Но, несмотря на это, супружеская жизнь как-то сразу не заладилась. Ежов и Хаютина прекрасно чувствовали себя и друг друга в качестве любовников. Когда же появилась необходимость общения по вечерам, после работы, возможность вместе отдыхать на курортах, посещать театры, кремлевские приемы, оказалось, что они совсем разные люди. Евгению по-прежнему тянуло к писателям, журналистам, людям искусства. А Николая Ивановича – к кому попроще. И у него все усиливалась тяга снимать стресс аппаратной службы спиртным. Если бы жена поддерживала обычай выпить с мужем после тяжелого трудового дня, семья, может быть, была бы покрепче. Но Хаютина пила немного.
А у Ежова быстро нашлись собутыльники. Лучший друг Федор Конар, смазливый украинец и заместитель наркома земледелия, руководители Госбанка Лев Марясин и Георгий Пятаков, большой московский милицейский чин Александр Яковлев. Люди, примерно равные в иерархии Ежову и надеющиеся, что он, уверенно идущий в гору, их не забудет. С Федором Конаром Ежов вступил в гомосексуальную связь. Иногда на их пьянки приглашались проверенные проститутки. Правда, в 1933 году Конара неожиданно расстреляли, обвинив во «вредительстве в сельском хозяйстве». После массовой коллективизации в нескольких областях России и Украины начался голод. Должен был хоть кто-нибудь в этом виноват. Ежов воспринял убийство друга как должное. В системе, где он оказался, от личного начальственного кабинета до личного палача расстояние было совсем небольшим.
Вот тогда треугольник окончательно сформировался. Бабель возобновил связь с Хаютиной. В своих показаниях после ареста он писал об этом достаточно скромно. «Жили они тогда в квартире на Страстном бульваре, там же я познакомился с Ежовым, но ходить туда часто избегал, так как замечал неприязненное к себе отношение со стороны Ежова. Она жаловалась мне на его пьянство, на то, что он проводит в компании Конара и Пятакова, по моим наблюдениям, супружеская жизнь Ежовых первого периода была полна трений и уладилась не скоро». Во всех треугольниках отношения между мужчинами колебались от искренней дружбы до вражды. Но все же больше склонялись к дружбе. А здесь – почти никаких. Не о чем было разговаривать писателю и чиновнику. Еще из бабелевских показаний: «Мне казалось, что он знает о моей связи со своей женой и что моя излишняя навязчивость покажется ему подозрительной. Виделся я с Ежовым в моей жизни раз пять или шесть, а последний раз летом 1936 года у него на даче, куда я привез своего приятеля – артиста Утесова. Никаких разговоров на политические темы при встречах с Ежовым у меня не было, точно так же как и с его женой, которая по мере продвижения своего мужа внешне усваивала манеры на все сто процентов выдержанной советской женщины».
Как всегда, у Бабеля одна ложь нагромождается на другую. Особенно насчет пяти-шести раз и 1936 года. Ежов и не только он показывали, что «как ни придешь к Ежову домой, там Бабель сидит». Конечно, интимные встречи писателя и Женечки чаще всего происходили на нейтральной территории. У Бабеля этих территорий, где он прятался от издателей, всегда хватало. Но виделись они с Ежовым десятки, если не сотни раз. И чем значимей становилась фигура Ежова в советской системе, тем сильнее затягивала любопытного Бабеля опасная игра.
Только надо заметить, что конфигурация этого треугольника получалась не только секретной, но и какой-то весьма размытой. У каждого участника существовало множество побочных связей. Особенно много их было у Евгении Хаютиной. К числу ее любовников начала тридцатых, первых лет брака с Ежовым можно отнести уже упомянутого Семена Урицкого, литератора Михаила Лашевича, критика Александра Воронского, собутыльника Ежова Георгия Пятакова. Правда, с Урицким, Лашевичем и Воронским довольно скоро пришлось расстаться. Явные троцкисты. Политическая ситуация превалировала над всякой любовью.
Свои сложности были и у Бабеля. В 1932 году Бабель почти на год отправился во Францию познакомиться с трехлетней дочерью Наташей, повидаться с Евгенией Гронфейн, родственниками. Новое подозрительно долгое путешествие писателя, пишущего все меньше и меньше. Ходили слухи, что между первой поездкой за границу и второй была еще одна, в Италию. Во время которой по заданию ОГПУ и самого Сталина Бабель окончательно уговорил Горького вернуться на родину, что и случилось в 1931 году. Это вряд ли. Возможно даже, это очередной миф, которыми Бабель так любил окружать собственную персону. Хотя с Горьким, которому Бабель был обязан началом своего творческого пути, отношения у Исаака Эммунуиловича были прекрасными, уговорщиков Буревестника революции вернуться хватало. Достаточно сказать, что все близкое окружение Алексея Максимовича, включая собственного сына, тайно работало на ОГПУ.
