худой конец, просто спросить у кого-нибудь.
Умер Рабле в 1553 году. Немного погодя, в 1844-м, родился Жак Анатоль Тибо, более известный как писатель Анатоль Франс. В 1909 году он посетил Буэнос-Айрес и прочитал там несколько лекций о Рабле. Франс читал лекции в католической стране, и оттого — не вполне успешно. Потом он умер, в 1924-ом.
Однако в это время уже жил Михаил Михайлович Бахтин, родившийся в 1895 году. Михаил Михайлович был человеком нелегкой судьбы, а в 1940 написал книгу о Рабле и раннем Возрождении, которая была издана в 1965. Умер Михаил Михайлович в 1975 году, когда уже никто и не верил, что он ещё жив. Писатель Тынянов умер много раньше, в 1943 году, "своей смертью" — если смерть бывает чьей-то собственностью. Он умер от тяжелой и продолжительной болезни, успев, правда, написать много хороших книг и взяв эпиграфом к своему роману "Смерть Вазир-Мухтара" строку из арабского поэта иль-Мутанаббия (915–965) — "Шаруль бело из кана ла садык", что в переводе означает: "Великое несчастье, когда нет истинного друга". Впрочем, эту фразу задолго до Тынянова повторил Грибоедов в частном письме к Булгарину.
Хотя это к делу не относится. Я родился… Но, впрочем, не важно, когда я родился.
Важен лишь случившийся факт. Итак, после них всех родился я.
Рабле на портрете неизвестного гравёра выглядывает из сортирного сиденья, поставленного вертикально и увенчанного, правда, лавровым бантиком. На голове великого гуманиста бесформенная нахлобучка, а более бросается в глаза уставной подворотничок. Общий же вид ученого и писателя совершенно невзрачен — это медонский священник с наморщенным лбом, а не пантагюэлист. В Большой Советской Энциклопедии он погружён между Рабоче-Крестьянской Инспекцией (Рабкрин) и Карлом Раблем, австрийским эмбриологом. Про то, что он основал великое учение пантагрюэлизма, там ничего не написано.
27 августа 2002
История об утилитарности занятий литературой и о том, что не всегда хорошо долго идти по выбранному пути
Над маленьким городом висят однообразные тучи. Вода поливает венгерские и чешские могилы на кладбище, зелёный танк у входа и бесконечные черепичные крыши. На кладбище, под огромной плитой, с бетонной плакальщицей в головах, лежит мой дед. Его лицо на жёлтом эмалевом овале втиснуто под серую цементную руку. В больнице для престарелых на другом краю города, за рекой, умирает его жена.
Напротив меня, под рваным гостиничным одеялом лежит пятидесятилетний больной человек. Это мой отец.
Он всхрапывает во сне, перекладывает по подушке голову. Дождь не прекращается, новые облака набираются силой и сползают по склонам в долину, чтобы снова намочить брусчатку узких улиц и жёлто-сине-серебряные самостийные флаги. Люди прячутся от дождя по домам. Они спят и стонут во сне, мешая мне думать. Кто они? Вот мой отец. Я продолжу жизнь под его именем. Кто он?
Отец мой любил Рабле, и сразу хотелось что-нибудь изучить не хуже любого специалиста, чтобы вбежать в этот гостиничный номер и с порога брякнуть. Нет, небрежно бросить в разговоре:
— Ты зря пренебрегаешь мыслью Бахтина о снижении, не отмечаешь перехода от головных уборов к травам и овощам, к гусёнку, доводящему героя до блаженства.
— Блаженство это, — продолжал бы я, — батя, есть не что иное, как пародийный образ вечного загробного блаженства, однако поднимающегося снизу вверх.
Но, может быть, это не убедило бы отца в моей правоте, а главное, в моём уме. Вывод Бахтина показался бы ему натянутым. Тогда я, прихлебывая коньяк, оставшийся на столе в нашем номере, спросил бы его:
— А знаешь ли ты, чьи черты имеет Пикрохол? А-аа, не знаешь!.. Это же Карл V!.. Оттого я гораздо, гораздо умнее тебя!
Теперь я думаю, что это мне вряд ли помогло, ибо уже тогда мой батюшка редко вслушивался в слова своих оппонентов, и, тем самым, изобрёл оригинальный метод достижения победы в спорах.
Вдруг я понял, что все мои рассуждения о литературе носили исключительно утилитарный характер, и я излагал свои взгляды на мировую литературу под маркой школьных сочинений, написанных на заказ, частных писем знакомым девушкам, которым таким способом старался понравиться, а также рефератов по научному атеизму, придуманных для получения зачета. Я был воспитан в духе советского коллективизма и, оттого, был убеждён в том, что честь надо если не беречь смолоду, то поддерживать её в каком-то приличном ей состоянии с детства. Это означало, что путь выбирается навсегда, и пройти надо по нему надо так, чтобы…
Я не был приучен сворачивать, и всю жизнь совершенствовался в своей специальности, к которой относился философски, как к следствию божественного промысла.
Я — старший лесопильщик. Двое вольнонаемных граждан помогают мне ремонтировать лесопильную машину, а многочисленные граждане осужденные засовывают в неё бревна и куда-то уносят получившиеся доски. Жизнь моя, таким образом, протекает неплохо, но однажды мне стало мучительно больно, потому что я познакомился с одним человеком, которого друзья звали просто Марик.
28 августа 2002
Этот Марик окончил некий радиотехнический институт и начал работать в другом радиотехническом институте, покончить с которым у него никак не выходило. Вставал он рано утром, в шесть часов, и два часа ехал за город на работу.
У Марика была уже семья, когда он вспомнил, что студентом он неплохо фотографировал. Запершись в ванной, между сохнущих пелёнок, Марик стал печатать по ночам сделанные в отпусках фотографии.
Ночи он посвящал этому занятию, а утром садился в автобус и ехал крепить могущество и обороноспособность нашей Родины. Так продолжалось некоторое время, и вот он внезапно получил вторую премию на каком-то фотографическом конкурсе. Прошло два или три года, и его зачислили внештатным сотрудником в малоизвестный журнал. А ещё спустя года два он стал фотокорреспондентом известнейшего еженедельника страны. Понемногу Марик стал сочинять и подписи к своим фотографиям. Те, кто рассказывал мне о нём, уверены, что Марик далеко пойдёт. Я тоже так думаю.
Но услышав эту историю, я подумал: "А я-то, что же я! Я тоже хочу!" И с тех пор захотел стать автором. Я, в дальнейшем именуемый "автор" — надо сказать, автору (то есть мне) очень понравилось выражение "в дальнейшем именуемый", потому что он неоднократно, во время своей работы на различных стройках народного хозяйства, встречал эту фразу в деловых бумагах. Как правило, в них он сам именовался "исполнитель", а разные другие, малоприятные автору люди, назывались "заказчики".
И это значительное преобразование, как ни странно, было следствием размышлений в некоем маленьком городке, где дождь равномерно поливает чешские, венгерские и
