богатых странах мира представляет собой событие, имеющее значительные последствия. Оно противоположно вышеупомянутому демографическому профициту, характерному для XIX века. Географическое расстояние как таковое больше не является препятствием для мобильности. Основные пути миграции диверсифицируются, и принимаются все более изощренные меры по обходу границ. В результате, если, будучи центростремительными, миграционные потоки движутся одновременно в семи направлениях, Европа и США, тем не менее, остаются основными точками притяжения для множества перемещающихся людей - в частности, из центров бедности планеты. Здесь поднимаются новые агломерации и, несмотря ни на что, строятся новые многонациональные города. Испытания, выпавшие на долю этих новых международных движений, уступают мало-помалу и по всей планете - разнообразные ансамбли мозаичных территорий.
Этот новый наплыв, который добавился к предыдущим волнам миграции с Юга, размывает критерии национальной принадлежности. Принадлежность к нации - это уже не только вопрос происхождения, но и выбора. Все большая масса людей отныне участвует в нескольких типах наций (национальность по происхождению, по месту жительства, по выбору) и идентичных привязанностей. В некоторых случаях их призывают принять решение, слиться с населением, покончив с двойной лояльностью, или, если они совершают преступление, угрожающее "существованию нации", они рискуют быть лишенными гражданства принимающей страны.
Кроме того, люди - не единственные, кто находится в центре повторного заселения Земли. Принадлежность к человеческому роду больше не определяет пределы тех, кто населяет этот мир. Как никогда ранее, эти обитатели включают в себя множество артефактов и все живые, органические и растительные виды. Даже геологические, геоморфологические и климатологические силы дополняют панораму новых обитателей Земли. Разумеется, речь идет не о существах, группах или семействах существ как таковых. В крайнем случае, это вопрос не среды и не природы. Речь идет об агентах и средах жизни - воде, воздухе, пыли, микробах, термитах, пчелах, насекомых - то есть об авторах конкретных отношений. Таким образом, мы перешли от человеческого состояния к земному. Вторая характерная черта нашего времени - продолжающееся переопределение человека в рамках общей экологии и расширенной географии, сферической и необратимо планетарной. По сути, мир больше не рассматривается как артефакт, созданный человеком. Оставив позади века камня и серебра, железа и золота, человек, со своей стороны, стремится стать пластичным. Появление пластикового человека и его следствия, цифрового субъекта, идет вразрез с рядом убеждений
которые до недавнего времени считались непреложными истинами.
Так же обстоит дело с верой в то, что человек обладает якобы "спецификой", "ге-неричностью", отделяющей его от животного или растительного мира, или, опять же, что Земля, которую населяют и эксплуатируют люди, является лишь пассивным объектом вмешательства человечества. Так же обстоит дело и с идеей, согласно которой из всех живых видов "люди" - единственные, кто частично освободился от своей животности. Разорвав цепь биологической необходимости, человечество якобы почти подняло себя до уровня божественного. Однако, вопреки этим и многим другим пунктам веры, сегодня признается, что человечество - это лишь часть большого количества живых существ Вселенной, к которым также относятся животные, растительные организмы, растения и другие виды.
Не выходя за рамки биологии и генной инженерии, можно сказать, что, собственно говоря, не существует никакой "сущности человека", которую нужно охранять, никакой "человеческой природы", которую нужно защищать. При этом потенциал изменения биологической и генетической структуры человечества практически безграничен. В конечном итоге, открыв доступ к генетическим и зародышевым манипуляциям, можно не только "улучшить" человека, но и, в эффектном акте самосозидания, произвести на свет живое с помощью техномедицины.
Третья отличительная черта эпохи - повсеместное внедрение инструментов и вычислительных машин во все аспекты социальной жизни. Благодаря силе и повсеместности цифрового феномена между экраном и жизнью не существует непроницаемого разделения. Жизнь теперь переносится на экран, а экран - это пластичная и симулированная форма жизни, которую, к тому же, можно постичь с помощью кода. Более того, "субъект проверяется уже не через встречу лицом к лицу с портретом или фигурой зеркально-представляющего двойника, а через конструирование формы присутствия субъекта, более близкой к отслеживанию и проецированию тени".
В результате работа по субъективации и индивидуации, благодаря которой еще совсем недавно каждый человек становился личностью, наделенной более или менее индексируемой идентичностью, оказывается частично закрытой. Хотим мы того или нет, но наступила эпоха пластичности, опыления и трансплантации разного рода - пластичности мозга, опыления искусственного и органического, генетических манипуляций и информационных трансплантаций, все более тонкой подгонки (appareil- lage) между человеком и машиной. Все эти мутации не только дают волю мечте о поистине безграничной жизни. Они отныне делают власть над живым - или, опять же, способность добровольно изменять человеческий вид - абсолютной формой власти.
Взаимосвязь между способностью добровольно изменять человеческий род - и даже другие живые виды и, казалось бы, инертные материалы - и властью капитала составляет четвертую поразительную черту мира нашего времени. Власть капитала - одновременно живой и созидательной силы (когда речь идет о расширении рынков и накоплении прибыли) и кровавого процесса пожирания (когда речь идет о безвозвратном уничтожении жизни существ и видов) - возросла в десять раз, когда фондовые рынки решили использовать искусственный интеллект для оптимизации движения ликвидность. Поскольку большинство этих высокочастотных операторов используют самые современные алгоритмы для работы с массой информации, которой обмениваются фондовые рынки, они работают на микровременных масштабах, недоступных человеку. Сегодня время передачи информации между биржей и оператором исчисляется миллисекундами. В сочетании с другими факторами это необычайное сжатие времени привело к парадоксу: с одной стороны, мы видим впечатляющий рост хрупкости и нестабильности биржевых рынков, а с другой - их практически неограниченную способность к разрушению.
Таким образом, возникает вопрос, можно ли еще предотвратить переход способов эксплуатации планеты в абсолютную де-структуризацию. Этот вопрос особенно актуален, поскольку никогда еще симметрия между рынком и войной не была столь очевидной, как сегодня. В предыдущие века матрицей технологического развития была война. Сегодня эту роль продолжают играть всевозможные военные машины, то есть поверх капиталистического рынка, который, в свою очередь, как никогда ранее, функционирует по модели войны - но войны, которая отныне натравливает виды друг на друга, а природу - на человека. Это тесное слияние капитала, цифровых технологий, природы и войны и новые констелляции власти, которые оно делает возможными, несомненно, представляют собой то, что самым непосредственным образом угрожает идее политического, которая до сих пор служила основой для той формы правления, которой является демократия.
Ночное тело демократии
Эта идея политического относительно проста: она утверждает, что в принципе сообщество людей не имеет основания (или неизменной основы), не подлежащей обсуждению. Сообщество является политическим постольку, поскольку, осознавая случайность своих
