Власти понимали, что в лице осведомителей из радикальных кругов они имеют дело с ненадежными людьми, требующими постоянного контроля. Полиция не без основания подозревала, что из-за своего презрения ко всем этическим нормам, особенно когда предоставлялась возможность личного обогащения, ее агенты при определенных обстоятельствах могли предать власть так же легко, как раньше они предали дело революции(49). И действительно, не раз власти получали сведения о связях радикалов с представителями враждебных иностранных государств, включая Турцию и Японию. Поступали сообщения и о том, что революционеры принимали деньги от врагов России, готовых поддерживать любые подрывные радикальные действия, особенно терроризм, способный дестабилизировать существующий государственный порядок(50).
Есть свидетельства, что подобная практика существовала уже во время русско-японской войны 1904—1905 годов и особенно оживилась накануне Первой мировой, когда ПСР, ППС и другие радикальные организации получали крупные суммы денег и оружие из Японии и Австрии(51). После начала войны в Европе в 1914 году иностранные враги России стали рассматриваться революционерами как временные союзники. В это время, например, военные власти Турции наняли двух кавказских экспроприаторов в качестве проводников по Грузии; им также платили за то, чтобы они подстрекали население к выступлениям против местных органов российского правительства(52). Два других радикала, эсдек Иван Клочко (Жук) и дашнак Марко Тарасов, бежавшие с Кавказа в Турцию в «эпоху реакции» после 1907 года, в 1914–1915 годах организовывали контрабандную переправку динамита в Россию. Они получали ' деньги и взрывчатку от властей в Константинополе и, согласно полицейской информации, «не пытались скрыть тот факт, что они действовали в качестве агентов турецкого правительства» (53).
Царское правительство прекрасно видело, что после того, как революционный накал стал слабеть к концу 1906 года, все еще многочисленные боевые организации набирали новых членов преимущественно из низших слоев населения(54); сами революционеры не могли временами скрыть свое презрение к новым террористам, называя их «обыкновенными бандитами»(55). Но вместо того чтобы пытаться просвещать кандидатов в свои ряды в духе истинной революционной борьбы, вдохновляя их обещаниями вечной славы революционных героев, партии просто принимали всех желающих.
Будущий террорист часто даже не знал, представляет ли лицо, предлагающее ему принять участие в покушении, какую-либо определенную антиправительственную организацию или просто использует его в качестве инструмента личной мести. Некоторые новички соглашались стать террористами после получения даже таких незначительных сумм, как пятнадцать рублей, да горстки патронов в придачу и обещаний крупных выплат в случае успешного выполнения задания. В других случаях и такие мелкие авансы были не нужны, хватало нескольких стаканов водки(56). Хотя и в конце XIX века бывали случаи, когда экстремисты соглашались на участие в терактах только после выплаты авансов (иногда не больше восьми рублей) в счет будущих платежей(57), феномен террористов-наемников стал распространенным явлением только в начале XX века.
Партийные деятели также выдавали рядовым террористам небольшие суммы наличных денег, обещая более существенное вознаграждение в будущем. В одном случае польский боевик, заявивший, что он своими руками убил семь полицейских и участвовал в трех грабежах, получил «для начала» восемнадцать рублей от представителя ППС. Боевик восхищался дорогими золотыми часами последнего и позднее рассказывал, как тот использовал его корыстолюбие для подстрекания к дальнейшей террористической деятельности: «Он похлопал меня по плечу со словами: «Продолжайте работу, товарищ, и у вас будут часы и деньги, а Польша будет вечно вам благодарна»(58). Есть основания полагать, что некоторые лица, не принадлежавшие ни к каким революционным организациям, также нанимались для участия в экспроприациях(59). Необходимо заметить, однако, что в некоторых случаях человек, которому предлагали принять участие в теракте, бывал вынужден соглашаться, рискуя своей жизнью в случае отказа(бО). Революционеру из Варшавы, ранее не принимавшему участия в насильственных действиях, было приказано свести счеты с его собственным братом, обвинявшимся в предательстве. В случае отказа ему настоятельно советовали «избегать встреч со своими товарищами»(61).
К 1907 году лишь немногие могли отрицать, что все увеличивающееся число «борцов за свободу» в союзе & уголовниками занимались «бандитизмом и грабежами большей частью не по политическим мотивам, а исключительно для удовлетворения своих низменных инстинктов». Власти были уверены, что «преступная деятельность этой категории правонарушителей в последнее время была направлена не столько против существующего государственного устройства в России, сколько против тех принципов, на которых основывается любой общественный строй, независимо от образа правления». Некоторые либеральные периодические издания разделяли эту точку зрения и писали о том, что «революционный террор… смешивался с разнузданностью обычной преступности. Эсеры побеждены эсериками, а эсерики — хулиганами»(62). Руководитель эсеров-террористов Гершуни был еще более откровенен, жалуясь, что девять десятых всех экспроприации были случаями обычного бандитизма(63).
