Ознакомительная версия.
Многие ортодоксальные евреи мне часто говорили, что у них-де, в отличие от христиан, есть не просто «вера», а «неопровержимые доказательства бытия Бога», но, как я понял, в ешивах их научили доказывать, не объяснив прежде, что из себя представляет доказательство вообще и по каким принципам оно строится. Как же можно приступать к доказательству какого-либо тезиса, если его главный термин не определен? А как может быть определен термин «Бог», если им не известно даже, к субстанции ли он относится или к чему-то еще, уж не говоря о полном непонимании смысла таких понятий, как бытие и существование. Увы, теоретическая религия пока еще не сподобилась освоить даже азы аристотелевской философии. Отсюда, конечно, не следует, что всякая теология есть ложь и шарлатанство, просто к теологи надо относиться как к мистике или не эмпирической науке — вот и все (мудрые теологи Бога не доказывают, они в Него верят), хотя теология занимается осмыслением таких объективных вещей, как откровения, пророчества, религиозные переживания верующих, мистический опыт народов и т. п., однако «Бога», который оправдывает несправедливость, делит людей на «избранных» и «отверженных» по факту рождения, который всегда благоволит сильным и имущим и презирает слабых и нуждающихся, из переживаний сердца вывести трудновато и поверить в него сможет не каждый, такого «Бога» действительно нужно доказать, и весьма изощренно, что строгой логике явно не по силам, поэтому даже буржуазные философы, которые рады бы во всем защитить существующие порядки, включая религию, понимают, что капитализм и вера — вещи несовместимые. Так немецкий философ Фридрих Август фон Хайек в своей книге «Пагубная самонадеянность» пишет: «Что касается лично меня, то правильно было бы заявить, что я не чувствую за собой права ни утверждать, ни отрицать существования того, что именуется Богом, поскольку, признаюсь, я не знаю, что должно означать это слово. Я, безусловно, отвергаю любые антропоморфные, персонифицирующие или анимистические интерпретации данного понятия, посредством которых многие ухитряются придать ему смысл». — Хайек честно признается, что не принимает Бога, потому что не понимает смысла сего термина, ибо нельзя ничего сказать о том, чего ты не знаешь, но тут же противоречит сам себе, не желая принять даже попытки придать ему смысл: «…Возможно, то, что люди подразумевают, говоря о Боге, является всего лишь персонификацией тех традиционных моральных норм и ценностей, что поддерживают жизнь их сообщества». — На наш же взгляд смысл понятия «Бог» в последнем определении, с порога отвергаемым Хайеком, выражен достаточно ясно. По крайней мере, такое понимание Бога прекрасно объясняет религиозные конфликты, что суть конфликты традиционных моральных норм и ценностей разных сообществ, иными словами, конфликты «Богов». Еврейская традиция также испокон веков объясняла антисемитизм как неприятие гоями еврейского Бога со всеми его моральными требованиями — и в этом она безусловно права, но в таком случае, если быть логичным, следовало бы также определить и семитизм как неприятие Бога гойского, и все точки над «i» были бы расставлены. Вся проблема лишь в том, что никто не хочет четко и ясно определить своего Бога, вместо этого все пытаются делать вид, что служат некоему универсальному абсолютному «богу», которого никто почему-то не знает и принимать не хочет, а то и вовсе своим настоящим богам присваивают чужие имена (для большей авторитетности), притворяться будто служат Христу, в действительности поклоняясь маммоне. И Хайеку следовало бы продолжить правильно начатый им дискурс: показать, каков в действительности «Бог» буржуазии. Впрочем, заповеди хайековской «нагорной проповеди» и так проступают в его трудах черным по белому, вот, например: «…соблюдение заповеди «люби ближнего своего, как самого себя» должно было бы препятствовать распространению расширенного порядка. Ведь живущие ныне в условиях расширенного порядка выигрывают, когда не любят ближнего своего, как самого себя, и вместо правил солидарности и альтруизма применяют при взаимодействии правила расширенного порядка (уважают частную собственность, выполняют заключенные договоры). Порядок, при котором каждый относился бы к ближнему своему, как к самому себе, мало кому позволял бы «плодиться и размножаться». Скажем, если бы мы считали своим долгом откликаться на все призывы о благотворительности, которыми забрасывают нас средства массовой информации, то это всерьез отвлекло бы нас от занятия той деятельностью, в какой мы наиболее компетентны» (там же). — Вот мы уже вышли на противоречие религиозных императивов: «люби ближнего» и «люби свою собственность» — Хайек стоит на том, что второй принцип способствует благополучию и процветанию всего общества в целом. Посмотрим, так ли это на самом деле.
