«Черной кошкой» станет для сына и его невесты Натальи Ихменевой старший князь Валковский. «Теперь он прошел между нами и нарушил весь наш мир, на всю жизнь. Ты всегда в меня верил больше, чем во всех; теперь же он влил в твое сердце подозрение против меня, недоверие, ты винишь меня, он взял у меня половину твоего сердца. Черная кошка пробежала между нами.
— Не говори так, Наташа. Зачем ты говоришь: “черная кошка”? — Он огорчился выражением.
— Он фальшивою добротою, ложным великодушием привлек тебя к себе, — продолжала Наташа, — и теперь всё больше и больше будет восстановлять тебя против меня» (3; 320).
В том, что черная кошка предвещает беду, не сомневалась и А. Г. Достоевская. Она записывала в дневнике: «Видела я во сне, — оттого даже проснулась, черную кошку, которая мяукала и которая будто бы стояла около меня, да видела так ясно, что просто ужас. “Ну, это дурная примета, — подумала я, — вероятно он все проиграл, и вероятно я получу от него просительное письмо о высылке денег»{4}.
Он — в записи от 5/17 ноября 1867 года — это, конечно же, Ф. М. Достоевский, находившийся в тот момент в швейцарском курортном городе Саксон ле Бэне, никогда не сулившем писателю-игроку ничего хорошего. Осень 1867 года — разгар его игорного безумия. В тот самый день, когда черная кошка привиделась Анне Григорьевне во сне, он пишет ей: «Ах, голубчик, не надо меня и пускать к рулетке! Как только прикоснулся — сердце замирает, руки-ноги дрожат и холодеют» (28/2; 234). Он обещает играть благоразумнейшим образом и с выигрыша непременно выслать денег. Но на следующий день происходит развязка: проиграны все деньги, заложены зимнее пальто и обручальное кольцо, вырученные за них деньги тоже брошены на рулетку. 6/18 ноября, как и предвидела жена, Ф.М. сообщит ей: «Аня, милая, бесценная моя, я всё проиграл, всё, всё!» (28/2; 235). И, конечно, попросит денег на дорогу. Не зря мяукала черная кошка из страшного сна — дурное предчувствие А. Г. Достоевской сбылось буквально и в точно ожидаемый срок.
6
…Как это ни прискорбно, но в человеке, даже самом смирном, живет бесчувственный потребитель, который не погнушается в ином случае пустить кошку на воротник. Такой именно случай представился смиреннейшему бедняку из «Петербургских сновидений»: «У него всего имения было только шинель, как у Акакия Акакиевича, с воротником из кошки, “которую, впрочем, всегда можно было принять за куницу”. Я даже подозреваю, что будь у него кошка, которую нельзя было принять за куницу, то он, может, и не решился б жениться, а еще подождал» (19; 70).
В Библии есть слова: «Не положу пред очами моими вещи непотребной» (Псалом 100: 3). Синонимом непотребства, безобразия, кощунства всегда считалось непогребенное тело умершей кошки, валяющееся где попало или подброшенное кому-то в злых целях. В «Бесах» некая убогая вдовица в числе прочих посетителей приходит к юродивому Семену Яковлевичу с жалобой на детей своих и долго стоит в ожидании благодати. При прошлом визите к юродивому ей велено было усладить сердце свое добротой и милостью, а только потом приходить жаловаться. Но не тут-то было — вдова ослушалась и взбунтовалась. «Да что ты, батюшка, — озлилась вдруг вдовица, — да они меня на аркане в огонь тащили, когда у Верхишиных загорелось. Они мне мертву кошку в укладку заперли, то-есть всякое-то бесчинство готовы» (10; 258).
С давних пор известны детские считалки-молчанки. «Ехали цыгане, кошку потеряли. / Кошка сдохла, хвост облез, / Кто промолвит, тот и съест. / А кто засмеется, / Тот ее крови напьется». Очевидно, однако, что в невинной на первый взгляд считалке-молчанке содержится страшилка, угроза, запрет на действие. Дохлая и непогребенная кошка должна вызывать ужас, отвращение, как впрочем, и любое мертвое тело, не преданное земле. Достоевский пользуется сравнением-страшилкой, подчеркивая самую высокую степень безобразия и непотребства. «Что было под подошвами, — рассказывает о своих невзгодах убогий мытарь Родиоша из «Текущей жизни», — и с частью собственных подошв, — всё осталось на шоссе; рубашка на мне — это была не рубашка, а какая-то дохлая кошка. Перемениться нечем» (27; 171).
