Впрочем, скоро возмущение сменилось благодарностью. Афиняне поняли пользу этой меры и назначили Солона исправителем государственного строя и законодателем. Они предоставили ему на усмотрение все без исключения — государственные должности, народные собрания, суды, советы, определение ценза для каждого из этих учреждений, числа членов и срока их деятельности; дали ему право отменять или сохранять все, что он найдет нужным из существующих, сложившихся порядков.
Солон прежде всего отменил все законы Драконта, кроме законов об убийстве.
Желая оставить все высшие должности за богатыми, как было и прежде, а к прочим должностям, в исполнении которых простой народ раньше не участвовал, допустить и его, Солон ввел оценку имущества граждан. Самые бедные участвовали в управлении лишь тем, что могли присутствовать в народном собрании и быть судьями. Последнее казалось вначале ничего не значащим правом, но впоследствии стало в высшей степени важным, потому что большая часть важных дел попадала именно к судьям. Даже на приговоры по тем делам, решение которых Солон предоставил должностным лицам, он позволил также апеллировать в суд.
Когда его спросили, самые ли лучшие законы он дал афинянам, он ответил: «Да, самые лучшие из тех, какие они могли принять».
Некоторые из законов Солона: Закон требовал отнятия гражданских прав у гражданина, во время междоусобия не примкнувшего ни к той, ни к другой партии. Возможно, таким образом Солон пытался принудить каждого афинянина к гражданской активности.
Закон позволял богатой сироте, в случае неспособности ее мужа к брачному сожительству, вступить в связь с кем-либо из его ближайших родственников. По закону муж богатой сироты должен иметь свидание с нею по крайней мере три раза в месяц. Если он не мог исполнить свой долг, то считался неспособным.
Плутарх:
«Солон уничтожил обычай давать приданое и разрешил невесте приносить с собою только три гиматия и вещи из домашней обстановки небольшой ценности — больше ничего. По его мысли, брак не должен быть каким-то доходным предприятием или куплей-продажей; сожительство мужа с женой должно иметь целью рождение детей, радость, любовь».
Солон законодательно запретил дурно говорить об умершем. Бранить живого Солон запретил в храмах, судебных и правительственных зданиях, равно как и во время зрелищ; за нарушение этого закона он назначил штраф в три драхмы в пользу оскорбленного лица и еще два в пользу казны.
Он регламентировал траур, запретив женщинам царапать себе лицо, бить себя в грудь, употреблять сочиненные причитания, провожать с воплями постороннего им покойника. Он не позволил приносить вола в жертву покойнику, класть с ним больше трех гиматиев, ходить на чужие могилы, кроме как в день похорон.
Плутарх:
«Солоновы законы о женщинах… кажутся во многом нелепыми. Тому, кто застанет любовника своей жены на месте преступления, он дал право его убить; а тот, кто похитит свободную женщину и изнасилует ее, карается штрафом в сто драхм…Наказывать за один и тот же поступок то с неумолимой строгостью, то с благодушной шуткой, назначая какой попало денежный штраф, неразумно; впрочем, ввиду тогдашней редкости монеты в Афинах, трудность доставать деньги делала денежный штраф тяжелым».
До введения законов Солона афинянам не было позволено делать завещания: деньги и дом умершего должны были оставаться в его роде. «Солон разрешил тем, кто не имел детей, отказывать свое состояние, кому кто хочет, отдавая преимущество дружбе перед родством, любви перед принуждением, и сделал имущество действительной собственностью владельца».
Солон издал закон, по которому сын не обязан был содержать отца, не отдавшего его в учение ремеслу, дети, рожденные от гетеры, тоже не обязаны были содержать отцов.
Плутарх:
«Что Солон не был равнодушен к красавцам и не имел мужества вступить в борьбу с любовью, „как борец в палестре“, это можно видеть из его стихотворений; кроме того, он издал закон, воспрещающий рабу натираться маслом для гимнастических упражнений и любить мальчиков. Он ставил это в число благородных, почтенных занятий и некоторым образом призывал людей достойных к тому, от чего отстранял недостойных».
