Ответы юной журналистской леди так же оригинальны, как и вопросы. По существу, Леся опровергает только мысль о том, что она управляет шефом с помощью «пульта под столом». Со всеми остальными характеристиками она согласна. И с тем, что она призвана бороться и победить «старую перхоть» на «Эхе», и с тем, что её посты «беспомощная х…рня», и с тем, что на работе её окружают «овощи и м…даки»…
Так получилось, что на сайте «Эха» интервью с Лесей стоит рядом с «дружеской перепиской» Познера с другим мэтром Матвеем Ганапольским. Совпадение, разумеется, случайное. А вот стремление оскорбить друг друга, унизить, опускаясь до площадной брани, увы, не случайное. Ганапольский, чей раздражённый голос доносится в последние годы из Киева, стал поучать Познера, с кем ему надо встречаться в эфире и как себя вести, упрекнул в сотрудничестве с властями. На мой взгляд, Познер этих упрёков не заслужил. Но дело не в этом, а в том, что посмевшему поднять голос на Познера Ганапольскому в весьма жёсткой форме дали понять, что он, по существу, посягнул на памятник. При этом Познер подчеркнул, что его «не е…т» точка зрения как своего собеседника в эфире Хирурга-Залдостанова, из-за приглашения которого разгорелся сыр-бор, так и самого Ганапольского. Эта дискуссия так взволновала общественность, что престарелый профессор-историк Мирский, в основном обличающий моджахедов и игиловцев и ещё помнящий, судя по всему, такие обращения друг к другу россиян, как «сударыня» и «милостивый государь», обличил обоих оппонентов. Публичную переписку Ганапольский–Познер он назвал языком «низшей, вульгарной категории, плебейского уровня». И даже вспомнил, что по-английски это можно назвать «gutter language» – язык сточной канавы.
И вся эта полемика стоит на сайтах, которые читают тысячи людей. Некоторые из них ожидают увидеть от любимых радио- и других СМИ-источников что-то разумное, доброе, вечное. Другие открыто признаются, что теряют уважение к тем из наших коллег, кто предпочитает не спорить, а материться.
ОПАСНАЯ ПРОФЕССИЯ
Можно с уверенностью сказать, что журналистика в новой России – одна из самых незащищённых профессий. Работодатель расправляется с коллегами легко и просто. Частенько при молчании, иногда при робких возражениях правозащитников.
При этом, чем дальше от Москвы тащит свою нелёгкую ношу журналист, тем сложнее ему отстаивать свои принципы. Недавние социологические исследования выявили любопытную картину. Журналисты из районных, городских провинциальных изданий охотно и с удовольствием критикуют Путина, Кремль, столичных министров, но критические перья в адрес какого-нибудь поселкового главы придерживают. Почему сложилась такая картина, я думаю, объяснять не надо.
Журналистика стала и одной из самых опасных профессий. За слово могут убить. И делают это безнаказанно. Я недавно вернулся из Махачкалы. Участвовал в почётной и грустной церемонии вручения премий памяти дагестанского журналиста Хаджимурада Камалова. Наш коллега, основатель и учредитель газеты «Черновик», был убит 15 декабря 2011 года в Махачкале, недалеко от офиса газеты. Убийца выстрелил в журналиста 14 раз. Так с мужественным и принципиальным журналистом расправились за правду, которую он проповедовал, за честность и стремление разоблачить коррупционеров. Я много говорил в те дни с друзьями, коллегами журналиста и ни один из них не сказал, что прекратит писать, что испугался. И это притом что с 1992 года в Дагестане было убито 17 журналистов. Но у молодых коллег Хаджимурада Камалова была уверенность в том, что слово журналиста, его перо и голос очень нужны в современной России, принципиально важны для будущего страны.
Теги: политика , общество , СМИ
"ЛГ"досье
Бахытжан Мусаханович Канапьянов. Родился в 1951 году в Кокчетаве (Казахская ССР). Поэт, прозаик из АлмаАты. Автор книг поэзии и прозы, вышедших в Казахстане, России, США, Великобритании, Малайзии. Лауреат Всероссийской премии им. Антона Дельвига (2013 г.). В настоящее время в Москве выходит трёхтомник его избранной прозы.
- Когда вы почувствовали, что будете писателем? И что было предпосылкой к этому?
