Там, где не было прямого центрального партийного контроля, например, на периферии или в маленьких боевых группах в столицах, злоупотребление алкоголем было еще более распространено. Некоторые боевики, ранее считавшиеся образцовыми борцами, предавались этому пороку, не опасаясь партийных санкций(76). Пьянство, дебоширство и разврат многих радикалов требовали денег, которые и добывались в экспроприациях(77). Один революционер так описал ситуацию в письме к другу: «Всеобщее отупение, опошление растет и растет. Кретинизм какой-то… Навозная куча»(78).
В похожих выражениях экстремисты, жившие за границей, жаловались на «безобразное поведение» в эмиграции радикалов, которые «устраивали скандалы и драки на улицах почти каждый вечер»(79). Некоторые российские радикалы за границей совершали уголовные преступления, чтобы достать денег на спиртное и на развлечения. Например, два экспроприатора, жившие в Брюсселе, 4 февраля 1909 года пришли к богатому купцу и, угрожая ему револьвером, забрали три тысячи франков, которые потом пропили(80).
Проблема алкоголизма среди российских экстремистов обострялась в условиях тюрем, каторги и ссылки, где, согласно одному революционеру, вся жизнь состояла из сплошного пьянства. Он описывает в своих воспоминаниях сцену в Якутске, когда пятнадцать радикалов пили весь день, в результате чего один из них умер от алкогольного отравления. Когда приехал врач, он увидел, что один из ссыльных лежит без сознания рядом с трупом, а другой пытается заставить своего мертвого товарища выпить еще один стакан, все же остальные продолжают попойку(81).
Подобная ситуация в местах заключения может только частично объясняться физическими и психологическими страданиями арестантов. Многие бывшие революционеры отмечают в своих воспоминаниях, что, отбывая наказание в разных тюрьмах Российской Империи после 1905 года, они были шокированы тем, как деградировало политическое сознание каторжан и ссыльных в сравнении с предыдущими поколениями заключенных. Этот шок они испытали после встреч с типичными представителями «изнанки» революции, некоторые из которых до того, как стать политическими заключенными, уже отбывали сроки за уголовные преступления, а другие, хотя и были осуждены в первый раз за политический террор и экспроприации, на самом деле мало чем отличались от обыкновенных бандитов(82). Но это не было чем-то новым, так как многие мемуаристы признают, что среди членов боевых дружин можно было встретить бродяг, пьяниц, хулиганов и бандитов, которые действовали вместе бок о бок с убежденными революционерами(83).
Попав в тюрьму, экстремисты нового типа вели себя так же, как обычные уголовники: пьянство, карты, полная бездеятельность «из принципа», грубые шутки и издевательства, площадная ругань были в порядке вещей(84). В отличие от предыдущих поколений революционеров, которые презирали своих тюремщиков и отказывались иметь с ними дело, многие осужденные боевики были в приятельских отношениях с надзирателями, просили у них сигареты. Эта трогательная идиллия все же иногда нарушалась: по той или иной причине боевик начинал драться с охранником, с которым только что обнимался(85).
Боевики настаивали на том, что они были преданными защитниками угнетенных и страдали от преследований царских властей за свои революционные убеждения, однако они же с презрением относились к своим товарищам — политическим заключенным, которые тратили время на чтение, учебу или теоретические дебаты. Они предпочитали общаться с уголовниками, принимая участие в пьяных дебошах и азартных играх. В то же самое время в частых конфликтах между уголовниками и политическими заключенными некоторые анархисты и другие радикалы становились на сторону первых, даже если это означало применение физической силы против своих же товарищей-революционеров(86).
Судя по описаниям тюремной жизни в России того времени, заключенные часто боялись своих товарищей больше, чем тюремщиков; они даже опасались входить в камеру, не имея в кармане ножа для защиты своей жизни и имущества от других арестантов, независимо от того, были ли они уголовниками, независимыми революционерами и экспроприаторами или членами социал-революционных, социал-демократических, анархических и других организаций(87). Даже в тюремных стенах анархисты умудрялись организовывать акты экспроприации по всем правилам искусства против своих товарищей по несчастью(88). Уголовники, анархисты и те, кто называл себя просто экспроприаторами, были главными зачинщиками всяких столкновений, часто переходивших в поножовщину со смертельными исходами, однако поведение их жертв мало чем отличалось от действий нападавших. По воспоминаниям одного бывшего арестанта, «каждый день вспыхивали ссоры между нами и шпаной. Обе стороны не раз хватались за ножи, готовые ринуться друг на друга в кровавой схватке»(89). Другой бывший заключенный писал о своем тюремном знакомом, эсере-террористе, что он в потасовках «проявлял особый азарт, переходящий в бешенство. Убить человека в этот момент ему ровно ничего не стоило»(90).
