом курдов, они знают такую ситуацию не понаслышке.) Нависает фантом более широкого регионального пожарища как одна из форм развития в разных странах – часто по причине тех же самых проблем, сект, племен и этнических групп и в таких формах, которые характерны для всех этих стран; и поскольку эти противоречия не знают границ, они становятся завязаны в одну цепь конфликтов. Мы думали о падении диктатур в Азии, Восточной Европе и Латинской Америке и соотносили это с волной демократизации; на Ближнем Востоке это будет волна межплеменных и межконфессиональных конфликтов. Только сейчас, после вторжения Америки в Ирак и «арабской весны», Ближний Восток окончательно сбрасывает иго колониализма и – пройдя через братоубийственное кровопролитие – уходит от прежней системы.
