<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ>
С.-Петербург, понедельник, 19-го марта 1862 г
На дворе тепло, тает снег, с крыш падают капели. В доме Вольного экономического общества читаются лекции «о жизни и здоровье домашних животных», окна домов начинают украшаться бумажными листками, свидетельствующими о некотором переселении народов и о затруднительности российской орфографии; случаи падения седоков из извозчичьих экипажей можно наблюдать легче, чем зимой. Все эти явления, рассматриваемые в совокупности, знаменуют приближение петербургской весны. Конечно, весна еще не то, чтоб на дворе, но ее уже, так сказать, чувствуешь во всем: и в грязи улиц, и в запахе прелестных петербургских дворов, и в просветительных мерах Вольного экономического общества. Жаворонков и других предвестников весны мы, питерщики, не видим: они не прилетают под наши окна ни на Мойку, ни на Малую Мещанскую, а потому и не должно упрекать нас в том, что этих пернатых «первенцев весны», в известном отношении, нам заменяют профессоры, читающие свои лекции в зале Вольного экономического общества. Это очень понятно всякому, кто вспомнит, что Вольное экономическое общество, известное своею полезною деятельностию, ежегодно приглашает ученых людей читать лекции о предметах сельского хозяйства и что лекции эти читаются большею частию вот в это время, то есть когда в Курской губернии появляются жаворонки, а из Петербурга удаляются к своим ларам и пенатам приезжающие на зиму русские сельские хозяева. Впрочем, мы вовсе не намерены исследовать теорию весенних побуждений Вольного экономического общества и всегда готовы слушать умные речи «о жизни и здоровье домашних животных», но вообще приближающаяся весна наводит нас на весьма многообразные размышления. Нам все хочется встретить ее и расспросить:
Весна красна,
На чем пришла?
В самом деле, что-то скажет нам нынешняя весна? Славянский поэт, г. Берг, недоволен новым веком (здесь не должно разуметь журнал такого наименования) и во второй книжке журнала «Время» очень сердится на человечество, беспокоящее его вопросами.
Говорят, толкуют, споры да слова,
Правда инда ходит кругом голова.
Все это так раздражило г. Ф. Берга, что он даже порешил отрясти прах от своих голенищ и уйти от нас с известным ему ангелом на страну далече сущу, где нет ни печали, ни воздыхания, ни вопросов, а простая жизнь бесконечная. Русские люди так настойчивы и так эмансипированы, что до сих пор еще не изобретено ни одного верного средства удерживать их от переселения в горние обители, и потому совершенно бесполезно уговаривать г. Берга еще мало пожить с нами и потерпеть нас; в качестве славянина и поэта он непременно настоит на своем. Но нам, простым смертным, нельзя относиться с таким презрением к земным благам и волей-неволей приходится отойти да поглядеть, каково нам сидеть. Что делать? Всякому свое, или suum cuique,[5] как говорят очень многие ученые и очень мало ученые современные писатели.
Но как же обходиться без вопросов, когда все, около чего ни повернешься, на что ни взглянешь, торчит перед тобою вопросительным знаком? Тут ведь тоже «инда кругом ходит голова» и готов забыть и Гегеля, и Фейербаха и повести речь насчет бобов, гороха и всякой иной житейской штуки. Вот почему мы и занимаемся вопросами, угнетающими высшие стремления славянского поэта г. Ф. Берга.
Впрочем, мы и сами чувствуем, что не только г. Бергу и многим другим нашим даровитым поэтам, но даже и многим из числа простых смертных, удостоивающих своим вниманием нашу газету, покажется позволительным бежать от сегодняшней нашей статьи, но, однако, мы от нее не отказываемся.
Молодому поколению русских сельских хозяев придется хозяйничать совсем не так, как хозяйничали их дедушки в доброе старое время, и даже не так, как хозяйничают теперь многие наши просвещенные землевладельцы, посмеиваясь над наукой и насвистывая молодецким посвистом:
Наши деды и отцы
Нам примером служат.
