- Нет, он в больнице. В смысле пешеход в больнице. Состояние тяжелое. А Сашка дома, в полном шоке.
- Айяяй, передавай ему привет и мое сочувствие.
- Я передам, конечно, но и у него есть к вам просьба большая помочь ему в этой ситуации.
- Чем же я могу помочь? Ума не приложу.
- У нас все-таки кремлевский гараж, поэтому гаишники не очень к нему цеплялись. Но обычно в таких случаях дело закрывают, ну то есть не передают в прокуратуру, если руководство гаража пишет в ГАИ что-то типа ходатайства и положительно рекомендует водителя. Типа обещает ему сделать внушение на своем уровне. При этом пишется, что он летел по суперважным государственным делам.
- Ну так пусть напишут.
- Уперлись. Дело в том, что это у него не первое нарушение.
- Ничего себе «нарушение» - на человека наехать. Это уголовное дело. Кто хоть виноват был? - Полностью виноват Александр. Он вообще его сбил на пешеходной «зебре». Тут не может быть двух мнений. Но машина все-таки с федеральным номером. Нас же не штрафуют за нарушения. Ну и в серьезных случаях более мягко относятся. Проблема только в том, что начальство наше не хочет за него вступаться. У него отберут права минимум на год, а значит уволят из гаража. Ну и ко мне в напарники дадут другого водителя. То есть вас, Игнатий Алексеевич, будет через день возить новый человек.
- Да, это плохо, конечно.
- Ну вот и я о том. Если так дело пойдет, то я тоже уволюсь. Я без него работать не буду… Еще вариант – выкупить дело. Чтоб оно вообще исчезло. Или заплатить, чтоб его закрыли, без участия нашего руководства.
- Он же человека сбил. Человек, наверное, будет интересоваться, как наказали преступника, то есть брата твоего. Как же можно дело закрыть. Или, тем более, уничтожить.
-Да элементарно, Игнатий Алексеевич. За деньги можно закрыть любое дело. Даже если б он насмерть сбил. Пошел бы в прокуратуру, проплатил кому надо и получил бы справку: «Дело закрыто за отсутствием состава преступления». У нас же разные истории в гараже бывают. Один на прошлой неделе работника милиции в форме умудрился сбить, прямо на Новом Арбате. Двадцать свидетелей, мент останется инвалидом. Вопрос цены. Все продается и покупается. Но у нас с ним таких денег нету. Да и не охота платить, все равно ж в конце концов вернут права. А уголовное дело открывать не будут, надеюсь, только административное. Он же не пьяный был. Правила нарушил, делов-то… Ну так что, поможете нам, Игнатий Алексеевич?
- Я должен подумать, Николай. Дай я поразмышляю до завтра хотя бы. «С бабой своей советоваться будет, - подумал Николай, - Ну значит пиши пропало. Ее не пропрешь. Из вредности запретит ему».
- Игнатий Алексеевич, тут все решается мгновенно. Я бы вас очень попросил позвонить сегодня. Вот телефон… Хотите, наберу прямо сейчас?
- Нет, сейчас не годится, - Игнатий лихорадочно соображал, что б такого веского придумать, чтобы не звонить немедленно, отложить дело в долгий ящик. Отложим, а там, глядишь, и рассосется - это был его любимый принцип.
- Ну пожалуйста… Позвоните… - продолжал ныть Николай. «Вот вцепился, мать его за ногу». Игнатий не любил быстрых решений.
- Николай, я с работы позвоню. Ладно? Доеду и позвоню. «С работы он точно не позвонит. Будет с Валентиной советоваться сначала». Николай решил не сдаваться.
- Ну значит все, лишат его прав и на работу он больше не выйдет. «Ну не выйдет, и черт бы с ним, - подумал Игнатий, - тоже мне незаменимый сотрудник. Пусть как будет, так и будет». Но Николаю сказал: - Дай мне номер телефона, я позвоню с работы. Сейчас звонить не буду, и не проси.
- Ну ладно, вот, - сказал с обидой в голосе Николай и сунул Игнатию бумажку с телефоном и пометкой «Семен Семенович».
