Мортон Смит в своей книге «Иисус Волшебник» (1978) указывает, что даже семья Иисуса скептически относилась к его способности творить чудеса — вплоть до того, что они пытались ограничить его дееспособность на основании того, что он безумец[292]. Концепция эта, заключающаяся в том, что Благословенная Богородица пытается ограничить деяния сына своего Иисуса, Богом избранного Мессии, на том основании, что он представляет собой угрозу для себя и других, выглядит чрезвычайно необычной! Неудивительно, что Иисус отплатил семье тем же, сказав, например, когда она со своими детьми хотела видеть его: «Он сказал им в ответ: Матерь Моя и братья Мои суть слушающие слово Божие и исполняющие его»[293]. Выглядит это странно, учитывая то обстоятельство, что он считается примером сыновней любви, ни одного доказательства которой нет. Он также требует от учеников прямого неуважения к родителям в отличие от закона Моисея: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником»[294].
Интересно, что он призывает нас ненавидеть наши жизни — печальная гностическая ошибка, — что выглядит явной неблагодарностью по отношению к Богу-творцу и противоречит его собственному указанию «возлюби ближнего своего, как самого себя». Такая любовь ничего не стоит.
Все равно Иисус считается защитником бедных и угнетенных, обещая, что «нищие духом» будут благословенны… поскольку их есть «Царствие Небесное»[295], что весьма радостно для миллионов, которые никогда не получат защиты от несправедливости, но знают о вознаграждении в неопределенном будущем. Отбросив непочтительность, остановимся на неизбежной мысли, что, если бы Царствие Небесное пришло завтра, «нищие духом», конечно, были бы последними, кто будет жаловаться, если обещанное вознаграждение не материализуется.
Эта странная, сбивающая с толку личность, которая иногда изображается как скучная добродетель, «нежный Иисус, смиренный и мягкий», столь любимый сентиментальными викторианцами, выступает также непоколебимым защитником детей, прямо заявляя: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море»[296]. На первый взгляд заявление выглядит обоснованным, заботливым и сострадательным, поскольку он обещает ужасное наказание тем, кто причиняет боль невинным детям, возможно — прочтем между строк — совратителям детей? Конечно, будь то окончательное заявление, оно было бы похвальным и утешающим, но есть одна зацепка: отметьте фразу «малых сих, верующих в Меня»: другими словами, он защищает детей только своего культа, не распространяя защиту на любого другого ребенка. Аналогично Марк рассказывает, как Иисус взял маленького ребенка в руки и сказал: «Кто примет одно из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня…»[297], подразумевая, что приветствовать дитя по каким-либо другим причинам есть деяние не такое уже похвальное.
Как только сняты шоры христианской пропаганды, то на удивление легко можно заметить, что Иисус представляет собой типичного лидера культа, отвечающего многим требованиям, сформулированным современными христианскими борцами с культами. Общепризнанные характеристики, по которым можно опознать опасных лидеров культов, включают характерные черты, связанные с доминирующей или харизматической личностью вождя, требующего порвать всякие отношения с семьей, отдать в общую казну имущество и деньги. Вождь может также провозгласить себя Богом или сыном Бога, уверяя, что если падет жертвой, то вернется во славе и подготовит своих последователей к такой же судьбе, обещая блаженное воссоединение в будущей жизни. У наших борцов с культами, кажется, совсем отсутствует чувство иронии.
Теологи давно спорят по извечному вопросу: было ли у Иисуса намерение стать Богом или же он стал им в результате последующей пропагандистской кампании, организованной Павлом? Судя по Новому Завету, сомнений нет, Иисус никогда не преуменьшал своего статуса: в тексте нет ничего, что характеризовало бы его как скромного или смиренного человека. Как мы видели, даже дети имели право на его защиту только в случае веры в его божественность, а следующие строки только усиливают это впечатление: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, то спасется»[298], «… отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных»[299], «Ибо как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет»[300], «Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его»[301]. Иисус учил своих последователей тому, как вести себя в этом мире, но никогда не упускал возможности подчеркнуть свой божественный статус. Конечно, такие слова вправе произносить только уста подлинного Бога, но если он был просто отпрыском-безотцовщиной Марии-прелюбодейки и бывшего египетского свинопаса, то слова выглядят уже слишком громкими[302].
