Ллойд Джордж (вскакивает). Бог мой! Мы обсудили уже шесть пунктов. При такой скорости через три дня нам нечего будет делать. Останется лишь вернуться домой.
Макино (мечтательно). Я так люблю Париж.
Ллойд Джордж. Одно только слово насчет пункта одиннадцатого — Бельгии, знаете ли. Вот эта статья: «…без какого-либо покушения на ограничение суверенности, которой она пользуется». Не слишком ли это сильно? Мы, разумеется, не можем позволить…
Вильсон. Вот еще одно дело для Лиги Наций. Для этого Лига Наций и создана.
Клемансо. И пункт восьмой — об Эльзас-Лотарингии. Я надеюсь, что вы не увлекаетесь этими глупыми идеями о «самоопределении» Эльзас-Лотарингии?
Вильсон. О, я за самоопределение всех, исключая сторонников Германии.
Клемансо. Но формулировка этой статьи оставляет место для ложных истолкований. Благодаря ему может возникнуть прецедент. Вам известно, что мы намереваемся аннексировать Саарский бассейн, где нет ни одного француза…
Вильсон. Джентльмены, вы, кажется, проглядели существенный пункт — пункт пятнадцатый, если мне позволено будет прибегнуть к такому выражению. Я прикрыл его такой роскошной словесностью, что никто в мире до сих пор не обнаружил его. Должен ли я обратить ваше внимание на тот факт, что нигде в этой программе я не высказался против принципа аннексии?
(Бурный восторг).
Орландо. А пункт девятый: «Изменение границ Италии должно производиться в соответствии с четко установленными границами национальности»?
Вильсон. Заметьте, что я нигде не уточняю, какая это национальность…
Ллойд Джордж. Мне пора идти. Что еще осталось?
Клемансо. Только Австро-Венгрия, Балканы, Турция и Польша.
Орландо. Уделим им полчасика завтра.
Макино. Могу ли я предложить, чтобы наш американский коллега написал заявление для печати?
Ллойд Джордж (Макино). А пока он займется этим, что вы скажете, если мы по-дружески разрешим вопрос о германских колониях?
Макино. Восхитительно!
(Оба берутся за кости и, пока Вильсон пишет, играют.)
Ллойд Джордж. Две девятки! Хватит деточке на новые носки! На что мы играем: на Каролинские острова?
Макино. Каролинские острова! Идет семерка! Заверните!
Ллойд Джордж (щелкая пальцами). Пошли дальше, крошка, папа смотрит! Тю-тю!
Макино. Катись, катись, милый! Ах ты, одиннадцать…
Ллойд Джордж. Ваша взяла, клянусь Джинго. Что там дальше? Киао-Чао?
Макино. Маршалловы острова.
Ллойд Джордж. Идут Маршалловы острова! Бросай кости, парень!
(Играют.)
Вильсон. Я кончил. Прочесть? (Все соглашаются.)
Вильсон (читает). «На сегодняшнем заседании Мирной конференции президент Вильсон одержал новую моральную победу. Несмотря на зловещие предсказания, его серьезность и красноречие, подкрепленные бескорыстными мотивами, которыми руководствовалось правительство Соединенных Штатов, вступая в войну, полностью завоевали поддержку представителей других держав. Сейчас среди делегатов господствует полная гармония».
(В эту минуту дверь отворяется и входит служитель.)
Служитель. Телеграмма для премьера Орландо! Весьма срочно!
Орландо (открывает ее и медленно читает). «Революция в Италии полностью победила. Рим в руках Советов». (Все ошеломлены.)
(Входит второй служитель.)
Служитель. Каблограмма для президента Вильсона! Весьма срочно!
Вильсон (берет ее и медленно читает). «Вам предъявлено обвинение в нападении на Россию без объявления войны».
(Все смотрят друг на друга. Входит третий служитель.)
Служитель. Телеграмма для премьера Ллойд Джорджа! Весьма срочно!
Ллойд Джордж (читает). «Сильвия Панкхэрст[47] сделана премьером. Не спешите домой».
(Входит четвертый служитель.)
Служитель. Каблограмма для барона Макино! Весьма срочно!
Макино (читает). «Разъяренный народ, за невозможностью достать рис, съел микадо».
Клемансо. Слушайте! (Все прислушиваются.)
(В отдалении слышен смутный грозный рев, который все приближается и разрешается в мощном хоре, поюш, ем «Карманьолу». Народ Парижа идет колоннами к Палэ д’Орсэ.)