Многие экстремисты вели себя так же и на воле. Эсеровский боевик и экспроприатор избил на улице своего партийного товарища до потери сознания после размолвки, а литовский террорист-эсдек высек врага плеткой(91). В Уфе несколько революционеров заподозрили своего товарища в сотрудничестве с полицией и решили его убить; 31 марта 1904 года они заманили его на окраину города и, не дав ему возможности оправдаться, накинулись на него с ножами, нанося удары по очереди — когда один уставал, он передавал жертву следующему. Как сообщается, они перерезали ему горло, а потом пытались отрезать голову(92).
Еще более ярким проявлением жестокости была хладнокровная программа чистки большевистской партии от действительных и потенциальных полицейских осведомителей, предложенная известным боевиком Камо. Камо, в то время живший за границей, предложил, что он и несколько его боевиков переоденутся в жандармскую форму и произведут ложные аресты ведущих партийных активистов в России: «Придем к тебе, арестуем, пытать будем, на кол посадим. Начнешь болтать: ясно будет, чего ты стоишь. Выловим так всех провокаторов, всех трусов»(93). Не имея привычки ограничиваться пустыми словами, Камо, совершенно серьезно относясь к выдвинутой им программе действий, отправился в Россию для ее применения на практике. Его намерения и уверенность в возможности их осуществления указывают на определенную степень психической ненормальности этого видного экстремиста.
ПСИХИЧЕСКИ НЕУРАВНОВЕШЕННЫЕ ТЕРРОРИСТЫ
Уже в XIX веке отмечалось, что психически неуравновешенные люди склонны к насилию. И надо признать, что многие боевики пришли к решению об участии в терроре вследствие своей психической неустойчивости. Лакер абсолютно прав, когда предостерегает от обобщений типа: «все террористы — преступники, моральные выродки, психически больные люди или садисты (или садомазохисты)»(94), но, как сказала Вера Фигнер о молодых идеалистах, «чем слабее была их нервная система и чем тяжелее жизнь вокруг них, тем больше был их восторг при мысли о революционном терроре»(95). Внутренняя дисгармония и неспособность ее преодолеть, что во многих случаях приводило к настоящему сумасшествию, часто заставляли отчаявшихся и эмоционально ущербных людей искать способы радикального решения своих проблем. Они оправдывали такие решения изящно сформулированными идеологическими построениями и разглагольствованиями о непоколебимой верности революции, партии или своим товарищам(96). По словам Джерролда Поста, террористов «заставляют совершать акты насилия психологические силы, и… их особая психологика пытается рационально объяснять те акты, которые они психологически вынуждены совершать»(97). Некоторые лидеры экстремистов, несомненно знавшие о связи психических заболеваний с насилием, привлекали к террористической деятельности эмоционально неполноценных лиц, которых медицинские эксперты того времени признавали «безусловными дегенератами». Партии часто старались снабдить таких новых боевиков подходящей идеологией, хотя и ограничивались азами революционной догмы(98).
Личность Камо представляет яркий пример человека, чье умопомрачение стало катализатором жажды насилия, в ситуации того времени принявшего революционную форму. В детстве его постоянно избивал властный отчим, что, в придачу к множеству других неприятностей, могло стать причиной того, что Камо страдал от обилия не находящих выхода страстей, тревог и импульсов и не мог действовать в нормальной обстановке. Даже в самые ранние годы своей революционной карьеры, до ареста в Берлине осенью 1907 года, он был неуравновешенным и буйным человеком(99). Находясь в германской тюрьме, он был подвергнут всестороннему психиатрическому обследованию и признан душевнобольным. Несмотря на заверения большевиков, что Камо притворялся сумасшедшим, чтобы избежать депортации, несомненно, что ему удалось уверить врачей в своей болезни именно потому, что он и был действительно серьезно болен(100). В то время даже его партийные товарищи (в том числе сам Ленин, которого Камо боготворил) понимали, что он был психически ненормален и нуждался в стационарном лечении(101).