– Сугубо литературоведческий термин «писатель» вбирает в себя понятия и поэт, и прозаик , и всё же поэтическое восприятие мира, начиная с самого детства, в какой-то степени определяет векторы будущего. Если обратиться к детству и юности, то они прошли в нескольких городах Казахстана – Кокчетаве, Павлодаре, Таразе и Алма-Ате. Мне хорошо запомнился Павлодар. Этот «город ястребиный» (образ Павла Васильева) был родным и любимым для многих писателей Казахстана и России. Отсюда вышли Антон Сорокин, Иса Байзаков, Всеволод Иванов, Султанмахмуд Торайгыров, Жусупбек Аймаутов, сам Павел Васильев... Дом моих родителей, учителей истории и математики, находился в районе «литературных» улиц – имени Абая, Толстого, Достоевского, Горького, Маяковского. Это и была та самая среда, где, быть может, зарождалось и поэтическое восприятие мира, ибо вселенная твоя раскрывается с детства, за воротами родного дома, за переулками и улицами – всё дальше туда, к Иртышу. А детская память – цепкая вещь.
К примеру, я помню, как в конце пятидесятых на павлодарском катке среди многих завсегдатаев каталась одна сухощавая пожилая женщина, одетая в чёрное старомодное платье. Все одеты в брюки и свитера, а она в платье и катается как-то по-своему, но элегантно и красиво. Откуда мне было знать, что она родная сестра великой Марины Цветаевой – Анастасия Ивановна Цветаева[?] Этого я, разумеется, не знал, но в памяти она осталась на всю жизнь. В те годы Анастасия Цветаева была частым гостем в доме друга моего отца, учителя Василия Щербинко. Они вместе с моим отцом работали учителями школ Павлодара.
Быть может, тогда и стали приходить стихи, которые я не записывал, а скорее по-акынски сохранял в памяти. Это были образы детства, но ещё не поэтические строки.
А матушка моя, преподаватель математики, утверждала, что катет и гипотенуза – это образы, а каждая математическая формула хороша лаконизмом. Убедила меня на семейном совете, чтобы я поступал в политехнический, на металлургический факультет. Я так и сделал, приехав в город у подножия гор – в Алма-Ату. И спустя десятилетия убеждаюсь в правоте мамы, правда, с оговоркой, что формула жизни и математики больше выиграет, если в ней будет присутствовать поэзия. Взять ту же неевклидову геометрию Лобачевского. В ней бездна фантазии.
– Вашим наставником был Олжас Сулейменов. Что особенного увидел он в своём ученике и как помог ему?
– Когда я учился на третьем курсе в политехе, в Алма-Ате проходила V конференция писателей Азии, Африки и Латинской Америки. Сентябрь в Алма-Ате – прекрасный месяц. И вот в том сентябре можно было встретить почти весь цвет мировой литературы. Я помню то изумительное время, когда в моём городе у подножия гор звучала поэтическая речь на многих языках мира. Можно было встретить, поговорить о поэзии или, например, взять автограф у Чингиза Айтматова, Мумина Каноата, Юрия Рытхэу, Фаиза Ахмад Фаиза... Помню, как Расул Гамзатов, находясь на горе Коктюбе, восклицал: «Как в моём Дагестане!» Это время божественным образом совпало с моим первым поэтическим «запоем». Как это легко бывает в юности, можно было взять, например, образ тополя или карагача и описать стихами, случайного прохожего превратить в своего Ночного Прохожего. Разумеется, мне было ещё далеко до публикаций…
К открытию того писательского форума был построен конференц-зал при Союзе писателей Казахстана с прилегающим к нему кафе «Каламгер» («Писатель»). Вот тогда и познакомил меня с Олжасом мой дядя Шота Валиханов. По его «наводке» Олжас Омарович прочитал мои стихи и сказал: «Парень талантливый, приводите его». И при встрече дядя Шота подчеркнул: «Вот, Бахытжан, это титан нашей литературы». На что Олжас Сулейменов со свойственной ему иронией ответил: «Титан – это кипятильник». Я приносил свои стихи, показывал их Олжасу… И однажды он произнёс: «Теперь ты можешь отнести рукопись в издательство».
Сулейменов когда-то, кажется, ещё в 1975 году, командировал меня на VI Всесоюзное совещание молодых литераторов. И это притом что я не имел ни единого опубликованного стихотворения. Вот такие были времена! Да ещё с рекомендательным письмом Роберту Рождественскому, который был одним из руководителей поэтического семинара. Вместе с ним – поэты Андрей Дементьев и Олег Дмитриев. Давно это было, а в памяти – как сейчас. Тогда я познакомился с Александром Ткаченко, Владимиром Шлёнским. И не только… А через несколько лет многие из нас встретились вновь, уже на семинаре Высших литературных курсов, который вели Александр Межиров и Станислав Лесневский. Всё это прекрасно описано в мемуарах «Ретроман, или Роман-Ретро» нашего сокурсника Сергея Мнацаканяна. А моему первому и главному наставнику Олжасу Сулейменову в следующем году исполняется 80 лет. Пожелаем ему крепкого здоровья и вдохновения в кругу многочисленных друзей!
