11) Вышлю Вам с Устья «Рояль Леандра», «Адриатику», «В оконном переплете» (Раннит), «Полевую фиалку» (Виснапу). Есть по две-три.
12) Переводите ли Вы остальные поэмы Байрона:
«Чайльд-Гарольд», «Манфред», «Каин», «Дон-Жуан»? Последняя меня особо интересует из-за Суворова.
13) Не пришлете ли мне еще каких-либо своих (или переводных) книг? Буду очень обязан.
14) Ваше послесловие показательно и доказательно. Да, в Ваших переводах читать и можно, и даже интересно порой: они изумительны: какой русский язык!
Нине Леонтьевне и Вам Вера Борисовна и я искренне шлем приветы.
Всегда Ваш и с Вами Игорь.
Приписано на полях:
Не пришлете ли нам книжку стихов Нины Леонтьевны?
<к письму от 20.12.40>
Не пригодится ли перевод «Моего завещания» Юлиана Словацкого? Есть еще. два перевода из Евг<ении> Масеевской. Есть с румынского, болгарского, сербского, еврейского.
Есть еще вся «Меланхолия» (5 стихов) Верлэна.
…Сижу в валенках и шубе и пишу эти строки. Верочка в школе. Она так рада была, увидев мою радость, когда Вы прислали работу. У меня, к сожал<ению>, почти ежедн<евно> мигрени; периодически, несколько лет. Приму порошок. И сердце болит сегодня особенно: новости, волнения.
За окном 24 гр<адуса> мороза. День и ночь горит «Грэтц». Я когда-нибудь воспою этого чудного, милого друга!
Если бы работа стала постоянной! Мы могли бы жить в Усть-Нарве, — это же мечта!
Только там можно работать с упоением: тепло, светло, чисто.
Начало января 1941 г <Не позже 17.01.41>
В стих<отворении> «Старый Лондон» после слов «аббатством» следует:
«подсобить разветрить флаг,
флаг, где серп, и флаг, где молот,
флаг, возникший над Невой,
флаг, который вечно молод —
бодрый, гордый, огневой»
и далее, как раньше.
После слов «британский брат» следует новая строка: «Восстановит новый Лондон, победив, пролетариат».
Еще раз: получили ли Вы в свое время «Росу оранжевого часа»? Если нет, я имею один свободный экземпляр и могу Вам его выслать. Но все в Усть-Нарве.
В стих<отворении> «В наш праздник» десятая строка читается: «Мы верим в свое торжество».
Не возьмете ли Вы на себя труд отстукать на машинке те стихи, которые найдете более подходящими, и передать их в Союз Сов<етских> писат<елей>. Был бы Вам весьма обязан, т<ак> к<ак> теперь выяснилось, что Союз Эст<онских> писат<елей> стихов не выслал 10 дек<абря>, как собирался.
Высылаю Вам «Рояль Леандра».
За книгу Гюго большое спасибо. Я ее внимательно прочту, совсем мало его зная.
Лиля Брик, говорят, поместила интересную статью «Маяковский и чужие стихи» в № 3 «Знамени» за 1940 г. Мои знакомые ни в Таллине, ни в Тарту, ни в Нарве. однако, этого номера, к сож<алению>, не нашли. пришлете ли его мне? Пожалуйста, очень прошу.
И не найдется ли книга Бенедикта Лифшица «Полутораглазый стрелец»? Что было в «Литер<атурном> обозреньи» (окт<ябрь>, или ноября, или же сент<ябрь>1940 г.)?
В Эстонии, увы, ничего купить попросту нельзя. а читаю только «Правду», «Огонек», иногда «Октябрь», «Вокруг света», «Вожатый», «Наша страна».
Вообще, если Вы иногда пошлете нам какую-либо книгу, мы с Верочкой будем в восторге, ибо, повторяю, здесь ничего не достанешь. М<ожет> б<ыть>, можно наложенным платежом? Иначе стыдно беспокоить.
Прилагаемые стих<отворения> Веры Бор<исовны>, может быть дадите в какой-нибудь журнал, если представится случай.
Фото вышлю из дома: здесь, к сожал<ению>, нет.
Пишу воспоминания о Маяковском. Около 500 строк уже есть. Больше, пожалуй, и не будет: все запечатлено.