Экстремисты часто были связаны дружбой с профессиональными грабителями(64) и сами участвовали в преступлениях, которые они даже не пытались называть революционными . Яков Гольдштейн, в кругу своих товарищей-эмигрантов в Лондоне имевший репутацию серьезного анархиста, был арестован английскими властями и приговорен к двадцати пяти дням тюремного заключения за мелкую кражу(66). В другом случае два бывших лесных брата из Прибалтики совершили в 1908 году массовое убийство по чисто личным мотивам. Оставшись без работы и нуждаясь в деньгах, они вошли в винный магазин, забрали пятнадцать долларов и, убегая, так удачно использовали свой прошлый боевой опыт, что убили и ранили дюжину полицейских(67). Анархист Янкель Литвак, живший в 1909 году во Франции под псевдонимом «Янш», занимался там подделкой валюты(68). Андрей Колегаев, известный член ПСР, будущий комиссар сельского хозяйства в 1918 году, живший в 1910 году в Европе, взял деньги у бывшей жены эсера Николая Тютчева для того, чтобы похитить детей последнего. Он выполнил это, не задумываясь о возможных последствиях, так как был уверен, что любой убежденный революционер посчитает ниже своего революционного достоинства обращаться за помощью в буржуазную полицию. В этом случае, однако, он просчитался(69).
В то же время многие уголовники, скрывшиеся за границей от судебных преследований, представлялись политическими эмигрантами, особенно в тех случаях, когда им грозила высылка в Россию(70). Поскольку им было легче всего выучить несложные теоретические идеи анархизма, большинство из них называло себя анархистами. В ряде случаев настоящие уголовники выдавали себя за убежденных радикалов. Грузинский бандит Махарашвили был членом воровской шайки, ограбившей осенью 1913 года богатого армянина в Кутаисе. Он сбежал в Париж, но был арестован французскими властями и решил выдать себя за политического эмигранта из страха быть высланным в Россию(71). Во многих случаях преступники продолжали свою привычную деятельность и после того, как превращались в «революционеров»: они участвовали в грабежах, подделывали печати различных организаций и союзов, вымогали деньги и т. д. и т. п(72). Особенно часто это происходило в Литве, где многие самозваные анархисты «уже давно превратились в хулиганов», а экстремисты предлагали крестьянам за небольшую плату разделаться с землевладельцами: «За двадцать рублей можно убить одного помещика»(73). Рассмотрение того, как эти псевдореволюционеры тратили легко добытые деньги, позволяет многое узнать о новом поколении российских экстремистов. Значительное их число проявляло склонность к разнузданному и развратному образу жизни, к алкоголизму и пьяному дебоширству. Некоторые радикалы в своих письмах жаловались на пьянство товарищей, и партийная организация пыталась как-то бороться с этой проблемой, осуждая злоупотребление спиртными напитками в резолюциях съездов и конференций(74). Как часто случалось с официальными решениями центральных органов, эти резолюции не принимались во внимание рядовыми революционерами, которым или не было дела до мнений своих лидеров или они просто не знали о них. Некоторые партийные деятели, понимая, что алкоголизм мешает эффективной деятельности революционеров, особенно боевой, закрывали, однако, глаза на эту проблему (может быть, потому, что и отдельные крупные фигуры в центральной партийной организации не были безупречны в этом отношении). Некоторые члены Центрального комитета ППС использовали партийные средства для удовлетворения своей страсти к алкоголю, а член Боевой организации ПСР Алексей Покотилов был известен своими пьяными дебошами; постоянная дрожь в руках была, видимо, причиной случайного взрыва в петербургской гостинице «Северной», при котором он сам погиб. Другой боевик, Борис Бартольд, одно время близкий соратник Савинкова, тоже был алкоголиком, периодически уходившим в тяжелые запои. После того как ему разбили лицо в пьяной драке и вообще его громкое и скандальное поведение стало бросать тень на репутацию ПСР, многие эсеры пришли к выводу, что ему ввиду его ненадежности, просто опасно давать боевые поручения. Наконец, сам Савинков, измученный постоянным напряжением подпольной работы, проявлял сильный интерес к азартным играм и пытался расслабиться и отвлечься при помощи алкоголя и наркотиков. Начав с опиума, он впоследствии стал колоть себе морфий(75).