В словах Иисуса есть и политическая составляющая — ассоциация с зелотами и сикариями, или террористами, и заявление «Не мир принес я вам, но меч». Он — или семейство из Вифании — готовились к тому, чтобы были выполнены определенные пророчества Ветхого Завета: он пришел из Египта, въехал в Иерусалим на осле и так далее, хотя в качестве давно ожидаемого еврейского мессии он потерпел полное поражение, поскольку смерть на кресте никогда не была предусмотрена пророчествами для такой роли. Мессия должен был быть главным религиозным и военным вождем, который поднимется и уничтожит римских оккупантов, возглавив огромную победоносную армию. А в данном случае мы имеем дело с претендентом, который якшается с грешниками и путешествует с женщинами (по меньшей мере, одна из которых черная язычница), являясь центром скандала везде, где бы ни появился.
Можно возразить, что гордые и предубежденные евреи никогда не пошли бы массами за египтянином, даже принадлежащим к их собственной религии. Сама практика иудаизма направлена на поддержание ужаса перед рабством египетским и чувством великой радости Исхода, освободившего их. Даже слова и жесты ежегодной Пасхи полны воспоминаний о том отдаленном дне, когда Яхве наслал на их хозяев чуму и ужас, когда Моисей вел их к свободе через пустыню. Вместе с тем, весьма любопытен тот факт, что египтянин возглавлял восстание в Палестине в I веке. В «Иудейской войне» Иосиф Флавий рассказывает о личности, известной как Египтянин, который собрал большую армию евреев, чтобы свергнуть класть римлян. Называя этого таинственного человека «фальшивым пророком», историк пишет:
«По прибытии в страну этот человек, мошенник, который изображал господина, собрал около 30 000 простофиль, привел их к Масличной горе и оттуда был готов к нападению на Иерусалим, чтобы уничтожить римский гарнизон и захватить верховную власть вместе со своими сотоварищами в качестве телохранителей»[303].
Хотя возникает искушение примерить на эту личность образ Иисуса, даты этого не позволяют: Египтянин повел свою армию против ненавистных римлян приблизительно через двадцать лет после того, как Иисус умер. Но, тем не менее, здесь есть интригующая связь с христианством, поскольку в тот момент, когда римляне спасли Павла от разъяренной толпы, капитан стражи спросил его: «Не ты ли тот Египтянин, что взбунтовался когда-то и увел около 4000 террористов в пустыню?»[304] (Отметим, что армия Египтянина несколько сократилась сравнительно с дутыми цифрами Иосифа Флавия.) Павел нервно ответил: «Я еврей из Тарса…»[305] Но «террористами» были сикарии, группа, в которую входил Иуда, а с ним Иисус был очень близок. В Новом Завете нет ни одного слова, указывающего на то, что он уговаривал сикариев или зелотов среди своих последователей отказаться от своих насильственных планов или просто не одобрял их дело.
Более или менее близкие к тем временам описания Иисуса уменьшают его не только по значимости, но и по физической величине. Для нас он всегда остается фигурой грандиозной как метафорически, так и буквально — благородная, рослая фигура молодого Леонардо да Винчи, — поэтому поражает совершенно иное его описание. Крупный античный критик христианства неоплатоник Цельс писал ок. 180 года об Иисусе: «говорят… маленький, уродливый и ничем не выделяющийся»[306], хотя ясно, что он должен был быть наделен характерными чертами лидера культа с огромной харизмой и доминирующей личностью. Некоторые авторы изображают как обжору и пьяницу[307] — хотя, может быть, это просто результат сравнения его с аскетом Иоанном Крестителем[308].