В том же 1932 году у Бабеля в личной жизни случилось знакомство, которое скрасило его последние годы появлением настоящего семейного очага. Он познакомился с молоденькой сибирячкой Антониной Пирожковой, с которой жил гражданским браком до самой смерти. В 1937 году у них родилась дочь Лидия.
После успеха своих рассказов о Бене Крике Бабель вполне естественно решил развить этот образ в других жанрах – театре и кинематографе. С 1925 года он работал над сценариями двух фильмов – о своем Бене и экранизации знаменитого романа Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». Но до съемок дело так и не дошло.
Судьба пьес сложилась получше. «Закат» был поставлен во 2-м МХАТе в Москве (ныне в его помещении находится Центральный детский театр), а в 1928 году опубликован. Но шел спектакль недолго. Только в 1988 году в Московском театре им. Маяковского была сделана замечательная постановка Андрея Гончарова с великолепным Арменом Джигарханяном в роли Менделя Крика. Вскоре была снята телеверсия спектакля. Было еще множество постановок в других театрах. В 1990 году вышел художественный фильм «Закат» режиссера Александра Зельдовича.
В центре событий отношения между старым, могучим биндюжником (грузоперевозчиком на собственных подводах) Менделем Криком и его сыном бандитом Беней. Сюжет многослоен. На виду семейные отношения, проблемы поколений, их взаимное непонимание и серьезные конфликты. А в подтексте пьесы эти перипетии приобретают размах библейской трагедии, что подчеркивается возвышенным тоном раввина Бен Зхарьи.
В 1935 году публикуется его вторая пьеса «Мария». Она тоже многослойна. Но подспудное замаскировано достаточно глубоко. Внешне это реалистическая драма, основанная на бытовом материале первых лет революции. Разруха и голод тех лет, медленная гибель дворянской семьи генерала Муковнина, страдания его дочери Людмилы, торжество спекулянтов Дымшица и Висковского. А главная изюминка в том, что Мария, вторая дочь Муковнина, о которой все говорят, на которую надеются, в пьесе так и не появляется. Что лишний раз подчеркивает абсурдность такого странного занятия человечества, как свершение революций, которые приводят к разрушению экономики, ухудшению жизни, голоду, войнам, прочим кровопролитиям ради непонятного идеального светлого будущего, которое никогда не наступит.
Такая странная пьеса Бабеля уже в разгар сталинской диктатуры была встречена критиками в штыки и при жизни автора поставлена не была. А между прочим, в 1949 году вышла пьеса великого французского драматурга Сэмюэля Беккета «В ожидании Годо», где был использован тот же прием – герои ждут Годо, все время говорят о нем, а он так и не появляется. Эта пьеса стала своего рода эталоном в новом направлении театрального искусства – театре абсурда. А Беккет стал лауреатом Нобелевской премии по литературе.
Только к столетию Бабеля в 1994 году художественный руководитель московского театра «Эрмитаж» Михаил Левитин поставил спектакль «Полет Ди Грассо», куда частично вошла пьеса «Мария». Позже она была инсценирована в Новосибирске.
С начала тридцатых Бабель сочинял очень медленно. Можно сказать, что это был один затянувшийся творческий кризис. С писателями такое бывает. Некоторые вообще перестают писать. Но Бабель продолжал издавать старое, обещать новое, что вызывало удивление как со стороны малообразованных читателей, так и литературных руководителей. В обстановке трудового энтузиазма, перевыполнения планов пятилетки некоторым литература казалась тоже своего рода отраслью промышленности. Так что Бабель мог сойти и за саботажника или вредителя.
В 1932 году в журнале «30 дней» был напечатан давно ожидаемый рассказ Бабеля «Гюи де Мопассан». Рядом с заглавием оказался дружеский шарж, где автор был нарисован в образе пушкинского скупого рыцаря, дрожащего над сундуком с черновиками и набросками. Этот воображаемый сундук навсегда исчез при аресте писателя.
Что же прятал в сундуке Бабель? Скорее всего, роман о работе главного секретного ведомства страны ОГПУ, ставшего в 1934 году Народным комиссариатом внутренних дел, НКВД. Между прочим, не один Бабель хотел написать роман об «органах». Не получилось толком ни у кого. А вот сгинуть в его застенках получилось у многих. Но ни один из писателей не забрался в поисках материалов так высоко, как Бабель.
