Федор Достоевский - Письма (1857)

Между тем положение мое ухудшилось до невероятности. Только что ты уехала, на другой же день, рано утром, мне объявили в отеле, что мне не приказано давать ни обеда, ни чаю, ни кофею. Я пошел объясниться, и толстый немец-хозяин объявил мне, что я не "заслужил" обеда и что он будет мне присылать только чай. И так со вчерашнего дня я не обедаю и питаюсь только чаем. Да и чай подают прескверный, без машины, платье и сапоги не чистят, на мой зов нейдут, и все слуги обходятся со мной с невыразимым, самым немецким презрением. Нет выше преступления у немца, как быть без денег и в срок не заплатить. Всё это было бы смешно, но тем не менее и очень неудобно. И потому, если Г<ерце>н не пришлет, то я жду себе больших неприятностей, а именно: могут захватить мои вещи и меня выгнать или еще хуже того. Гадость.

Если ты в Париж доехала и каким-нибудь образом можешь добыть хоть что-нибудь от своих друзей и знакомых, то пришли мне - maximum 150 гульденов, a minimum сколько хочешь. Если б 150 гульденов, то я бы разделался с этими свиньями и переехал бы в другой отель в ожидании денег. Потому что быть не может, чтоб я скоро не получил, и во всяком случае тебе отдам задолго прежде отъезда твоего из Франции. Во-первых, из Петербурга (из "Библ<иотеки> для чтения") наверно пришлют самое большее дней через 10 на имя сестры твоей в Цюрих, и во-вторых, если б даже Г<ерце>на и не было в Женеве, то во всяком случае, (1) если он надолго уехал из Женевы, то ему, стало быть, пересылают приходящие на его имя в Женеву письма; а если он ненадолго уехал, то, стало быть, воротившись, сейчас ответит, а, следовательно, я во всяком случае скоро получу от него ответ. Одним словом, если что можешь сделать для меня, но не отягчая очень себя, то сделай. Адрес мой тот же:

Wiesbaden, Hotel "Victoria".

До свидания, милая, не могу поверить, чтоб я тебя до отъезда твоего не увидел. Об себе же и думать не хочется; сижу и всё читаю, чтобы движением не возбуждать в себе аппетита. Обнимаю тебя крепко.

Ради бога, не показывай никому письмо мое и не рассказывай. Гадко.

Твой весь Ф. Д<остоевский>.

Подробно опиши мне свое путешествие, если были неприятности. Сестре поклон.

Если же Герцен пришлет до твоего письма, то я, во всяком случае, уезжая из Висбадена, сделаю распоряжение, чтоб мне письмо твое переслали в Париж, потому что я туда немедленно поеду.

(1) далее было начато: ему перешлю<т>

Четверг, 24/12 августа.

Я продолжаю тебя бомбардировать письмами (и всё нефранкированными). Дошло ли до тебя мое письмо от третьего дня (от вторника)? Доехала ли ты сама в Париж? Всё надеюсь получить от тебя сегодня известно.

Дела мои мерзки до nec plus ultra; далее нельзя идти. Далее уж (1) должна следовать другая полоса несчастий и пакостей, об которых я еще не имею понятия. От Герцена еще ничего не получил, никакого ответа или отзыва. Сегодня ровно неделя, как я писал ему. Сегодня же и срок, который я еще в понедельник назначил моему хозяину для получения денег. Что будет - не знаю. Теперь еще только час утра.

Быть не может, чтоб Герц<ен> не хотел отвечать! Неужели он не хочет отвечать? Этого быть не может. За что? Мы в отношениях прекраснейших, чему даже ты была свидетельницею. Разве кто ему наговорил на меня? Но и тогда невозможно (даже еще более тогда невозможно), чтоб он ничего не отвечал мне на письмо мои. И потому я еще убежден, покамест, что письмо мое к нему или пропало (что мало правдоподобно), или он, к несчастью моему, теперь отлучился из Женевы. Последнее самое вероятное. В таком случаи должно выйти вот что: или 1) он отлучился ненадолго, и в таком случае я все-таки на днях (когда он воротится) могу надеяться получить от него ответ; или 2) он отлучился надолго, и в таком случае всего вероятнее, что ему перешлют письмо мое, где бы он ни был, потому что наверно уж он сделал распоряжение о пересылке к нему писем, приходящих на его имя. А следств<енно>, я опять-таки могу надеяться получить ответ.

Надеяться получить ответ буду всю неделю до воскресения, - но, разумеется, только надеяться. Положение же мое таково, что уж теперь одной надежды мало.

Но всё это ничто сравнительно с тоской моей. Мучит меня бездействие, неопределенность выжидательного положения без твердой надежды, потеря времени и проклятый Висбаден, который до того мне тошен, что на свет не глядел бы. Между тем ты в Париже, и я тебя не увижу! Мучит меня еще Герц<ен>. Если он получил от меня письмо и не хочет отвечать - каково унижение и каков поступок! да неужели я заслужил его, чем же? Моей беспорядочностью? Согласен, что я был беспорядочен, но что за буржуазная нравственность! По крайней мере, отвечай, или я не "заслужил" помощи (как у хозяина обеда). Но быть не может, чтоб он не отвечал, его наверно нет в Женеве.

