— Здравствуйте, середнячок!
Это Владимир Ильич Ленин проходил мимо. Каменский обомлел и решил дождаться Владимира Ильича тут же в гардеробе. Владимир Ильич, узнав o причине тревоги гения, звонко расхохотался.
— Это мне Свердлов сказал, что y вас на Урале хозяйство середняцкое.
«И крепко пожал мне руку», — так вспоминает Луначарский весьма красочный эпизод из жизни русского советского поэта Василия Васильевича Каменского. Каменский был первым советским писателем-членoм Моссовета. Лестница, на которой встретились Ленин и Каменский в это митинговое время. На тех же митингах, где выступал Ленин, читал свои стихии Каменский. C Лениным они часто вместе выступали на тогдашних митингах, мощных рычагах просвещения, политики и власти. Мейерхольд — дело было в 1904 году — расспросил Каменского о его жизни и посоветовал бросить театр.
— Артиста из вас не выйдет, а вот поэт, может быть, и выйдет, только надо бросить провинцию. Провинция — это болото, которое губит таланты и ничего не дает. Истинная проба таланта производится только в столице. Вам нужно получить высшее образование — какое, все равно — и вырваться из этого проклятого болота.
Пocлe этого разговора, вернее, после этого сезона в антрепризе Каменский до конца не возвращался в театр. B 1905 году во время забастовки Каменский работал конторщиком на железной дороге, был председателем забастовочного комитета и президентом, как выражался Луначарский. забастовщиков судили, a президенту досталось пoболеe других. Почти целый год Каменский провел в Тагильской тюрьме. После выхода из тюрьмы Каменский предпринял заграничное плавание в качестве матроса, побывал в Турции, Персии и после окончания плавания переехал в Петербург. B Петербургe, напряженно занимаясь, он сдал экзамены на аттестат зрелости в Василеостровском районе и тут же поступил на Высшие сельскохозяйственные курсы, где и проучился около трех лет, занимаясь самым блестящим образом, выбрав себе профессию агронома.
1970-e годы[94]
О Гарине-Михайловском [195] оставлено много воспоминаний. Kаждый, который c ним встречался, считал своим долгом подчеркнуть талантливость Гарина, его необыкновенность как человека. Есть отрицательные мемуары, вроде веpесаевских записок [196], есть резко положительные, как y Горького.
Суть дела в том, что Гарин бы л не только необыкновенным человеком, но и необыкновенным писателем, пролагателем новых путей в русской прозе.
Документальная проза его тетралoгии имеет целый рад формальных черт, резко отличающих гаринскую прозу от всей русской литературы конца XIX — начала ХХ века. Гарин начисто отбрасывает уже в «Детстве Темы» описательную, нравоучительную, психологическую сторону дела. Герой его болеет сифилисом, и изображение характера тут представляет и новаторский, и психологический интерес. Этот же герой становится в ряды «Народной воли», сближаeтся c ней сестра его, уходит в подполье, в террор. Изображение будущей технократической России, крах деревни — опыт самого Гарина пo попытке принести пользу крестьянам, и чeм это кончилось.
Впервые в русской литературе выходит на ее страницы инженер и как входя с полным пониманием дела, входит изнутри. <Разработка> темы на железной дороге — вовсе не описание этапа арестантов из Воскресенска. Это описание изнутри, в нем нет никаких реалистических деталей — дело в психологии, a также в совершенстве диалога.
У Гарина нет описаний, a по широте диалога все это напоминает позднейший триумф Хемингуэя. B русской прозе только один автор диалога, где действие идет через диалог — это Гарин.
Гарин оставил два замечательных романа — «Студенты» и «Инженеры» — которых нынешнее поколение не знает. Почему не знает? Потому что до революции Гарин мог печатать (в «Знании») только с очень большими купюрами эти оба романа. У царской цензуры было несколько причин браковать эти романы: 1) Сам Гарин по личным своим связям принадлежал к социал-демократам. 2) Сюжeт в обоих романах одинаково революциoнный, новой волны «Земли и воли», партии конца революции <нрзб>.
Сестра Карташова вступает в ряды подпольной борьбы c правительством без иллюзии насчет Собственной судьбы. Это конец романа. Дальше Гарин предполагал написать «Арестанты», добавить пятую часть к своей «Семейной хронике». Тут идет полемика c чеховским рассказом «Невеста» — говорили о каком-то сдвиге в сторону прогресса, но еще Вересаев писал Чехову, что «Девушки не так уходят в революцию», упрекая Чехова в том, что он берется за материал, который не знает. Гарин же материал знал. Сестра Темы изучила его самым естественным образом, вступив в ряды народовольцев.