- Семен Семенович – это кто?
- Это наш начальник.
- Понял. Придя на работу, Игнатий первым делом позвонил Валентине и изложил щекотливую ситуацию с просьбой Николая. «Я уверен, он от меня теперь точно не отвяжется, пока своего не добьется. Ну а с другой стороны, сама подумай, если я не сделаю того, что он просит, то, возможно, мы лишимся водителей. И неизвестно еще, кого пришлют. От добра добра не ищут». Валентина тем не менее твердо посоветовала никому не звонить, на настойчивого Николая прикрикнуть. Пусть знает свое место. Будет еще советник самого президента заниматься такой ерундой. Не по чину. Весь день у Игнатия был испорчен утренним разговором. Он с ужасом ожидал момента, когда придется спускаться вниз и садиться в машину. Никакого похожего на правду объяснения, почему не удалось позвонить, он так и не придумал. Днем зато раздался звонок от Валентины. Она интересовалась, обедать он приедет домой или останется на службе.
- Валь, - жалобно ответствовал Игнатий, - ну куда мне ехать. Этот же клещ в меня вопьется в машине. Я уж тут поем лучше.
- Да? И ночевать тоже там ляжешь? – едко спросила Валентина.
- Ой, прямо не знаю, как быть… Мне проще позвонить уж тогда...
- Вот и звони. Позвони и выбрось из головы.
- Ну а что я скажу? – задал вопрос Игнатий, рассчитывая на то, что Валентина, как обычно, тут же сочинит ему текст телефонного разговора.
- Скажи: какая хорошая погода, и повесь трубку. Зато считается, что позвонил. Не стыдно, Игнатий, с такими вопросами ко мне приставать? Ничего более серьезного не нашел? Ты ко мне, пожалуйста, обращайся в более существенных случаях, ладно? А тут выкручивайся сам! Господи, ну что за человек. Тряпка ты, а не человек. Чем у тебя мозги заняты? Нытьем какого-то шофера. Да плевать тебе на него должно быть. Плевать с высокой каланчи. Подумай: кто он, а кто ты. Подумай.
- Ну не знаю, как быть, ничего не придумывается.
- Иди ты в жопу, - подытожила разговор Валентина и повесила трубку. Без пяти минут шесть Присядкин обреченно набрал телефон этого Семена Семеновича. Вопреки всем надеждам, тот не отправился домой, а, напротив, сам сразу же снял трубку. Безо всякого секретаря. В этот момент Присядкин подумал, что надо было поручить своей секретарше его соединять, а не набирать самому. Солидней бы было.
- Семен Семенович, это советник президента Игнатий Присядкин… Да-да, мне тоже очень приятно. Я по достаточно щепетильному делу… Понимаете, мой водитель, оказывается, вчера сбил человека. Я не знал, мне сегодня сказали… Да-да, вы совершенно правы… Да-да… Да-да… Я тоже за ним замечал недисциплинированность… Да… Он разболтался, согласен… Я?.. Ручаться? В каком смысле ручаться за него… Нет, ручаться за него я не буду… Откуда я знаю, что он еще выкинет… Нет-нет… Нет-нет… Вы совершенно правы… Проблема в его брате. Николай мне сказал, что уволится, если Александр останется без прав и уйдет с работы… Да, вы совершенно правы, да… Не хуже? Вы думаете? Новые водители не хуже будут?.. Ну, спасибо вам огромное, Семен Семенович. До свидания… Нет, больше проблем никаких. К машине? Нет, к машине претензий никаких нет. Бегает… Да-да, все-таки BMW – это не «волга». Да… Да… До свиданья. Спасибо вам. У Игнатия гора с плеч свалилась. Он все-таки позвонил. Преодолел себя и позвонил. Правда, ни о чем, собственно, и не попросил Семена Семеновича. Дело не в этом. Главное, что позвонил! Ура! А то, что у кого-то отберут права, так ему что за дело. Нечего граждан сбивать на «зебрах». Ладно б сбил, торопясь к Игнатию или Валентине, это можно было б понять, объяснить как-то. Но на обратном пути, в гараж, - это просто возмутительно. Что за спешка такая. Ладно, новые водители – значит новые. Ничего страшного. Игнатий надел плащ и со спокойной душой спустился вниз. Не дожидаясь расспросов Николая, Игнатий сообщил ему:
- Я только что дозвонился до Семена Семеновича твоего. Слезно просил заступиться за Александра. Не знаю, каков результат. Но я свое дело сделал… И уловив недоверчивый взгляд Николая, добавил:
- Честно. Спроси у него завтра сам.
