– Генерал! – закричали они, – присоединяйтесь к нам!
– Дети мои, – ответил тот, – выполняйте свой долг. Я исполняю мой.
Затем он развернул лошадь и поскакал через поле в сопровождении нескольких всадников. Он не мог оказать сопротивления. Его полки кричали у него за спиной:
– Да здравствует император!
Эта встреча задержала Наполеона лишь на несколько минут. Он продолжил свой путь. И так, окруженный всего лишь ста двадцатью ландскнехтами, император прибыл в Париж. Он въехал через заставу Фонтенбло, свернул налево на бульвар Мон-Парнас, добрался до Инвалидов, пересек мост де ля Конкорд, миновал Лувр и в восемь с четвертью вечера был в Тюильри.
1848 г.8 апреля 1815 года военный министр маршал Сульт представил на рассмотрение императору вопрос о двух офицерах Людовика XVIII, которые просили разрешения сражаться во французской армии против иностранцев. Нужно ли их принимать, спрашивал маршал? Император написал на полях эти знаменательные слова (которые я видел собственными глазами): «Да, если сердце голубое, нет, если оно белое. Нап»2.
15 декабря 1840 г
Похороны императора
Заметки, сделанные на месте событий
1840 г
В половине седьмого утра я услышал, как бьют сбор. Я выхожу в одиннадцать часов. Улицы пустынны, лавки закрыты, едва можно увидеть там и тут какую-нибудь пожилую женщину. Чувствуется, что весь Париж устремился в одну сторону, как жидкость в наклоненном сосуде. Очень холодно. Ярко светит солнце. В воздухе легкий туман. Ручейки замерзли. Когда я прихожу на мост Луи-Филиппа, появляется туча и в лицо мне летят хлопья снега. Проходя мимо Нотр-Дам, я замечаю, что колокол не звонит.
На улице Сент-Андрэ дез Арк1 начинает ощущаться праздничное оживление. Да, это праздник. Праздник триумфального возвращения ссыльного гроба. Три человека из народа, из этих бедных, одетых в лохмотья рабочих, которые мерзнут и голодают всю зиму, идут передо мной. Они радуются. Один из них прыгает, танцует и совершает тысячу безумств с криком: «Да здравствует император!» В сопровождении студентов проходят хорошенькие гризетки, принарядившиеся ради такого случая. Фиакры спешат к Инвалидам. На улице Фур снегопад усиливается. Небо становится черным. Хлопья снега покрывают его белыми слезами. Кажется, Господь тоже хочет принять участие в похоронах.
Однако вихрь длится недолго. Бледный луч освещает угол улиц де Гренель и дю Бак. Я иду дальше. Позади меня с грохотом проезжают две большие пустые повозки и исчезают в конце улицы де Гренель в тот самый момент, когда я выхожу на площадь Инвалидов. Там так много народа, что в первое мгновение я опасаюсь, что все еще не закончилось и тело императора еще не провезли. Но это просто-напросто толпа, которую отогнали назад национальные гвардейцы. Я показываю мой билет на первую трибуну и миную заграждения.
Эти трибуны представляют собой огромные помосты, занимающие все прекрасные газоны площади. Их по три с каждой стороны.
В момент моего прибытия стены правого помоста еще скрывают от меня площадь. Я слышу потрясающий и мрачный звук. Можно подумать, что бесчисленные молотки в такт стучат по доскам. Это сто тысяч зрителей, набившиеся на трибуны и замерзшие на ветру, топают ногами, чтобы согреться в ожидании кортежа.
Я поднимаюсь на трибуну. Передо мной предстает не менее странное зрелище. Женщины, почти все обутые в огромные сапоги и прячущиеся под вуалями, как певицы с Нового моста2, исчезают под грудами мехов и шуб. Мужчины кутаются в экстравагантные шарфы.
Площадь украшена и хорошо, и плохо. Скаредность в сочетании с грандиозностью. С обеих сторон проспекта два ряда огромных героических фигур, бледных под этим холодным солнцем, производят достаточно хороший эффект. Кажется, что они сделаны из белого мрамора. Но этот мрамор изготовлен из гипса. В глубине, напротив Дома инвалидов, бронзовая статуя императора. Эта бронза тоже из гипса. В промежутках между статуями полотняные, достаточно безвкусно разрисованные и позолоченные колонны поддерживают декоративные вазы, увенчанные пламенем, в настоящий момент полные снега. За статуями – трибуны и толпа, между статуями разбросана национальная гвардия, над трибунами возвышаются мачты, на которых развеваются великолепные трехцветные вымпелы.