Из-за того, что герой сочувствуeт революции — все это цензурой вычеркивалось. Цензура вычеркивала и боготворчество Гарина, просто снимая все отнюдь <нрзб> <не слабые места>.
Критика самодержавия была гораздо больше, чем y Горького, скажем.
Реалист ли Гарин? Тут реализм Гарина выступает в форме документа, семейной хроники. Вот как названа эта тетралогия — роман или повесть — нам решить не дано. Форма эта новая, обновление через документ, но не выдумка, a привлечение документа.
<1970-e годы>[95]
Письмо в редакцию «Юность»
В газете «Вечерняя Москва» 6 августа напечатана рецензия-крик художника в отставке Ф. Зевакина по поводу новых стихов Андрея Вознесенского в № б «Юности» за 1975 год.
Рецензия написана в издевательском тоне и даже озаглавлена «А-Б-E-Б-Е-А, А-Б-E-Б-Е-А…», подчеркивает бессмыслeнность стихотворной продукции Андрея Вознесeнcкого. Более всего возмутила художника в отставке главка «Арбатские аборигены» и форма и содержание этих стихов. Между тем, «Арбатские аборигены» — это звуковой повтор, главное средство при писании стихов. О нем не забывал и Лeрмонтов, ибо что такое «Посыпал пеплом я главу», как не звуковой повтор, что такое «Русалка плыла по реке голубой», как не звуковой повтор, создающий стихотворение? Того же рода и «Арбатские аборигены», столь же убедительны и «плавки». Плавки в русскую поэзию вводит Вознесенcкий — это новинка-плюс, a не минус. У Вознесенского в его творческом пути много недостатков: краденая интонтация, заимствованная из хорошо известных русских стихов. Но «Арбатские аборигены» и «плавки» — это наладки Вознесенского и будут ему по праву принадлежать всегда.
«Я сам — арбатский абориген», — наивно пишет художник Зевакин. — «Я сам жил в Трубниковском переулке». Жил, добавим мы, и не научился понимать, что такое стихи, не научился относится с уважением к труду, которого ты сам не понимаешь.
Если бы ветеран-художник Зевакин постиг, что такое звуковой повтор «Арбатские аборигены», то он понял бы и приводящее его в трепет звуковое сочетание «А-Б-Е»…
Рецензия-крик подписана: художник Зевакин. Можно лишь пожалеть o крайней разобщенности вкусов художников и поэтов, o нежелании художника Зевакина понять самую природу другого, соседнего искусства.
C уважением B. Шаламов.
1975 г.[96]
1. Мало похоже на записки заключенного по 58 статье.
2. K глубокому сожалению, везде «зэки», «зэк», чего нет в жизни, a есть только в повестях Солженицына. Слово «зэка» (з/к) не имеет множественного числа, как слово «пальто».
3. То же o столыпинском вагоне. Ни Солженицын, ни Марченко не видывали вагона, отсюда неправильно описали его устройство.
4. При всех обстоятельствах книга весьма получилась, нужный документ.
5. Главное: изменение колоссальное в сторону улучшения против геноцида моего времени. Надо иметь в виду, что и в наше время «хороших инструкций», публично расклеенных приказов было очень много. Это одна из характерных черт сталинского времени.
6. Лагерь для иностранцев — надо все подробней.
7. Уголовники по 58 статье были в большом количестве в наше время. 58–14 — саботаж.
8. Тюремный голод — чепуха, если не заставляют работать.
9. Споры из-за форточки, как в любой больнице.
10. Тяжелый режим — обычный спасительный тюремный режим, можно сидеть 20 лет. Вся глава «Голод» нравится, но все это такие пустяки.
11. Драки в тюрьме: кусают не от слабости — а опыт тюремных драк говорит, что это бой на близком расстоянии, отсюда и прокуси.
Прочел рукопись и вижу, что есть хороший, настоящий человек. Я был бы беднее, если 6ы не знал этой рукописи. Учиться, учиться, получить специальность, диплом. Читать, читать! За два года сделать из него человека и без диплома, но всеми возможностями получить диплом. Достойно, интересно, полезно, но мало похоже на рукопись политического.
Я не историк лагерей.
[97]
1. Когда долго читаешь вслух чужие стихи, кажется, что их сам написал. Когда чужие стихи нравятся — тоже. Это делает каждого читателя (не только читателя-поэта), в сущности, соавтором всей мировой поэзии.
