Можно было бы допустить, что к подобному диалогу нас приведет инстинкт самосохранения. У отдельных индивидуумов этот инстинкт срабатывает, однако как биологический вид мы ведем себя, похоже, во вред самим себе. Имея дело с ядерной угрозой, мы часто вели нечестный диалог с самими собой и друг с другом и таким образом значительно повышали риск. То ли это было обусловлено политикой, то ли мы просто не думали о будущем, то ли, сталкиваясь с подобными серьезными угрозами, мы от страха действуем нерационально, — я не знаю. Только это не сулит нам ничего хорошего.
Новые ящики Пандоры, созданные генетикой, нанотехнологией и робототехникой, уже почти открыты, и все-таки, по-видимому, мы едва обратили на это внимание. Идеи нельзя запихать обратно в ящик; в отличие от урана или плутония их не нужно добывать и очищать, и их можно свободно копировать. Если однажды они появляются, то это навсегда. В своем знаменитом сомнительном комплименте Черчилль заметил, что американский народ и его вожди «всегда поступают правильно после того, как испробуют все другие альтернативы». Однако в этом случае мы должны действовать с большей предусмотрительностью, поскольку поступить правильно лишь в последней попытке может означать утрату шанса сделать это вовсе.
Как сказал Торо: «Это не мы ездим по железной дороге; это она ездит на нас». И вот против этого-то мы и должны бороться в наше время. Действительно, на повестку дня встает вопрос: кто будет хозяином? Переживем ли мы наши технологии?
Нас вталкивают в этот новый век без плана, без руля, без тормозов. Неужели мы зашли уже так далеко, что не можем изменить курс? Я так не считаю, но мы еще даже и не пытались это сделать, между тем как последняя возможность установить контроль — отказобезопасная точка — быстро приближается. У нас есть первые роботы, играющие роль домашних любимцев, плюс коммерчески доступные методы генной инженерии, а наши нанотехнологии вообще стремительно совершенствуются. Поскольку развитие этих технологий проходит через несколько стадий, совсем необязательно — как в проекте «Манхэттен» и испытании «Тринити», — что последняя стадия в апробировании технологии окажется затяжной и трудной. Прорыв к неограниченному самовоспроизводству в робототехнике, генной инженерии или нанотехнологии может произойти внезапно и удивить нас так же, как мы удивились, узнав о клонировании млекопитающего.
И все-таки я верю в то, что у нас есть основания надеяться. Наши попытки справиться с оружием массового уничтожения в прошедшем столетии обеспечивают яркий пример самоограничения, который нам следует принять во внимание: Соединенные Штаты в одностороннем порядке и без предварительных условий отказались от дальнейшей разработки биологического оружия.
К отказу от исследований в области биологического оружия американцев подтолкнуло осознание того, что вдобавок к огромным затратам, необходимым для создания этого ужасного оружия, может оказаться так, что его смогут без труда воспроизвести и оно попадет в руки неподконтрольных стран или террористических группировок.
Был сделан ясный вывод: стремясь разработать подобное оружие, мы можем создать дополнительные угрозы, а если мы откажемся от этой цели, то обеспечим себе более безопасную жизнь. Мы воплотили свой отказ от биологического и химического оружия в Конвенции о биологическом оружии 1972 года и в Конвенции о химическом оружии 1993 года.[200]
Что касается неисчезающей угрозы со стороны ядерного оружия, в условиях которой мы живем уже больше пятидесяти лет, недавнее отклонение американским сенатом Договора о запрещении комплексных испытаний ядерного оружия недвусмысленно дает понять, что отказ от ядерного оружия с политической точки зрения будет делом нелегким. Однако завершение «холодной войны» предоставляет нам уникальную возможность предотвратить многополюсную гонку вооружений. Основанная на вышеупомянутых Конвенциях успешная ликвидация ядерного оружия могла бы помочь нам приблизиться к отказу от опасных технологий. (На самом деле, избавившись ото всех, кроме примерно сотни ядерных вооружений по всему миру, а это приблизительно равняется всей разрушительной силе, примененной во Второй мировой войне, — что является куда более легкой задачей, — мы могли бы ликвидировать угрозу исчезновения.[201])
Контроль над соблюдением запрета будет представлять сложную, однако разрешимую проблему. К счастью, мы уже проделали значительную работу в рамках Конвенции о биологическом оружии и в рамках других договоров. Нашей главной задачей станет применение достигнутых результатов по отношению к технологиям, которые изначально обладают большим коммерческим, а не военным потенциалом. Здесь вырисовывается существенная потребность в прозрачности, поскольку сложности с контролем прямо пропорциональны трудностям различения между легальной и нелегальной деятельностью.