Прежде всего, следует заметить, что заповедь «люби ближнего своего, как самого себя», собственно, никогда не была основным императивом катехизиса социализма. Социальная справедливость и примат интересов социума над интересами индивида, что составляет суть социализма, и «любовь» ко всему и вся, вовсе не одно и то же. Само понятие «ближний» своим существованием уже полагает дихотомию «не-ближний», а значит, какое-то качественное отличие первого от всех прочих все же имеется. Но, наверное, неспроста Хайек в своей полемике с социализмом вдруг стал опровергать эту древнюю Библейскую заповедь, императив которой подразумевает не столько общий абстрактный альтруизм, сколько укрепление братства внутри избранного еврейского социума, которому был чужд капиталистический индивидуализм с его «правами личности» (без долга перед ближними) и «уважением к частной собственности» (без уважения к собственности, принадлежащей всем, обуславливаемой общественным характером труда). Да и по христианскому учению ближний — это не каждый встречный и поперечный, но тот, кто актуально проявляет к тебе братское отношение, что наглядно показано в Евангельской притче о Добром Самаритянине (Лк. 10:30–37). Ближний — это также и всякий, кто нуждается в твоей помощи и заботе, оказывать которую предписывает Библейская заповедь. Также и живущие в условиях социалистического порядка, в отличие от условий хайековского «расширенного порядка», ничего не выигрывают тогда, когда «не любят ближнего своего», ибо в братской семье успех ближних определяет успех каждого отдельного индивида. И Хайек это хорошо знает, потому и завуалированно и извращенно критикует социализм за принцип солидарности, принцип братства. Впрочем, нельзя сказать, что все принципы, столь громко декларируемые теоретическим социализмом, в частности, принцип: «Человек человеку друг, товарищ и брат» были реализованы им на практике. Потому ведь и декларируют (призывают, увещевают), что хотят, чтобы было то, чего в действительности пока нет. Зачем же критиковать реальный социализм за то, чего в нем нет? Но может быть, принцип любви к ближнему вообще неосуществимая химера, никогда в действительности не существовавшая? Нет, вовсе нет, просто те, кто его действительно осуществляют, не кричат о своей любви на каждом углу. Когда отношения братства есть, то братья сами об этом знают, и им этого вполне достаточно. Этот принцип нередко осуществляется даже в сообществах, которые никогда себя социалистическими не признавали, и в качестве первого образца таких сообществ можно поставить еврейские общины, хотя везде и всюду свою образцовую солидарность евреи старались не афишировать. Гоям они, наоборот, всегда пытаются втереть мнение, что-де еврейское единство — это миф, ибо «на каждых двух евреев приходится по три мнения», однако это не мешает им сохраняться как народу, как нации и более того, как теневой организации, выживающей в любых условиях; именно этот «миф» позволяет евреям в их борьбе с антисемитами всегда выходить победителями. Есть чему гоям позавидовать. Так, Шафаревич в последней своей книге «Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России» пишет: «Русские живут под одним небом с исключительно сильной, «пассионарной» «исторической общностью», в ряде отношений гораздо более сильной, чем многие народы. Например — своим многотысячелетним историческим опытом. Или особенным «механизмом сплочения», выработанным эти тысячелетия, чувством — «как одна семья» по словам Гершензона и рабби Штейнзальца, — до которого нам, русским, еще очень далеко. Можно лишь с завистью прочесть одну из заповедей средневекового раввина приведенную Шахаком: Любить каждого еврея — значит заботиться о нем, как о самом себе. (Правда, в форме для русских чуждой: «заботиться о нем и о его деньгах, как о себе и своих деньгах».)». — Вот что такое «любовь к ближнему», эффективна ли она экономически, полезна ли политически — судите по евреям.
Впрочем, евреям, в массе своей по душе хайековская заповедь, хотя она и противоречит принципам их собственной племенной солидарности, все же не является препятствием на пути их интересов. Им даже выгодно, чтобы солидарности не было среди гоев, им выгодно, чтобы каждый гой любил только себя и свое барахло, конкурировал бы со своими собратьями, но не приведи Бог, если какой-нибудь народ, подобно евреям объявит ближними только своих соплеменников. Нет, еврейский «Бог» такого допустить никак не может, а своего «Бога» гоям иметь не положено, поэтому евреи испокон веков насаждали в гойской среде атеизм и нигилизм. Они только не учли, что атеизм как свобода от устаревших религиозных догм, отнюдь не мешает верить в грядущее Царство Небесное, любить Христа, следовать Его Нагорной проповеди и держаться Его главной заповеди: «да любите друг друга» (Ин.13:34), ибо там, где есть любовь, там и Бог, что бы там ни говорили попы-начетчики и вульгарные атеисты. Поэтому мы, в отличие от них, «Богом» называем не объективную реальность, а реальность, субъективную (лучше даже сказать: реальность экзистенциональную, из той же категории, как любовь, счастье, страдание и т. п., покажите мне субстанцию любви как объективной реальности?), т. е. субъективная реальность — это наше отношение к окружающей действительности, ее переживание, выражающееся в преклонении, восхищении, обожествлении и т. п., как же она может существовать «вне зависимости от представлений и воображения человека»? Однако, несмотря на свою зависимость от нас же, реальность эта для нас ничуть не менее важна и существенна, чем реальность объективная, которой до нас, в общем-то, нет никакого дела, даже если эта реальность «Объективный Бог», существующий в неких космических эмпиреях. С объективной реальностью нельзя вести диалог, с экзистенциональной — можно. Вот почему еврейский философ Мартин Бубер определил реальность Бога не в третьем грамматическом лице (Он, Оно), а во втором — «Ты» (см. его книгу «Я и Ты»). Именно этот экзистенциональый диалог и породил все самое высокое, что есть в Священных писаниях: откровения пророков, учение Христа, Мухаммада, Будды, выше мы уже цитировали Достоевского: «Бог есть синтетическая личность всего народа» (Бесы), диалог с таким Богом могут вести как традиционно верующие, так и атеисты, ибо Он не что иное, как внутренний нравственный закон, которому еще удивлялся философ Кант [3], разве его не может быть внутри сердца атеиста, если, конечно, «атеист» не синоним слова «дурак»? Иной же подход к Богу (как к «объективной реальности»), по нашему мнению, есть не что иное, как идолопоклонство.
Ознакомительная версия.
