Была на этой вечеринке одна барышня, очень хорошо "цыганочку" танцовала. Смотрю я на нее, любуюсь, и никакой у меня насчет её ни задней мысли, ни передней нет, а жена подходит, щипает за руку и шипит на ухо: "Не смотри!" Вот, думаю, новое дело, что же мне на вечере зажмурки сидеть, что ли? Опять смотрю. Она опять подходит и щипает за ногу, с вывертом, до глубокой боли: "Не смотри!" Отвернулся, думаю, чорт с тобой, не буду смотреть, лишусь такого удовольствия. После танцев садимся за стол. Жена против меня садится, и глаза у нее, как у кошки, круглые и искру мечут. А у меня синяки на руке и на ноге ноют. Забывшись, гляжу я на эту несчастную барышню с неудовольствием и думаю: "Через тебя, чертовка, приходится незаслуженно терпеть! Ты ногами вертела, а мне расплачиваться". И только я это думаю, а жена хватает со стола оловянную тарелку и со всего размаху — в меня. Мишень, конечно, подходящая, морда у меня всегда была толстая. Не поверишь, тарелка согнулась пополам, а у меня из носа и из губы — кровь, как при серьезном ранении.
Барышня, конечно, охает и ужасается, а гармонист упал на диван, ноги задрал выше головы, смеется и орет дурным голосом: "Бей его самоваром, у него вывеска выдержит!" Света я не взвидел! Встаю и пускаю ее, жену то-есть, по матушке. "Что же ты, говорю, зверская женщина, делаешь, так твою и разэтак?!" А она мне спокойным голосом отвечает: "Не пяль глаза на нее, рыжий чорт! Я тебя предупреждала""[30].
Текст как текст — похоже на плохого Зощенко. Ничего излишне замечательного...
Но сделаем усилие — продолжим чтение:
"Тут я успокоился несколько, сел и обращаюсь к ней вежливо, на "вы": "Так-то, говорю, вы, Настасья Филипповна, показываете свою культурность? <...>""[31].
Что-о?!! Может, это фигурально?.. "Настасья Филипповна" равняется скандалу!?
Да нет, никакой фигуральности! Вот — через страницу:
"<...> "Что ж, Настасья Филипповна, вешайся, веревка за сундуком лежит""[32].
И на следующей — опять она:
"Скажу тебе откровенно и по секрету, никак переписку со своей Настасьей Филипповной не налажу"[33].
А в быту муж кличет её просто "Настасьей":
""Ополоумела ты, Настасья! <...>""[34];
""Возьми, Настасья, прочитай про трактор. <...>""...[35]
Так что ж это — случайность? Вроде нет, потому как сказано про несчастную эту женщину еще и такое:
"<...> последние два года испортилась она у меня. А испортилась она, прямо скажу, через художественную литературу. Восемь лет <...> работала она прицепщиком на тракторе, ни в обмороки не падала, никаких фокусов не устраивала, а потом повадилась читать разные художественные книжки, с этого и началось"[36].
Так может, это намек? На художественную литературу? Только как его понимать? А как хочешь, так и понимай!.. На данном этапе.
Потому что, едва простившись 5 мая с Настасьей Филипповной, мы уже на следующий день — в номере от 6 мая — встретим очередную загадку:
"В саду пахло вянущей травой, дымом и пригоревшей кашей. Около полевой кухни, широко расставив кривые ноги, стоял <...> бронебойщик Петр Лопахин"[37].
Лопахин — это "Вишневый сад", пьеса А.П. Чехова. Так что Настасья Филипповна не в одиночку ходит — их тут, литературных героев, целый табун.
Правда, зовут нашего Лопахина не Ермолай Алексеевич, а Петр (15 ноября 1943 года нам даже отчество сообщат: "Федотович"[38]), да и сад на заднем плане не вишневый, а яблоневый ("Легкий ветер шевелил листья яблони"[39])...
Но не стоит торопиться, потому что 14 ноября 1943 года, за день до знакомства с отчеством, мы обнаружим Лопахина в том единственном месте, где ему положено быть:
"Лопахин <...> шмыгнул в сад. Но едва лишь вишневые деревья скрыли его от посторонних взоров, как он выпрямился, <...> и, вразвалку ступая кривыми ногами, направился к гостеприимно распахнутой двери здания"[40].
Может хоть это сыграет какую-то роль в повествовании? Нет, неузнанным и непонятым проходит Лопахин сквозь вишневый сад!..