Я просил тебя, чтоб ты меня выручила, если можешь занять у кого-нибудь для меня. Я почти не надеюсь, Поля. Но если можешь, сделай это для меня! Согласись, что трудно сыскать положение хлопотливее и тяжелее того, в котором я теперь нахожусь.

Это письмо мое будет последнее до тех пор, пока не получу от тебя хоть какого-нибудь известия. Мне всё кажется, что в Hotel "Fleurus" письма как-нибудь залежатся или пропадут, если ты не там сама. Потому не франкирую, что нет ни копейки. Продолжаю не обедать и живу утренним и вечерним чаем вот уже третий день - и странно: мне вовсе не так хочется есть. Скверно то, что меня притесняют и иногда отказывают в свечке по вечерам, (2) в случае, если остался от вчерашнего дня хоть крошечный огарочек. Я, впрочем, каждый день в три часа ухожу из отеля и прихожу в шесть часов, чтоб не подать виду, что я совсем не обедаю. Какая хлестаковщина!

Правда, есть отдаленная надежда: через неделю и уж самое позднее дней через десять получится что-нибудь из России (через Цюрих). Но до тех пор мне без помощи добром не прожить.

Не хочу, впрочем, верить, что не буду в Париже и тебя не унижу до отъезда. Быть того не может. Впрочем, в бездействии так сильно разыгрывается воображение. А уж у меня полное бездействие.

Прощай, милая. Если не случится никаких приключений очень особенных, то больше писать не буду. До свидания. Твой весь

Дос<тоевский>.

Р. S. Обнимаю тебя еще раз, очень крепко. Приехала ли Над<ежда> Прок<офьевна> и когда? Кланяйся ей.

4 часа.

Милый друг Поля, сию минуту получил ответ от Герц<ена>. Он был в горах и потому письмо запоздало. Денег не прислал; говорит, что письмо мое застало его в самую безденежную минуту, что 400 флор. не может, но что другое дело 100 или 150 гульд., и если мне этим было бы можно извернуться, то он бы их мне прислал. Затем просит не сердиться и проч. Странно, однако же: почему же он все-таки не прислал 150 гульд.? если сам говорит, что мог бы их прислать. Прислал бы 150 и сказал бы, что не может больше. Вот как дело делается. А тут очевидно: или у него у самого туго, то есть нет, или жалко денег. А между тем он не мог сомневаться, что я не отдам: письмо-то мое у него. Не потерянный же я человек. Верно, у самого туго.

Посылать к нему еще просить - по-моему, невозможно! Что же теперь делать? Поля, друг мой, выручи меня, спаси меня! Достань где-нибудь 150 гульденов, только мне и надо. Через 10 дней наверно придет от Воскобойникова в Цюрих (а может, и раньше) на имя твоей сестры. Хоть и мало придет, но все-таки не меньше 150 гульденов, и я тебе отдам их. Не захочу же я, тебя, поставить в скверное положение. Быть того не может. Посоветуйся с сестрой. Но во всяком случае отвечай скорее.

Твой весь Ф. Достоевский.

Теперь-то уж совсем не понимаю, что со мною будет.

(1) далее было: следует

(2) далее было: особенно

5 сентября (здешн. стиля) 65 года. Висбаден.

Многоуважаемый и добрый друг, Александр Егорович, получили ль Вы мое письмо, которое я Вам послал с месяц тому назад в Копенгаген? Я совершенно рассчитывал, что Вы в Копенгагене, посылая письмо, потому что написал Вам вскорости по выезде моем за границу. Если Вы выехали из Копенгагена раньше 10 июля (нашего стиля) в Россию, то наверно бы отыскали меня в Петербурге. А так как в Петербурге мы не видались, то я наверно рассчитывал, что Вы еще не выезжали в Россию (о намерении этом Вы мне писали прежде). Следственно (думаю теперь) - мы разъехались именно в то время, когда я выехал за границу. Но, может быть, Вам мое письмо переслали из Копенгагена в Россию, и в таком случае, может быть, Вы и отвечали мне по адрессу в Цюрих, как я Вам писал. Но увы! я засел в Висбадене и в Цюрихе еще не был, а потому ничего не знаю.

Есть здесь священник, Янышев, который был в Копенгагене. Я случайно с ним здесь, в Висбадене, познакомился и узнал, что он Вас знает. Между прочим, он мне сказал, что Вы, намереваясь нынешним летом ехать в Россию, говорили, что к сентябрю воротитесь опять в Копенгаген. Это дало мне надежду написать Вам опять, и, может быть, этот раз мое письмо найдет Вас (1) в Копенгагене.