Это все выглядит как главный вход в гостиницу, украшение которого не успели вовремя закончить. Над решеткой наметили что-то вроде погребальной Триумфальной арки из разрисованного полотна и крепа. Ветер играет с ней, как со старым бельем, развешанным на слуховом окошке лачуги. Ряд голых и совершенно сухих мачт, поднявшихся над пушками, издали похож на спички, которые маленькие дети втыкают в песок. Между мачтами колышется тряпье, имеющее притязание называться черной, усеянной серебряными звездами обивкой. В глубине – Дом инвалидов с его павильоном и крепом, кажущийся заледенелым от металлических отблесков, окутанный дымкой, являет мрачное и великолепное зрелище.
Полдень.
Пушка отеля стреляет каждые четверть часа. Толпа переминается с ноги на ногу и стучит подошвами. Тут и там прогуливаются жандармы, переодетые в горожан: их выдают шпоры и воротничок униформы. Напротив меня луч ярко освещает достаточно уродливую статую Жанны д’Арк, держащую в руке пальмовую ветвь, которой она, кажется, заслоняет глаза от солнца.
В нескольких шагах от статуи разведен огонь, чтобы национальные гвардейцы могли согреть ноги.
Время от времени военные музыканты занимают оркестровую площадку, устроенную между двумя трибунами с противоположной стороны, исполняют там похоронный марш, затем поспешно спускаются и исчезают в толпе, чтобы через какое-то время появиться вновь. Они оставляют фанфары ради кабачка.
Уличный торговец бродит по трибуне, продавая кантилены3 за одно су и описания церемонии. Я покупаю две таких бумажки.
Все глаза устремлены на поворот набережной д’Орсе, откуда должен появиться кортеж. Холод усиливает всеобщее нетерпение. Черно-белый пар поднимается тут и там над туманными просторами Елисейских Полей, и слышатся отдаленные взрывы.
Вдруг гвардейцы национальной гвардии хватаются за оружие. Какой-то адъютант галопом пересекает проспект. Оцепление выстраивается. Рабочие приставляют лестницы к колоннам и начинают разжигать огонь в огромных вазах. Раздается громкий артиллерийский залп. Густой желтый дым, прорезаемый золотыми молниями, заполняет каждый уголок. С моего места видно, как заряжают две старинных, украшенных орнаментом пушки XVII века. Кортеж приближается.
Половина первого.
В конце площади, обращенном к реке, появляется двойной ряд конных гренадеров. Это жандармерия Сены. Это начало кортежа. В этот момент солнце исполняет свой долг и появляется во всем своем великолепии. Сейчас месяц Аустерлица.
Вслед за меховыми колпаками жандармерии Сены появляются медные каски муниципальной гвардии Парижа, затем красиво развевающиеся на ветру трехцветные вымпелы ландскнехтов. Трубы и барабаны.
Напротив меня какой-то человек в синей блузе с риском сломать себе шею карабкается по внешней стороне трибуны. Зритель в белых перчатках видит его и не протягивает руки, чтобы помочь. Человек, однако, взбирается на трибуну. Кортеж, состоящий из генералов и маршалов, выглядит великолепно. Солнце, освещая кирасы карабинеров, зажигает у них всех на груди ослепительные звезды. Гордо и степенно проходят три военных школы. Затем, как будто они идут в бой, появляются артиллерия и пехота. На задней оси пушек запасные колеса, а на спинах солдат – ранцы. На некотором отдалении обильно украшенная и позолоченная солнцем большая и выполненная в довольно хорошем стиле статуя Людовика XIV с удивлением смотрела на эту напыщенность.
Появилась национальная гвардия на лошадях. Раздался осуждающий гул толпы. Они, однако, довольно прилично держали строй. Но эта войсковая часть не покрыла себя славой и непонятно как затесалась в подобный кортеж. Раздался смех.
Я слышу следующий диалог:
– Смотри-ка! Вон тот толстый полковник! Как забавно он держит саблю!
– Что это такое?
– Это Монталиве4.
Теперь в тени этого серого неба, держа ружья, как удочки, проходили нескончаемые легионы пешей национальной гвардии. Конный национальный гвардеец роняет свою шапку и какое-то время продолжает скакать с голой головой, сильно рассмешив галерею, то есть сто тысяч человек.
Время от времени кортеж останавливается, затем продолжает движение. Заканчивают зажигать огонь в вазах, и они пылают между статуями, как огромные кружки пунша.
Внимание удваивается. Вот и черная с серебряным фризом карета корабельного священника Ля Бель-Пуль5. Внутри можно мельком увидеть облаченного в траур священника. За ней следует большая обитая черным бархатом карета комиссии Святой Елены6. Обе запряжены четверкой лошадей. Вдруг с трех сторон стреляют пушки. Этот тройной залп производит великолепное впечатление.
