В статье Дженнифер Шуслер есть еще одно замечательное место. Она приводит высказывание телевизионного продюсера, сказавшего:
Диктор: «В мире Холдена Колфилда был выбор между каруселью в Центральном парке и Виккер-баром, или между катанием с девочкой на коньках и приглашением проститутки в гостиничный номер. Это во всяком смысле не та подростковая культура, которая существует нынче».
Борис Парамонов: Правильно, теперь школьникам не нужны проститутки, они между собой прекрасно устраиваются. Прямо в школе, на переменах.
Но это, однако, другая крайность. Я не хочу создать впечатления, что американские школьники в целом — безмозглая шпана. Отнюдь нет. Дженнифер Шуслер пишет, что настоящим их героем, ролевой моделью нынче выступает Гарри Поттер — мальчик, как известно, умный, но помимо всяких сложных фокусов умеющий играть в квиддич, каковая игра и сама по себе есть волшебный фокус. Есть в американском слэнге такое слово — «нерд», означающее отличника — зубрилу и слабака. У него есть синоним «гик» — понятие, противопоставленное слову «джок»; последний — преуспевающий, обладающий популярностью спортсмен. Этакая бинарная оппозиция. Но она сегодня как бы и преодолевается. Идеал нынешнего школьника, пишет Дженнифер Шуслер, — это «нерд», отличник, но не унылый зубрила, а завоеватель мира. Можно сказать, что это уже реализовавшийся в действительности тип — всем известные «яппи». А такие невротики, как Холден Колфилд, реализовались в тип «хиппи» и создали контркультуру 60-х годов.
Но это ведь отнюдь не мало! То время наложило свой отпечаток не только на Америку, но и на весь цивилизованный мир. Произошла окончательная ликвидация так называемых буржуазных ценностей, понимаемых в смысле культурной репрессии. Это сказывается и в целом, и в тысячах мелочей. Например, перестали носить галстуки. Я недавно хотел надеть галстук — и вдруг обнаружил, что забыл, как это делается. Галстук по-английски — «нек-тай», то есть узел на шее. В некотором роде удавка. Вот из таких удавок, создающих ложную, лицемерную иллюзию нерушимой благопристойности, моральной комфортности и порядка, хиппи, контркультура 60-х годов освободили мир. Жизнь стала проще, ближе к естеству. И сегодня люди типа Холдена Колфилда — это, например, «зеленые», экологисты, ведущие работы по спасению Земли. А «нерды», завоевывающие мир, чаще всего склонны земную атмосферу отравлять.
Статья Дженнифер Шуслер заканчивается такими словами:
Диктор: «Одна из опрошенных учительниц, мисс Фейнберг, вспоминает, как пятнадцатилетный школьник на Лонг Айленде сказал ей: «В нашем классе терпеть не могут Холдена Колфилда. Мы говорим ему: «Заткнись и прими свой «прозак».
Борис Парамонов: Прозак — это лекарство, антидепрессант, чрезвычайно ходовой в Америке и, что всячески настораживает, без задней мысли рекомендуемый врачами проблемным подросткам. Как видим, Холдены, «гики», никуда не делись. И это «джоки» усмиряют их фармакологией. Зачем сублимироваться и читать книги, когда можно обрести душевное спокойствие, приняв таблетку. И эту таблетку для Холдена придумал, несомненно, какой-нибудь «нерд».
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/1779230.html
Сегодня в ЦДЛ пройдет церемония прощания с писателем Василием Аксеновым. Сегодня же он будет похоронен на Ваганьковском кладбище. Обозреватель РС Борис Парамонов — памяти Василия Аксенова.
— Василий Аксенов прожил достаточно долгую, богатую событиями жизнь, много видел и испытал, много написал, но остался в сущности в одном историческим и биографическом времени — молодым человеком советских шестидесятых годов — эпохи «оттепели» или, как многие неофициально и скорее дружественно ее называли, «веселого десятилетия»: 1954–1964. Напомню, что в 1964 году Хрущев собирался под сурдинку отпраздновать юбилей своего утверждения у власти, и в казенной печати стало появляться словосочетание «замечательное десятилетие». Когда в октябре того же года его сняли, его поклонники — а их было много как раз среди интеллигенции — переименовали хрущевское десятилетие в «веселое».
Сколько я могу судить, это время было легче, оптимистичнее, комфортнее «гласности и перестройки» Горбачева, а потом ельцинского десятилетия, хотя масштабы перемен несоизмеримы. Горбачев и Ельцин действительно обрушили коммунизм, произошел своего рода геологический обвал или, как сказал позднее Путин, «геополитическая катастрофа».