Картина «Партия арестантов на привале» художника В. И. Якоби, описанная Достоевским в статье «Выставка в Академии художеств за 1860–1861 год», поразила писателя одним общим выражением изображенных на картине лиц — их тупым, неподвижным равнодушием. Именно этот отпечаток — непобедимой, безучастной черствости — заметил он и на лицах арестантов, и на лицах охранников. И вот самый сильный акцент: «Возле той же телеги стоит этапный офицер. Он одною рукою открывает один глаз покойника, чтоб убедиться, вероятно, в его смерти. Открывается мертвый большой глаз, с подвернутым книзу зрачком. Офицер, очень равнодушно покуривая трубку, спокойно смотрит на поблекший глаз, и на черством лице его не выражается ровно ничего: ни участия, ни сострадания, ни удивления, совершенно ничего, так, как если бы он смотрел на дохлую кошку или на придорожную трясохвостку. Он даже гораздо больше занят своей трубкой, чем покойником, которому в глаз заглянул только мимоходом» (19; 152).
Но как же славно вспомнить остроумные пословицы и поговорки, где присутствуют коты и кошки! Вот прелестный диалог двух арестантов в «Записках из Мертвого дома»: «— Значит, ты богатый, коли сложа руки сидеть хочешь? — Богат Ерошка, есть собака да кошка» (4; 200). Выражение было записано Достоевским в Омском остроге в «Тетрадке каторжной» под номером 464 и позже точно в таком же виде перекочевало в «Мертвый дом». Аналог пословицы находим у В. Даля: «Богат Мирошка, а животов — собака да кошка»{5}. В «Тетрадке каторжной» под номером 373 была записана еще одна редкая кошачья поговорка: «Где та мышь, чтоб коту звонок привесила?» Выражение, видимо, так нравилось Достоевскому, что он употребил его дважды — один раз в «Селе Степанчикове» (3; 35), второй раз — в «Записках из Мертвого дома» (4; 206). Где та смелая и ловкая мышь, что сможет навесить на кота колокольчик, который будет предупреждать мышей о приближении кота? В обоих случаях об этом размышляют мужики-простолюдины: арестанты — о тюремном начальстве, мирные крестьяне — о тиране Фоме Фомиче Опискине.
* * *
В статье «Жестокий талант» один из самых взыскательных критиков Достоевского Н. К. Михайловский сердито упрекал писателя в неумении изящно и легко шутить. «Шутка решительно не удавалась Достоевскому. Он был для нее именно слишком жесток, или, если кому это выражение не нравится, в его таланте преобладала трагическая нота. Шуточные вещи он пробовал писать не раз. Но или шутил над тем, что ни в каком смысле шутки не заслуживает (“Двойник”), или же шутка напоминала — да позволено мне будет это сравнение — кошачью игру: кошка совершенно незаметно раздражается процессом игры и переходит с него на действительное, злобное царапанье и кусанье. Разница, однако, в том, что Достоевскому не доставало грации кошки: он сплошь и рядом вводил в свои шутки грубейшие и отнюдь не грациозные эффекты (“Дядюшкин сон”, “Крокодил” и др.). “Чужая жена и муж под кроватью” — “происшествие необыкновенное” — принадлежит именно к разряду этих грубых и вовсе не грациозных шуток»{6}.
Серьезное обвинение. Но откуда все-таки взялось остроумное сравнение писательской манеры Достоевского с кошачьей игрой?
Вспомним: «В нашем детстве, я думаю, мы все любили играть с котятами. Если привязать бумажку к ниточке и дергать ее перед котенком, он начинает ловить ее. Потом раздражается, увлекается игрой и наконец совершенно принимает ее за настоящую мышь, ловит ее, грызет, теребит лапками» (20; 42).
Неужели это яркое кошачье сравнение Михайловский подглядел… у Достоевского?
Художественная игра, которая, в увлечение, на манер кошачьей, превращается «в настоящую мышь», несомненно, ждет своего внимательного, заинтересованного исследователя.
См.: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972–1990. Т. 28/2. 1985. С. 120. Далее все цитаты из сочинений и писем Ф. Д. Достоевского приводятся по этому изданию; в тексте указаны том и страницы.
Достоевская А. Г. Дневник 1867 года. М.: Наука, 1993. С. 323.
Там же. С. 242. Курсив мой. — Л.С.
Там же. С. 375.
Пословицы русского народа. Сборник В. Даля. М.: Гослитиздат, 1957. С. 90.
Михайловский Н. К. Жестокий талант // Ф. М. Достоевский в русской критике. М.: ГИХЛ, 1956. С. 347.
11 ноября 2011 года, в день рождения Ф. М. Достоевского (190 лет), мне посчастливилось быть гостьей в доме Д. А. Достоевского в Петербурге и познакомиться с его старшим котом, 24-летним красавцем-долгожителем Андреем. Это крупное породистое существо светло-серого тигрового окраса исполнено приветливого интереса и к домочадцам, и к новым лицам. Гладкая шерсть, которая не утратила своей шелковистости; незамутненные, в сущности молодые глаза; упругая, пластичная, почти неслышная походка; мудрое достоинство, которое сквозит во всем его облике; спокойное дружелюбие, с которым он взирает и на годовалого малыша Федю Достоевского, и на своего дружка — 12-летнего пушистого черноватого кота Гуталина… Кажется, кот-долгожитель знает, какую фамилию носят его хозяева…