Кончился 1943 год, наступил новый год войны... А 13 февраля оставшиеся в живых читатели познакомились с новым персонажем неистребимой эпопеи:
"Остатки роты вел старшина Поприщенко"[41].
Хорошо хоть не Фердыщенко!.. Да не намного лучше — ведь у любого грамотного русского человека возникает тут одна-единственная ассоциация: гоголевский Поприщин!
И кто-то ведь даже ощутил некое неудобство, поскольку безотказная память Котовскова сохранила такой эпизод:
"Однажды в ходе веселой беседы Михаил Александрович сказал: "А знаете, почему у старшины фамилия Поприщенко? Да потому, что он и в дни отступления был твердо уверен, что мы попрем еще врага назад, на заход солнца!..""[42].
Видать, теплилась у кого-то надежда, что Поприщенко не от Поприщина произошел. Вот этот некто и задал вопрос, на который пришлось Шолохову отвечать... Ответ, я думаю, не удовлетворил — во-первых, в куске, опубликованном 14 февраля 1944 года, старшина выражается не так
("<...> вскорости опять пойдем мы хоженой дорогой, назад, на заход солнца"[43]),
а во-вторых, фамилия (что Поприщенко, что Поприщин) образована не от глагола "попереть" (тогда б не было в ней буквы "щ"), а от существительного "поприще"...
Так что же это?
Еще раз повторим имена:
Настасья Филипповна — героиня романа "Идиот".
Поприщин — главный персонаж (и автор) "Записок сумасшедшего"...
Лопахин — что про него можно сказать? Произносит он одну знаменитую фразу: "Я купил!"...
А теперь расположим все это в порядке появления героев:
"Идиот"
"Я купил!"
"Записки сумасшедшего"
Это что за акростих? А это — суть романа, его метасюжет:
— Я, идиот, купил полный бред!!
Кто вложил это в роман? Шолохов? Но не до такой же степени он...
Нет, это — не Шолохов. Это над Шолоховым издевается автор — писатель-невольник, бесправный литературный негр. Издевается и разоблачает. Ведь все эти литературные игры в пределах элементарного курса. Рассчитаны на моментальное узнавание. Моментальное и безошибочное. Никто не вспомнит фамилию Настасьи Филипповны — Барашкова. А имя и отчество известно всякому. Другое дело — Лопахин, тут как раз никто не помнит отчества: Лопахин — он Лопахин и есть. Равно, как и Поприщин — хоть пытай, не дождешься ответа: "Авксентий Иванович"...
И автор играл:
В мае 1943 года наградил персонажей именами "Настасья Филипповна" и "Лопахин".
Шолохов не понял...
В ноябре 43-го автор осмелел и запустил Лопахина в вишневый сад.
Шолохов не понял!
И тогда, в феврале 1944 года, автор совсем распоясался и ввел Поприщенко...
А Шолохов все равно ничего не понял!!
Но это, хоть и опасные, но — мелкие пакости. А такой отчаянный автор где-то, но должен был сказать правду.
И он её сказал! С самого начала (5 мая 1943 года) Иван Звягинцев жалуется, что никак у него переписка с женой не наладится. А почему? А потому:
"Беру письмо, руки дрожат, распечатал — и так меня жаром и охватило!
Пишет: "Здравствуй, мой любимый котик!", а дальше <...> на четырех тетрадочных страницах про любовь <...>, а в одном месте зовет меня не Иваном, а каким-то Эдуардом. Видно, из книжек списывает про эту проклятую любовь, иначе откуда же она выкопала какого-то Эдуарда, и почему в письмах столько разных запятых? Сроду об этих запятых она и понятия не имела <...>"[44].
Ох, не об одной гражданке Звягинцевой тут речь...
Впрочем, и о ней тоже. Что за книжки такие она читает? Мало что про любовь, так еще Эдуард какой-то приблудился...
Никаких Эдуардов в национальном литнаследстве, вроде бы, не имелось... Поэтому обратим внимание на сопутствующий момент: Настасья Филипповна Звягинцева по ошибке называет Эдуардом своего законного мужа Ивана. А такая операция с именами выводит на совершенно конкретный литературный факт: пьесу Максима Горького "На дне" и её героиню, "девицу 24 лет" с именем самым что ни на есть подходящим — Настя!
Вот она впервые появляется в первом акте:
"Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). "Роковая любовь"... (Хохочет.) <...> Эй, ты, роковая любовь! Очнись!"[45]
А во втором акте мы знакомимся и с содержанием Настасьиного чтения:
