клещах: конюхи были безмятежны. Аня отвела реставратора на противоположную сторону улицы, шепча ему на ухо, и показала пальчиком на его собственные окна. Спросила. Он кивнул. Ещё три раза кивнул. Аня посмотрела на старичка библиографа, тот подбежал, взял реставратора за локоть, как давеча Кутузова, и повёл обратно в подъезд. Кутузов, прижимая к сердцу рюкзак, светло смотрел в небо.
Васька приблизился к отцу. Кутузов посмотрел на сына и вздохнул:
— Кончилось…
— Ты вернёшься домой?
— Нет. Пока нет.
— Почему? — без интереса спросил Васька.
— Я женюсь.
— Совет да любовь. А она уже знает?
— Может, догадывается.
— Познакомь?
— Вы же знакомы… — Кутузов поглаживал твёрдые углы рюкзака.
— Может, сначала сессию примешь? Ты же всё-таки на работе.
— Сынок, тебе нужны деньги? У меня есть три тысячи.
— Рублей?
— Нет. Простых российских евро.
— Смешно. Нет, не надо. Передай их невесте. Она заслужила.
Аня дала указания конюхам, и бандиты как сквозь асфальт провалились.
Я смотрела весь этот фарс и вспоминала визит госпожи Кутузовой в редакцию радио «Патриот». Провидеть ей тогда, как оно развернётся, — носа б из дома не высовывала, грамоту бы русскую забыла, на старых подушках спала бы всю жизнь, которая могла быть очень долгой.
Тонко запряла, да толсто вытянула. Где не было начала, не будет и конца. Упал-то больно, да встал здорово. Не дочитав сказки, не кидай указки! Это присказка, а сказка будет впереди
— Куда мы сейчас? — спросил Кутузов, когда она завела мотор.
— За цветами, потом на кладбище. К твоей жене.
— Хорошо. — Он закрыл глаза. — А потом?
— В музей. Сдавать имущество государству.
— Как? — задохнулся он. — Ты не можешь так…
— Могу, — спокойно сказала она, трогаясь.
— Аня. Ты любишь меня? Аня!
— Вот потом и разберёмся. Вон цветочный киоск. У тебя рубли есть? — она выключила мотор.
— Да у меня только рубли. Мне рублями заплатили. Сейчас, подожди… — он тяжело выбрался из машины, прижимая к сердцу рюкзак.
В сердце кольнуло. Кутузов медленно повернулся, положил заветный рюкзак на сиденье, посмотрел на Аню, ощупал карманы, печально улыбнулся и пошёл. Аня закрыла дверцы, ещё раз взглянула на Храм Христа Спасителя и повернула ключ зажигания.
Кутузов проследил, как повернул за угол её хорошенький серебристый мерсик. Чуть поодаль развернулся кошкин дом, и кавалькада ушла в неизвестность.
Васька попрощался со мной и пошёл за машиной. Через пятьдесят метров остановился, понаблюдал за сценой у цветочного киоска и пошёл навстречу Кутузову, растерянно топтавшемуся возле входа в метро «Кропоткинская» с огромным букетом белых роз.
Я поехала на работу. Провела эфир. Получила зарплату и написала заявление об уходе по собственному желанию.
Деньги на стол, да и ступай домой. Что в девках ни было, да теперь замужем. Долга эта песня. Плохо жить без забот, худо без доброго слова. Пошёл слонов продавать
Первые дни после увольнения мне было легко, радостно, раздольно. Напевала, пританцовывала. Не надо звонить согражданам, приглашая их в студию. Не надо следить за часами, опасаясь опозданий в прямой эфир. Века железной дисциплины сделали из меня робота, заряженного на решение двух задач: вовремя построить график, вовремя отработать построенное. Хватит! Сколько можно? Не окупается. А главное — мне очень наскучило спрашивать. Оказывается, не так уж я любопытна, чтобы пятнадцать лет подряд интересоваться у солидных и чрезвычайно серьёзных людей, какого чёрта они занимаются именно тем, чем занимаются: поют, летают в космос, разносят почту, пишут стихи, воспитывают детей в школе и дома, руководят министерствами, предсказывают погоду, лечат, бьют рекорды, поклоны, друг друга — пусть они сами, как хотят, хоть на голове стоят. Мне-то что?
Каждый день хотелось, прости Господи, поехать на кладбище к бывшей слушательнице радио «Патриот» Кутузовой, положить гвоздички, посидеть на лавочке и мысленно поблагодарить её за вмешательство в мою судьбу. Но я не знала, где она похоронена. Узнавать — звонить в дом. Звонить в дом — общаться. Общаться — так можно было и не уходить с работы.