Я искренне верю, что ситуация в 1945 году была проще, чем та, с которой мы сталкиваемся сейчас: коммерческое и военное использование ядерных технологий было разумно отделено друг от друга, а мониторингу за ними способствовала сама природа атомных испытаний и легкость измерения радиоактивности. Исследование возможностей использования ядерных технологий в военных целях можно было проводить лишь в национальных лабораториях наподобие Лос-Аламоса, и результаты этих исследований сохранялись бы в секрете как можно дольше.
Коммерческое и военное использование GNR-технологий не имеет такого четкого разделения; учитывая тот потенциал, которым они обладают на рынке, сложно вообразить, что их будут разрабатывать исключительно в национальных лабораториях. С учетом широко распространенной коммерческой выгоды вынужденный запрет потребует введения режима контроля, схожего с тем, который был введен для биологического оружия, но только в беспрецедентном масштабе. Это неизбежно приведет к конфликтам между неприкосновенностью нашей частной жизни, стремлением к получению информации, являющейся собственностью фирмы, и необходимостью установления контроля для защиты человечества. Несомненно, мы встретимся с сильным сопротивлением этого ограничения личных свобод.
Наблюдение за реализацией запрета от определенных GNR-технологий должно проходить как в киберпространстве, так и в физическом мире. Решающее значение при этом приобретает обеспечение необходимой прозрачности, приемлемой для мира, в котором информация является собственностью. Возможно, для этого будут востребованы новые формы защиты интеллектуальной собственности.
Осуществление контроля также потребует того, чтобы ученые и инженеры приняли строгий кодекс этического поведения, напоминающий клятву Гиппократа, и чтобы они имели смелость в случае необходимости передавать информацию куда следует, даже если им это будет дорого стоить. Это стало бы ответом на призыв — спустя пятьдесят лет после Хиросимы — нобелевского лауреата Ганса Бете, одного из самых главных доживших до наших дней участников проекта «Манхэттен». Он призывал всех ученых к тому, чтобы «прекратить и воздерживаться от работы по созданию, разработке, улучшению и производству ядерного и другого оружия, обладающего потенциалом массового уничтожения».[202] В XXI веке для этого потребуется бдительность и личная ответственность от всех, кто работает как в области NBC-, так и в области GNR-технологий, чтобы избежать использования оружия массового уничтожения и распространения знаний, позволяющих массовое уничтожение.
Торо также говорил, что мы «богатеем прямо пропорционально количеству вещей, без которых мы можем обойтись». Каждый из нас стремится быть счастливым, но при этом, кажется, стоит задаться вопросом о том, нужно ли нам идти на такой огромный риск, грозящий полным уничтожением, чтобы получить еще больше знаний и вещей. Здравый смысл подсказывает, что наши материальные потребности все-таки ограничены какими-то пределами, и что определенное знание слишком опасно, и лучше бы совсем отказаться от него.
Точно так же мы не должны стремиться к практическому бессмертию, не подумав о том, чего нам будет это стоить, и не приняв во внимание связанное с ним возрастание угрозы вымирания. Бессмертие — это, конечно, основная, но не единственная осуществимая утопическая мечта.
Недавно мне удалось встретиться с известным автором и ученым Жаком Аттали. Его книга «Линии горизонтов» (в английском издании она называется «Миллениум») помогла приспособить отраженный в Java и Jini подход к наступающей эпохе распространяющихся повсюду компьютерных технологий. В своей новой книге «Братство» Аттали описывает, как наши представления об утопии изменились с течением времени: «На заре формирования общества люди считали свой земной путь не чем иным, как лабиринтом страданий, в конце которого находилась дверь, через которую после своей смерти человек попадал в компанию богов, и у него начиналась Вечная жизнь. Среди евреев, а потом и греков нашлось несколько людей, осмелившихся освободиться от теологических требований и создать мечту об идеальном Городе, где процветает Свобода. Другие, обращая внимание на развитие рыночного общества, поняли, что свобода одних приведет к отчуждению других, и поэтому искали Равенства».