С этим героическим спокойствием, с этою заносчивою самонадеянностию, переходящею иногда границы всякого благоразумия, идти далее, кажется, невозможно. Условия сельского хозяйства очень резко изменились и очень красноречиво заявили, что при них невозможен старый порядок и даже старые люди, то есть не те люди, которые только пережили известный возраст, позволяющий увлекаться сочинениями г. Чернышевского, но те, которые не в состоянии понять потребностей своего времени и не вооружаться против всякой разумной и полезной реформы. Однако мы, кажется, напрасно привели имя г. Чернышевского, потому что круг его почитателей состоит из людей, имеющих право во всякое время сказать omnia mea mecum porto,[6] и затем ждать, пока в рот влетит жареный рябчик. Такие люди не от мира сего, и мир наш, русский мир, не имеет ничего общего с их приятною теориею. У нас есть хозяева, хозяева господа, купцы и крестьяне, а у них есть управители, батраки и работники. Первые нередко сетуют на последних, а последние еще чаще жалуются на первых. Такое явление частого взаимного неудовольствия, по нашему мнению, служит одним из самых неблагоприятных условий для нашего сельского хозяйства, и в ожидании, пока широколобые теоретики пересоздадут существующий строй человеческих обществ, нам кажется очень приличным поискать возможности видеть больше гармонию в существующем порядке вещей.
Еще почти во всех помещичьих имениях работают временнообязанные крестьяне. Как они убирали господские поля в прошедшем году — мы полагаем, известно всем, кому о сем ведать надлежит. Как они будут обрабатывать их предстоящим летом — это также более или менее можно предвидеть. Нельзя, кажется, ошибаться, что владельцы крупных и мелких поземельных участков, решившиеся обратиться, не выжидая никаких сроков, к обработке своих полей вольнонаемным трудом, поступили очень дальновидно; но и с вольнонаемными сельскими работниками встречается много затруднений. Они, во-первых, неохотно идут в наймы к землевладельцам из привилегированного, сословия; во-вторых, один и тот же работник у зажиточного крестьянина или у купца, имеющего свои поля, работает гораздо лучше, чем у поместного дворянина, и, в-третьих, почти во всяком хозяйстве встречается огромная цифра так называемых заносов. Крестьяне нанимаются, берут задатки, не приходят работать или работают зря, так что работа их приносит более вреда, чем пользы. Эти заборы, производимые с заранее обдуманным намерением никогда не отработать забранного, делаются у всех: у крестьян, держащих батраков, у купцов, у рядчиков и у помещиков-дворян, но у дворян чаще, чем у купцов или у крестьян. Таким образом, русский сельский хозяин, в самую горячую пору, остается и без денег, и без работников. В прошлом году эти прелести сельскохозяйственного быта повторялись так часто и в таком большом количестве, что орган южнорусских сельских хозяев энергически указывал на наглые проделки рабочих с хозяевами и взывал к общественному вниманию, приглашая его подумать и погадать, как бы пособить этому горю; но в общественных сферах воззвание это удостоено глубоко-равнодушным молчанием, а что воспоследовало по нем в сферах административных — о том никаких сведений не имеется. Дни же своей обычною чередою шли да шли, и вот снова в Курске поют жаворонки. Петербургская публика, под руководством г. Пашкевича, знакомится в зале Вольного экономического общества с здоровыми и больными домашними животными; скоро поля почернеют, и понадобятся работники, а тут же и начнется опять озадачиванье, надувательство и незапаханная земля. Что же делать? Опыт показывает, что в небольших хозяйствах (примерно до ста десятин в трех полях) можно вести дело с русскими наемными работниками даже с очень хорошей выгодой и без больших хлопот. Три или четыре постоянные годовые работника на горячее, страдное время сами приглашают кто куму, кто шабра, кто брата, кто свата, и хозяйское поле обрабатывается своевременно и хорошо, без всяких прижимок со стороны рабочих. У крестьян и купцов, владеющих поземельными участками такого размера в срединных губерниях, хозяйство идет (относительно) прекрасно; у дворян несколько позаминистее. Это происходит оттого, что батрак не сживается с хозяином из дворян так тесно, как он сживается с купцом или однодворцем, а это, в свою очередь, происходит от очень многих причин, и главное оттого, что хозяин из купцов или однодворцев стоит гораздо ближе к работнику и по своим понятиям, и по образу жизни. Нередко работник 6–7 лет живет у мужика, с которым они не раз таскали один другого за волосное правление, не раз обсчитывали друг друга и зато не раз мирились «во царевом кабаке». Будь у дворянина и харчи лучше, и расчет аккуратный, ни один работник на него не жалуется, а рачения и заботливости к его делу все не приложит и не сживается с его домом. Тут спор ученых литераторов о почве, народе и солидарности можно проверять на деле, и приходится согласиться, что от почвы мы действительно оторвались и народ не чувствует солидарности с нами, но… впрочем, пусть журнал «Время» еще пояснее расскажет, как должен происходить процесс сближения с народом.