Домашний телефон молчал. Мобильный я выключила. Жаркое лето, я простудилась и дурашливо радовалась: могу чихать сколько угодно, даже кашлять вволю! Микрофон для меня — выключен. Всё. Я не желаю знать. У меня нет вопросов. Чихать.
Как-то утром открываю почтовый ящик в подъезде, выбрасываю ворохи рекламок и обнаруживаю толстый конверт. Распечатываю, подозревая политические уговоры: нам часто шлют приветы от партий, отчёты о проделанной работе, планы, — будто я в самом деле желаю знать об инициативах прогрессивного имярека.
В конверте уведомление. Мне дают премию как лучшему радиоведущему. Дата вручения. Господи! Поздравления от оргкомитета. Анкета для истории. А что я ничего уже не делаю и делать не собираюсь — это, видимо, несущественно. Спасибо.
Забегая вперёд, докладываю: вручение состоялось. Но если вы меня ещё хоть раз услышите в эфире какой-нибудь радиостанции, сделайте вид, что ничего этого, см. выше, вы не читали.
Хорошо смазал, хорошо и поехал. Мне бы с плеч долой, а с рук и сам стряхну. Битому псу только плеть покажи. Кого медведь драл, тот и пня боится. Хочешь есть калачи, так не сиди на печи!
Министр образования, так переполошивший народ 18 февраля 2006 года, забыл, разумеется, о своём призыве к широкой дискуссии о внесении «религиозной составляющей» в учебники по биологии. Дискуссия, не будь дура, ушла в подполье, спряталась по головам.
Одна пятнадцатилетняя петербуржанка подала в суд на школу. Ей не понравилось, что происхождение человека там преподают по Дарвину. Девочка пыталась отстоять своё право быть творением Божьим. Но 21 февраля 2007 года Октябрьский суд Петербурга отстоял честь Дарвина и постановил, что человек произошёл от обезьяны, о чём народу России было сообщено по центральному каналу вечером того же дня. Ровно год пробежал — и всё прояснилось. Главное, у обезьян правового государства теперь имеется постановление суда. Наверное, мартышки ждут министерских приставов и лучезарных последствий, предсказанных Дарвином, на лестнице прогресса. Типа шерсть наконец оползёт.
…Незадолго до вышеупомянутого суда мои шебутные знакомцы вспомнили про меня и написали письма. Привожу в порядке поступления.
«Дорогая моя боевая подруга, — так обратился ко мне Вася Кутузов, бывший Магиандр. — Прости меня, недостойного, что долго был вне зоны доступа. Не мог привыкнуть к возобновлению жизни в относительно привычных формах: университет, работа, дом. Я ведь и работаю, как обещал тебе тогда. Никогда не догадаешься — где и кем. Но это потом. А сначала об отце.
Вчера мы с ним были в музее. Библия опять на родном месте, откуда была похищена семь лет назад. Смотритель зала сказал нам, что неизвестная золотоволосая привезла её летом, сделав поразительную находку в собственном сарае. К особе, вернувшей книгу в музей, ни у кого не было ни вопросов, ни претензий, поскольку в год исчезновения драгоценного издания девочка ходила в школу. Словом, Аня вырулила из этой ситуации с элегантностью и шиком.
Книга в превосходном состоянии, что подтвердили компетентные эксперты. Один даже сказал, что автору такой реставрационной работы надо ставить памятник. Увы, его слова приходится понимать буквально, поскольку мастер написал записку и свёл счёты с жизнью. Бывшая супруга вступила во владение квартирой на «Кропоткинской», продала оборудование мастерской, сделала евроремонт и вышла замуж. В пятьдесят пять лет! Велика сила евроремонта на «Кропоткинской».
Отец ходит в университет, а дома по вечерам читает романы, детективы, даже стихи начинающих авторов. Он руководит литературной студией! Словом, сейчас он делает всё то, чего раньше никогда не делал. Дубовый шкаф он продал. Кабинет его преобразился! Имеются даже канарейки. Выглядит вполне довольным, и мы не вспоминаем прошлый год.
Он может запросто, из любопытства, впустую тратя время, некогда жутко драгоценное, общаться с посторонними людьми, со случайными знакомыми, способен погладить уличную кошку! Недавно вообще отколол: ходил на свадьбу к девице по имени Анжелика! За ним прислали кадиллак и с почётом увезли, привезли,
