class="p1">Они попрощались, и вот Фёдор повернулся и, не оглядываясь, пошёл на юг.
Когда он отошёл достаточно далеко, игумен распахнул плащ и освободил странную птицу, пригревшуюся у него на груди. Не то белый голубь, не то маленькая куропатка, хлопая крыльями, поднялась в воздух и полетела вслед за ушедшим.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
13 марта 2016
История про то, что два раза не вставать (2016-03-14)
Надо бы написать про Бунина.
Извините, если кого обидел.
14 марта 2016
История про то, что два раза не вставать (2016-03-16)
Третья пожанровая заметка.
Собственно, вот она.
По-хорошему, надо написать отдельное рассуждение, куда относить всякий стим-панк и дизель панк — вот такое впечатление, что к фэнтази как раз, но тут я ограничен правилами ресурса и небесконечным местом под статью.
Вот, к примеру, все эти хтонические миры Чайны Мельвиля — к чему они тяготеют? К конструированию миров или к сказке- путешествию? Непонятно.
Я бы отнёс это к фэнтези — заодно со стимпанком, потому что там, кажется, социальное вторично, а важнее перебирание мелких образов, штуковин и авторских кунштюков. (К сюжетам Мельвиля у меня некоторое равнодушие).
Надо бы написать следующую про награды фантастам — это уже к жанрам отношение не имеет, а имеет отношение к структурам.
То есть, о том, как выстраивается система цветовой дифференциации штанов внутри маленьких групп, которые хотят быть большими.
Или хотят быть похожими на большие.
Вообще, о литературных премиях.
Тут как раз и Роскон пройдёт.
Извините, если кого обидел.
16 марта 2016
День Святого Патрика (17 марта) (2016-03-17)
Раевский выбрался из постели и прошлёпал босыми ногами в кухню.
Квартира была огромной — он отвык от таких — сначала пятки холодил ламинат, а потом ледяной кухонный мрамор. Хвалёные полы с подогревом явно бастовали.
Всю ночь они кричали «Слонче» — потому что им так сказали, что надо кричать, когда пьёшь «Гиннес». Некоторые, впрочем, кричали «Слонче бряк»! От «Слынчев бряг» — по старой памяти.
Ночь мерилась не по двадцать восемь — тридцать пять, а по ноль — пятьдесят восемь, то есть не унциями, а пинтами. «Удивительный всё-таки день», — подумал Раевский. — «Этот день Святого Патрика — единственный, что у нас могут праздновать не в срок. Не первый раз на моей памяти его справляют на несколько дней раньше. Коммерция побеждает традицию. Довольно трудно себе представить, что продавцы мороженого и воздушных шариков предложили бы праздновать 9 мая на два дня раньше. Но 9 мая и так нерабочий день. Пока, кажется, нерабочий.
Не знаю уж, что там с памятью Петра и Февронии, который у нас День семьи. А тут уж точно — и в этот раз перенесли на субботу, потому что в будни меньше народу пойдёт по улицам в зелёных шляпах и ещё меньше будет пить всю ночь».
За окнами догорал предварительный День Святого Патрика, чтобы дать место настоящему. Зашипела, завыла последняя шутиха. Наталья Александровна спала в дальней комнате, и он без опаски стал курить под вытяжкой, кутаясь в халат. Приезжать не следовало, всё это было напрасно — no sex with ex. Всё дело в том, что они чересчур праздновали, и вечер прокатился по пабам, в компании крашеных зелёным и оранжевым людей, как махновская конница по степи.
И вот он здесь, на этой кухне, которую знал, как свои пять пальцев. Квартира с видом на Кремль, былая роскошь… Вернее, роскошь никуда не делась — вполне оставалась при этой семье.
Он иногда встречался со своими друзьями в этой квартире — всё равно в ней никто не жил.
Хозяева превращали нефть во французское вино где-то на берегах Средиземного моря.
Раевскому было непонятно, счастливы ли они, счастлива ли его подруга, что как перелётная длинноногая птица, кочевала по свету.
Жизнь не густа, и наказывает нас тем, что желания исполняются буквально. Ты вымаливаешь себе счастье, но чеховский крыжовник оказывается кислым, время упущено, и ты любишь не тех, кого добился — а тот далёкий образ из прошлого.
Он вымаливал свою первую любовь, и вот она посапывала в дальней комнате.
Любовь была завёрнута в белое, как мумия.
«Это довольно старая любовь», — подумал Раевский и даже поперхнулся.
Стакан потрескивал под натиском пузырьков, а Раевский принялся пока изучать огромный аляповатый герб, висевший на стене над барной стойкой. Он тут явно был чужим, среди давнего ремонта, называемого тогда европейским. Раевского не удивило бы, что тут, как в книге одного англичанина, резной старинный дуб заклеили весёленькими голубыми обоями. «Нельзя отрицать, что пребывание среди сплошного резного дуба действует несколько угнетающе на людей, которые к этому не расположены. Это всё равно как жить в церкви».
В квартире все эти годы жили чужие люди, её сдавали британцам, шотландцам, и даже дальнему родственнику — настоящему ирландцу.
Раевского ещё десять лет назад, во время случайного визита, поразил этот герб, вполне ирландский. Далёкий предок Натальи Александровны был выписан Петром из Ирландии, и, побираясь, проехал всю Европу, чтобы из нищего моряка превратиться в богача, сыпать золотом — своим и чужим — в разных портах, строить корабли, попасть в опалу, и, наплодив кучу полурусских детей, утонуть в Маркизовой луже, иначе говоря, в Финском заливе.
Отчего на щите изображён кентавр, Раевский уже не помнил. Кентавр, кентавр — была какая-то история… Он провёл пальцем по резному дереву, затем по облупленному, под старину, жезлу, покоившемуся, как меч, на подставке.
Странная искра ударила ему в пальцы — и будто прошлое вошло в него.
Точно, далёкий родственник, боковая ветвь генеалогического древа женщины, спавшей в дальней комнате, старый монах дрался с кентаврами на далёком острове. Он был упомянут в списках плавания святого Брендана. Монах, больше орудовавший мечом, чем крестом, гонял друидов (Раевский почему-то представил себе, как загоняют седобородого старца на дерево, и он сидит там, путаясь бородой в ветвях, а монахи, как стая псов, лают на него снизу).
Точно — старый монах специализировался на изгнании нечестивых существ — и если его товарищи воевали с друидами, то он изничтожил кентавров на острове.
Так гласила легенда.
Но, кажется, всё окончилось