Можно жалеть о старой жизни или сугубо проклинать ее, но катастрофа действительно произошла, даже если она всё-таки во благо. При Хрущеве, после Сталина, ощущения катастрофы не было, сохранилась стабильность, прежняя жизнь продолжалась, почти без перемен. Кроме одной — исчез страх.
Нынешним россиянам трудно понять, почему на Западе так любят Горбачева, для них с ним связана не столько свобода, сколько обнищание. Но здесь действует тот же психологический эффект, что в России при Хрущеве — исчезновение страха. Как западные люди перестали страшиться атомной войны с Советским Союзом, так советские люди перестали каждодневно и еженощно думать о ГУЛаге. Хрущев, человек непредсказуемо капризный, много наделал глупостей, но его трудно было ненавидеть — легче было над ним смеяться: глупый, но добрый царь Никита.
Случай Аксенова показывает особенно убедительно, какая это была революция. Аксенов очень талантливый писатель и человек широкого культурного кругозора, но всё его творчество было и осталось песней «веселого десятилетия». Он даже специально придумал метафору этого времени, и чрезвычайно выразительную метафору, остров Крым. Одноименный роман, как известно, политическая фантазия о возможности альтернативы для России и крахе таких надежд. Аксенов придумал русский Тайвань и назвал его Крымом, сделав для этого из полуострова Крым остров. Но сверстникам Аксенова, людям сходной биографии, ясна психологическая природа этой фантазии и той реальности, что скрывается за ней. Это реальность шестидесятых оттепельных годов, расковавших творческую энергию тогдашней одаренной молодежи и действительно создавших своего рода экстерриториальную группу вольных художников. Возникающие тут ассоциации — солнце, море, веселый каникулярный воздух.
Кончилась оттепель и каникулы, бывшую вольницу прижали или разогнали, и главное — исчезли иллюзии о новой и лучшей жизни. Даже метафору отняли или лучше сказать — реализовали: Крым действительно стал для россиян островом, отделенным если не морем, то чужой сушей. Крыма нет, но память о нем осталась. Василий Аксенов был такой памятью.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/1772725.html
Майклу Джексону однажды был присвоен титул «певца тысячелетия»: очередной пример жалкой человеческой близорукости. Подобный случай был во Франции конца 19-го века: проводили конкурс — кто лучший драматург всех времен и народов? Победил модный тогда Ростан. О Шекспире и не вспомнили.
Но, конечно, Майкл Джексон — фигура чрезвычайно значимая для нашего времени. Если певцом тысячелетий (даже не одного) был легендарный Орфей, то Майкла Джексона можно назвать механическим Орфеем. Он являл симбиоз человека и машины, был Орфеем индустриальной эры.
Еще в двадцатых годах прошлого века немецкий философ Вальтер Беньямин написал работу «Судьба искусства в век технического репродуцирования». Главная мысль была та, что в эту эру искусство становится не только достоянием масс, но и включает массу, человека массы в процесс его, искусства, изготовления. Понятно, что это не то искусство, которое делал Шекспир. И за этим искусством, за этой культурой множительной техники совершенно справедливо закрепилось название «масскульт», массовая культура.
Искусство — или то, что сейчас этим называется, — было поставлено на конвейер. Если у вас хватит терпения в течение какого-то времени следить за масскультом, вы заметите, что «звезды» в нем появляются даже не в месячном, а в недельном интервале. Вот главная черта масскульта: его много — и не в смысле репродуцирования и рыночного сбыта, но и в смысле производства. Машинное, тем более конвейерное производство дешевле ручного, штучного труда, и производительность его превышает все возможности человека-одиночки, будь даже этот одиночка Шекспиром.
К машинной метафоре присоединяется биологическая: все эти «звезды» исчезают так же быстро, как появляются, это мыльные пузыри. Тем более интересно, если кто-то из них задерживается в общественном и «артистическом» внимании.
Майкл Джексон был именно таков, он держался в поле внимания с одиннадцати лет до самой смерти. И это случилось потому, что в нем нашла предельное выражение машинная логика. Это был не артист и даже не человек, а робот. Главное в нем был не голос — крошечный и писклявый, а движение тела, и это было машинное, угловатое, резкое движение. Это назвали «лунной походкой». И действительно, при взгляде на него вспоминается когда-то прогремевшая машинка — луноход.