Орландо. Когда отходит ближайший поезд?
Макино. Куда? (Общее молчание.)
Ллойд Джордж. Как мне хотелось бы жить в стране с устойчивым правительством.
Вильсон. Позвольте мне заметить, что единственное устойчивое правительство сейчас в Москве…
Орландо. Нет ли здесь черного хода?
Макино. Но ведь мы должны продолжать работу.
Вильсон (бодро). Не будем преждевременно падать духом. Слова — на всех языках слова. Русские такие же люди, как и все, а я еще сохранил дар речи.
(Удаляются по одному через окно. Часы бьют шесть.)
Медленно опускается занавес.
Десять дней, которые потрясли мир[48]
Четверг, 8 ноября (26 октября). Утро застало город в неистовом возбуждении. Целый народ поднимался среди рокота бури. На поверхности все было спокойно. Сотни тысяч людей легли спать в обычное время, рано встали и отправились на работу. В Петрограде ходили трамваи, театры, магазины и рестораны были открыты, выставки картин собирали публику… Сложная рутина повседневной жизни, не нарушенная и в условиях войны, шла своим чередом. Ничто не может быть более удивительным, чем жизнеспособность общественного организма, который продолжает все свои дела, кормится, одевается забавляется даже во время величайших бедствий…
Город полон слухов о Керенском. Говорили, что он добрался до фронта и ведет на столицу огромную армию…
…Военно-революционный комитет, словно искры, рассыпал во все стороны приказы, воззвания и декреты… Приказано доставить Корнилова в Петроград. Члены крестьянских земельных комитетов, арестованные Временным правительством, выпущены на свободу. Отменили смертную казнь на фронте. Государственным служащим приказали продолжать работу, угрожая за неповиновение строгими наказаниями. Погромы, беспорядки и спекуляции запрещены под страхом смертной казни…
С другой стороны, какой бурный поток воззваний, афиш, расклеенных и разбрасываемых повсюду, газет, протестующих, проклинающих и пророчащих гибель! Настало время борьбы печатных станков, ибо все остальное оружие находилось в руках Советов…
В этот день я видел в огромном амфитеатре Николаевского зала бурное заседание городской Думы, объявленное беспрерывным. Здесь были представлены все силы антибольшевистской оппозиции. Величественный, седобородый и седовласый городской голова Шрейдер рассказывал собравшимся, как прошлой ночью он отправился в Смольный, чтобы заявить протест от имени городского самоуправления…
Получены новые вести… Каледин двигался на север. Московский Совет организовал Военно-революционный комитет и вступил в переговоры с комендантом города, требуя от него сдачи арсенала. Совет хотел вооружить рабочих.
Эти факты перемежались массой всевозможных слухов, сплетен и явной лжи. Так, например, один молодой интеллигент-кадет, бывший личный секретарь Милюкова, а потом Терещенко, отвел нас в сторону и рассказал нам все подробности о взятии Зимнего дворца.
«Большевиков вели германские и австрийские офицеры!» — утверждал он.
«Так ли это? — вежливо спрашивали мы. — Откуда вы знаете?»
«Там был один из моих друзей. Он рассказал мне».
«Но как же он разобрал, что это были германские офицеры?»
«Да они были в немецкой форме!..»
Такие нелепые слухи распространялись сотнями. Мало того, что их печатала вся антибольшевистская пресса, им верили даже такие люди… которые всегда вообще отличались несколько более осторожным отношением к фактам…
В Смольном атмосфера была еще напряженнее, чем прежде, если это только было возможно. Все те же люди, бегающие по темным коридорам, все те же вооруженные винтовками рабочие отряды, все те же спорящие и разъясняющие, раздающие отрывочные приказания вожди с набитыми портфелями. Эти люди все время куда-то торопились, а за ними бегали друзья и помощники. Они были положительно вне себя, казались живым олицетворением бессонного и неутомимого труда. Небритые, растрепанные, с горящими глазами, они полным ходом неслись к намеченной цели, горя воодушевлением. У них было так много, так бесконечно много дела! Надо было создать правительство, навести порядок в городе, удержать на своей стороне гарнизон, победить Думу и Комитет спасения, удержаться против немцев, подготовиться к бою с Керенским, информировать провинцию, вести пропаганду по всей России от Архангельска до Владивостока…