Солон издал закон, по которому можно было пользоваться общественным колодцем, если он находился на расстоянии не более четырех стадий; а где колодец находился дальше, там надо было искать собственную воду. Если воды не находили, то разрешалось брать воду у соседа два раза в день по одному сосуду определенного размера: по мнению Солона, следовало приходить на помощь в нужде, но не потакать лености. Солон определил расстояние, которое следовало соблюдать при посадке растений, при установке пасек, при рытье канав. Законы включали и постановление о питании в общественном месте, обозначенном словом «параситейн». Одному и тому же лицу он не дозволял часто пользоваться общественным столом; но, с другой стороны, наказывал и тех, кто, имея на это право, от него отказывался, усматривая в первом случае жадность, а во втором презрение к обществу.
Законы были написаны на деревянных таблицах, которые были заключены в рамки и могли поворачиваться вокруг своей оси. Эти таблички хранились в Пританее и назывались «кирбы».
После введения законов к Солону каждый день приходили люди: то хвалили, то бранили, то советовали вставить что-либо в текст или выбросить. Солон, посчитав, что исполнять эти желания нет смысла, а не исполнять значит возбуждать ненависть к себе, решил на время покинуть Афины. Поэтому он попросил у афинян позволения уехать за границу на десять лет и отплыл из города: он надеялся, что за это время к законам привыкнут.
Некоторое время он жил в Египте и узнал там сказание об Атлантиде, о которой, по слухам, даже собирался написать обширный труд, но не успел. Потом он поехал на Кипр.
Анекдот:
Когда Солон пришел к Фалесу в Милет, он удивлялся полному его равнодушию к браку и рождению детей. Фалес на этот раз промолчал, а спустя несколько дней подговорил одного приезжего рассказать, будто он недавно, десять дней назад, приехал из Афин. Солон спросил его, нет ли чего нового в Афинах. Приезжий, подученный Фалесом, сказал: «Ничего, только клянусь Зевсом, были похороны одного молодого человека, и провожал его весь город. Это был, как говорили, сын человека известного, первого в городе по своим нравственным качествам. Его самого не было; говорили, что он уже давно находится за границей». — «Какой несчастный!.. — воскликнул Солон. — А как его называли?» «Я слышал его имя, — отвечал тот, — да не помню; только много было разговоров об его уме и справедливости». Так при каждом ответе страх у Солона все возрастал; наконец, уже в полной тревоге он подсказал приезжему имя и спросил, не называли ли умершего сыном Солона. Тот ответил утвердительно. Тогда Солон стал бить себя по голове, делать и говорить все то, что делают и говорят люди в глубоком несчастии. Фалес, дотронувшись до него и засмеявшись, сказал: «Вот это, Солон, и удерживает меня от брака и рождения детей, что валит с ног и тебя, такого сильного человека. Что же касается этого рассказа, не бойся: это неправда».
Пересказал Плутарх.
Когда он оплакивал погибшего сына (о котором более ничего не известно), кто-то ему сказал: «Ведь это бесполезно!» — «Оттого и плачу, что бесполезно», — ответил Солон.
Солон по просьбе лидийского царя Креза приехал в Сарды. Проходя по дворцу, мудрец видел множество придворных в богатых нарядах, но их пышность померкла перед великолепием самого Креза. На царе было надето все, что из своих драгоценных камней, цветных одежд, золотых вещей художественной работы он считал выдающимся по красоте, изысканным, завидным, — конечно, для того, чтобы глазам представилось зрелище как можно более пышное и пестрое. Таким образом лидийский царь рассчитывал поразить воображение знаменитого греческого мудреца. Но Солон ни действием, ни словом не выразил ничего такого, чего ожидал Крез; всем здравомыслящим людям было ясно, что он с презрением смотрит на отсутствие у него духовных интересов и мелочное тщеславие. Крез велел открыть ему свои сокровищницы, потом провести его по дворцу и показать всю роскошную обстановку. Но Солон снова остался равнодушен. Тогда Крез напрямую спросил его, знает ли он человека счастливее его.
Плутарх:
«Солон, не желая ему льстить, но и не желая раздражать еще больше, сказал: „Царь Лидийский! Нам, эллинам, бог дал способность соблюдать во всем меру; а вследствие такого чувства меры и ум нам свойствен какой-то робкий, по-видимому, простонародный, а не царский, блестящий. Такой ум, видя, что в жизни всегда бывают всякие превратности судьбы, не позволяет нам гордиться счастьем данной минуты и изумляться благоденствию человека, если еще не прошло время, когда оно может перемениться. К каждому незаметно подходит будущее, полное всяких случайностей; кому бог пошлет счастье до конца жизни, того мы считаем счастливым.