Игнатий Присядкин, конечно, не знал, что Николай обратился за помощью не только к нему, но и в учреждение, представителю которого они с братом регулярно сдавали отчеты о своих ездоках. Деморализованный Александр бороться за себя не мог, все легло на плечи брата. Однако солидное учреждение совершенно не торопилось вмешиваться в ситуацию. Видно, не так уж и нужна была учреждению оперативная информация о Шелкопере. А может, оно подготовило Николаю и Александру более квалифицированную замену. Мы этого точно знать не можем. Факт остается фактом: одного из Кузьменышей вскоре лишили водительских прав и, как следствие, уволили с автокомбината, следом за ним потянулся и второй. Они нашли себе отличную новую работу – инкассаторами в банке. Очередная смена водителей ничего не изменила в устоявшемся укладе бытовой жизни Присядкиных. Новым халдеям – одного, как и прежнего, звали Сашкой, а второй носил редкое русское имя Селифан – так вот новым халдеям отдавались все те же поручения о химчистках и сберкассах, ни свет ни заря они гуляли с собакой, потом везли Машу в школу, потом, вернувшись к дому, точили лясы в будке для охранников. Затем они ровно пятнадцать минут тратили на то, чтоб довезти Игнатия до работы, и, наконец, приступали к своему основному занятию - несколько изнурительных часов «работали» с Валентиной… Вот только замечательная игра «в номера» прекратилась. Но и в этом не было беды: последнее время женскую часть семьи Присядкиных она уже перестала увлекать, все номерные премудрости они и сами знали назубок. А Игнатий и раньше в это не углублялся, и тем более сейчас не желал. Это было слишком сложно для его слабой головы. Зато во внутреннем, так сказать, устройстве семейства Присядкиных многое поменялось. За какой-то краткий период, Игнатий с Валентиной и глазом моргнуть не успели, Маша приобрела в семейной жизни гораздо больший вес, чем раньше. Это был уже далеко не ребенок, она имела на все собственное мнение, и высказывала его без обиняков. Высказывала тоном безапелляционным. Как правило, в грубой форме. Всему этому она научилась, разумеется, у Валентины. Но иногда превосходила мать и в грубости, и в резкости суждений. Сердцем Присядкин, конечно, продолжал любить свою дочь, по-прежнему для него она много значила, но в последнее время ему стало казаться, что у него в глазах двоится: перед ним ежедневно представали две совершенно одинаковые фурии. И часто, в разгаре очередного семейного скандала, когда Машка кричала на него, брызгая слюной и топая ногами, ему на память приходила странная строчка одного поэта: «Возмужали дождевые черви». Он, разумеется, не мог вспомнить, где и когда прочел эту строчку. Но строчка сидела в голове, как гвоздь. Мандельштам написал ее по совершенно другому поводу, но вот ведь как бывает: зачастую силишься и не можешь вспомнить что-то совершенно необходимое, а много лет назад прочитанный стишок то и дело всплывает безо всякой причины… Перед дочерью пасовала иногда даже Валентина. Машка превратилась не просто в хама, а в какого-то хама-колосса. По малейшему поводу она заводилась и начинала унижать родителей. «Сволочи! Безмозглые свиньи! Твари!» - вот далеко не самые сильные выражения из ее обычного лексикона. При этом, ругаясь, она смотрела на них с такой неподдельной ненавистью, что приготовленные заранее возражения просто застревали у них в горле. Справедливости ради надо сказать, что те же самые слова она всю жизнь слышала от Валентины в свой адрес. Теперь это вернулось к матери бумерангом. Разумеется, все это говорилось (точнее, выкрикивалось) без свидетелей. Кроме непосредственных соседей, которые каждый раз вздрагивали, когда из-за тонких перекрытий доносились по нарастающей раскаты очередного семейного скандала, никто и представить не мог, что происходит в этой внешне благополучной семье. Когда к ним приходили корреспонденты, чтобы для телевидения или газеты подготовить интервью, Присядкины просто заливались соловьями, расписывая идиллию своей совместной жизни. Но как только закрывалась дверь за журналистами, Валентина с Машкой наперебой осыпали Присядкина самыми изощренными ругательствами: то не так сказал, это не так вспомнил… Машка и раньше не была ласковым ребенком. Но теперь от нее вообще невозможно было услышать ничего, кроме бесконечных попреков. При этом она вела борьбу сразу на два фронта, не стремясь, как другие дети, привлечь на свою сторону в той или иной ситуации кого-то одного из родителей. Она была сама по себе: абсолютно безгрешная, умная, рассудительная, все наперед предвидящая, уверенная в своей правоте. Особенно бесило Машку то обстоятельство, что родители, по ее мнению, ничего не предпринимают для достижения поставленной цели: завоевать на Западе репутацию преследуемых властью борцов за правду и в конечном итоге свалить туда на жирные хлеба. Аргументы вроде того, что отец на государственной службе, на нее не действовали. Она, в частности, приводила в пример бывшего уполномоченного по правам человека при президенте (прежнем, естественно), который в свое время, получая зарплату в президентской администрации, вовсю боролся со всеми российскими ветвями власти, а заодно и со всеми отечественными спецслужбами сразу. От кого она это узнала, непонятно, потому что в годы, когда тот в поте лица изображал из себя пятую колонну, она ходила под стол пешком и политикой не интересовалась. Преимущества, которые ей давал статус отца, она воспринимала как должное и совершенно не ценила. Этим она отличалась от Валентины, у которой все-таки не выветрились из памяти ни житье в коммуналке, ни унизительная работа дворником, ни многие другие перипетии ее сложной жизни. Машка считала родителей случайно выбившимися в люди холопами, так и не сумевшими раздавить в себе раба, себя же – потомственным аристократом. Она искренне презирала так называемых «простых людей». Особенно она ненавидела места их естественного скопления. Маша Присядкина не знала, что такое общественный транспорт, районная поликлиника, очередь в сберкассе. Ее никогда не гнобило тупое начальство, ее не выгоняли с работы, она не обивала пороги в поисках правды. Ей не приходилось, как всем нам, мучаться от неловкости перед чиновником, которому предстояло дать взятку (как? как это сделать? какие слова сказать?). Ей был неведом страх перед милицией, проверяющей документы на улице у прохожих и на дороге у водителей с единственной целью – любым способом вытащить как можно больше денег. Да и сами деньги не имели для нее того значения, какое они имеют для любого нормального человека, зарабатывающего их своим трудом. Нечего и говорить, что она не представляла, какие титанические усилия затрачивала ее мать для того, чтобы их, например, не забыли пригласить куда-то на прием. Не видела смысла в том, чтобы специально напоминать журналистам и литературным критикам о существовании ее отца. Маше казалось, все и так вокруг знают, что он живой классик, а она, соответственно, дочь живого классика. Она видела, что мать вынуждена поддерживать отношения с огромным количеством нужных людей, от которых зависело многое в их жизни, но была свято уверена, что, наоборот, все эти люди добиваются знакомства с их высокопоставленным аристократическим семейством. Мы уже отмечали, что Валентина, при всех своих сокрушительных пробивных способностях, совершенно не разбиралась в реалиях сегодняшнего дня. Но ее дочь понимала в них еще меньше. Да и от кого ей было получить представление об этих реалиях? Она ненавидела весь мир, но не знала его. То есть, конечно, считала, что знает. Но мир вокруг был намного сложнее, разнообразнее и ярче, чем ей казалось.