Дорогой Георгий Аркадьевич, сегодня получил Ваше письмо, а третьего дня мы вернулись сюда из дома. Жизнь наша грустна и тягостна, дорогой друг, ибо мы должны жить в жутких условиях общежития, в комнате ледяной и сырой, оторванные от условий, в которых я мог дышать, творить и мыслить. Климат Paide ужасен: всегда сырость болотная, удушающая и давящая. Даже при 20 гр<адусах> морозов ясно ощущается сырость! Ни одного знакомого человека, ни театра, ни радио, ни книг, ни доктора, которому можно довериться. У В<еры> Б<орисовны> слабые легкие, она вообще хрупче хрупкого, вся из Матэрлинка, а я еще года нет как перенес воспал<ение> левого легкого, а с октября приобрел болезнь сердца. Можете себе представить, как «хорошо» мы себя чувствуем. Школа совершенно убивает моего друга: 4–5 уроков ежедневно, да Работа дома, да тетради, да подготовка, да постоянные заседания, так что она в тень на моих глазах (а это очень ведь тяжко!) превратилась. И я ничем-ничем могу ей помочь, ибо с июля заработал всего, дико вы. молвить, 12 р<ублей> 50 к<опеек>!.. Минутами я чувствую, что не вынесу безработицы, что никогда не оправлюсь в этом климате, в этой комнате, вообще — в этих условиях. Душа тянется к живому труду, дающему право на культурный отдых. Последние силы иссякают в неопределенности, в сознании своей ненужности. А я мог бы, мне кажется, еще быть во многом полезен своей обновленной родине! И нельзя жить без музыки, без стихов, без общения с тонкими и проникновенными людьми. А здесь-пустыня, непосильный труд подруги и наше общее угасание. Изо дня в день. Простите за этот вопль, за эти страшные строки: я давно хотел сказать (хоть сказать!) Вам это. Моя нечеловеческая бодрость, выдержка и жизнерадостность всегдашняя порою (и часто-часто) мне стали изменять, Я жду труда, дающего свои деньги, и отдыха заслуженного, а не бессмысленного.
Любящий Вас Игорь.
Р. S. Несколько слов по поводу стихов, переданных Вами в редакцию «30 дней». Я был бы крайне заинтересован в их помещении, и в оплате, т<ак> к<ак>, прямо скажу, весьма тяжко не иметь своего заработка. Вообще, отдавайте стихи куда только возможным найдете. В<ера> Б<орисовна> напрягает последние силы, но большая часть ее жалования уходит на уплату давнишних долгов. Еще раз скажу: если бы я поскорее мог получить постоянную работу! Болезнь моя более чем серьезна, но я часто стараюсь ее убавить, чтобы не разорять друга на лекарства, доктор же у меня в Усть-Нарве давнишний приятель и денег за совет не берет. Но здесь, в Пайде, я к врачам не обращаюсь. Безработица — одна из главных причин моих сердечных припадков.
Роман свой я Вам вышлю только через несколько дней.
«Мазепу» Гюго нахожу гениальным произведением.
Еще раз спасибо за книгу.
Если встретите Пастернака и Асеева, передайте и мой искр<енний> привет.
Видитесь ли с А. Н. Толстым, В. Каменским и Бриками? Если видитесь, пожалуйста, приветствуйте и их.
Давно я не видел Толстого (с Берлина!). Постарел ли он? Мы так дружно тогда и весело проводили время с ним и покойным Маяковским.
Paide, 22 янв<аря> 1941 г.
Дорогой мой Георгий Аркадьевич, в добавлении к своему письму от 17 янв<аря> я хочу в кратких словах описать Вам Усть-Нарову и ее окрестности, чтобы Вы с исчерпывающей ясностью представили себе наше душевное состояние и поняли, как нам безумно тяжело было лишиться моря, рек, озера, дивного воздуха и уюта сухой и солнечной квартирки. Усть-Нарова — маленький изящный городок, расположена при впаденьи широкой и многоводной Наровы в Финский залив. Напротив наших окон впадает в нее Россонь, река тоже достаточно большая, извилистая, с живописными берегами. Вытекает она из реки Луги (редкий случай, не правда ли?). В 2 1/2 кил<ометрах> от городка на правом берегу Россони, в лесах хвойных, находится деревушка Саркуль, где в маленькой избушке (кухня и комнатка) мы прожили со 2 апр<еля> 1938 г. по 1 апр<еля> 1939 г. — ровно год. Это было чудесно, и жаль, что из-за лавок и почты пришлось все же переехать оттуда, но опыт показал, что в бурю, метель или осенние дожди мы буквально были отрезаны от хлеба, папирос и прочего. Купить же или занять в деревне было немыслимо. В хорошую погоду мы ездили в лавки на лодке, и это было большим удовольствием. Если бы мы, конечно, были богаче, мы могли бы запасаться тогда и табаком, и мукой, но в том-то и беда, что при капиталистическом строе мы всегда очень нуждались и Доставали деньги по мелочам. Да и B<epa> Б<орисовна> 2 1/3 года была лишена службы (из-за плохого здоровья). И вот 1.IV. 1939 г. нам пришлось переехать в городок, где удалось подыскать на берегу Наровы прелестную, крохотную, очень теплую и сухую квартирку, похожую на каюту, по очень дешевой цене (8 р<ублей: > 75 к<опеек> в месяц). Мы, люди бедные, ее любовно и по нашим грошовым получкам тогдашним ее омеблировали, причем большинство вещей было сделано по моим рисункам саркульским столяром-любителем, крестьянином Петром Ивановичем. Все это обошлось крайне недорого, но выполнено было изящно и чисто. Красил вещи я сам. Когда наконец был создан элементарный уют, я целиком мог отдаться творчеству Все эти годы мы мечтали обзавестись радио, но, увы, достичь этого не смогли из-за неимения средств, и это тем печальнее, что мы обожаем серьезную музыку В<ера> Б<орисовна> — человек музыкальный и прелестно играет на пианино, которого, кстати сказать у нас тоже нет… Итак, откинув музыку, перечислю достоинства Усть-Наровы:
