Ознакомительная версия.
Ночью Власов – или, вероятнее, начальник отдела пропаганды 1-й дивизии, майор Боженко – вручил американскому коменданту Шлюссельбурга меморандум, в котором еще раз указывалось на особый характер РОА как самостоятельной и никоим образом не находящейся на немецкой службе Русской освободительной армии и высказывалась просьба об интернировании и предоставлении политического убежища [613]. Лидеры Освободительного движения заявили о своей готовности предстать перед международным судом любого состава и ответить за свои действия. Но решение на американской стороне тем временем уже было принято. Еще 6 мая, когда южная группа РОА предложила свою капитуляцию, командующий 3-й армией генерал Паттон указал на «прискорбное положение» этих «белых русских» [614]. Чтобы их спасти, записал он в своем дневнике, их нужно ускоренно вывести из Чехии и объявить перемещенными лицами. Однако тем временем из ставки генерала Эйзенхауэра (Верховное главнокомандование экспедиционными войсками союзников) поступили опеределенные директивы 12-й группе армий генерала Брэдли: с 0 часов 9 мая запретить немецким войскам в Чехии – а это означало и власовские войска – переход на занятую американцами территорию и перешедших передавать Красной Армии. Директива американской 3-й армии 12-му корпусу о процедуре передачи была проработана в деталях подчиненными дивизиями с 11 до 13 мая [615]. Как, в конечном итоге, следовало действовать, видно из предложения 26-й пехотной дивизии во главе с генерал-майором Полем, которое ее офицер связи представил 12-му корпусу 12 мая. «Что касается власовцев, – говорится там, – то дивизия считает, что лучший путь передачи следующий: впустить русских, блокировать территорию с власовскими войсками и затем отвести американские части». Кстати, американские командные инстанции вполне сознавали, на какую участь они обрекают этих людей. Так, командир 12-го корпуса генерал-майор Лерой Ирвин в телефонном разговоре обратил внимание начальника штаба 3-й армии генерал-майора Гея, «что русские (т. е. Советы) расстреляют всех белых русских (т. е. военнослужащих РОА) и эсэсовцев». Такова была безотрадная ситуация, когда генерал-майор Буняченко и начальник штаба 1-й дивизии подполковник Николаев 12 мая в 10.00 хотели направиться в американский штаб. Через одного капитана – видимо, это был Донахью – им по поручению генерала еще раньше дали понять, что тот, к своему сожалению, не в состоянии пропустить русскую дивизию. Но американский офицер, со своей стороны, обратил внимание на то, что его подразделение покинет город Шлиссельбург в 14.00, исходя из чего он лично дал добрый совет: пусть власовская дивизия попытается достичь американской зоны, рассеявшись на небольшие группы. Одновременно он предоставил генерал-майору Буняченко возможность встретиться в замке Шлюссельбург с Власовым, который мог лишь подтвердить ему полную безнадежность положения и, чтобы позволить солдатам бежать в одиночку, приказал теперь немедленно распустить дивизию.
В середине дня 12 мая приказ главнокомандующего был выполнен. Генерал-майор Буняченко по радио в последний раз созвал полковых и прочих командиров в дивизионный штаб на северо-западной окраине города Шлюссельбурга. В трудных ситуациях прошедших месяцев Буняченко часто являлся последней надеждой для своих людей. Он еще всегда знал выход. Но теперь и он лишь с трудом сохранял самообладание [616]. Окруженный несколькими офицерами дивизионного штаба, в т. ч. подполковником Николаевым, почти все из которых уже не имели знаков различия, он от имени Власова освобождал входящих командиров от присяги и просил их как можно быстрее отправить своих людей в путь малыми группами, избегая основных дорог и населенных пунктов, в направлении германской границы: «Там мы встретимся снова». Еще одно краткое прощание, затем он и его сопровождающие сели в машины и поехали назад в замок Шлюссельбург.
В низине западнее города выстроившиеся полки выслушали последний приказ: «Разойдись!» Вплоть до этого момента в частях сохранялся порядок. И вот одним махом военная организация перестала существовать, и разразился хаос. Нет, солдаты не проклинали то дело, которому были привержены. Они поодиночке или группами подходили к своим командирам, чтобы попрощаться или получить последний совет. Но большинством овладело настоящее отчаяние. Некоторые из них не могли вынести безысходности и кончали с собой. По лесу прокатывались выстрелы. Тысячи остались апатично лежать на земле, там, где их настиг последний приказ, и дожидались своей участи. Но масса военнослужащих дивизии обратилась в бегство и устремилась на юг и юго-запад, чтобы попасть в американскую зону. Достижение ими этой цели зависело в основном от установки соответствующих американских частей. Американские позиции напротив 1-й дивизии РОА охранялись 12 мая 357-м, 358-м и 359-м пехотными полками 90-й пехотной дивизии. Во второй половине этого дня, с 13.30, полки сообщали, что «белые русские» пробираются к их позициям и бегут от Красной Армии, «как звери». В ответ на это командир 90-й пехотной дивизии, генерал-майор Эрнест, приказал задерживать беглецов, используя для этого любые средства [617]. Хотя его приказ перекликался с полученным вскоре приказом 12-го корпуса, на американской стороне все же не было единодушия насчет того, как следует действовать в этой особой ситуации. Например, офицер связи 12-го корпуса, направившийся на участок у Шлюссельбурга, был готов действовать в пользу русских беженцев до предела своих возможностей. Командир 359-го пехотного полка временами освобождал власовцам проход, тогда как в других местах их прогоняли даже силой оружия. Сочувствующие американские солдаты и офицеры нередко пропускали через позиции одиночек и небольшие группы. Но в результате они ни в коей мере не оказывались в безопасности, т. к. те, что пробивались, все еще должны были считаться с тем, что другие американцы отведут их на сборные пункты и, согласно имеющимся приказам, передадут советским властям. Множество других загоняли «как диких зверей», забивали на месте или брали в плен вооруженные чехи и части Красной Армии, преследовавшие отходящих американцев по пятам. Среди военнослужащих 1-й дивизии РОА были и такие, которые, как командир разведывательного батальона майор Костенко и его группа, вновь взяли оружие, чтобы пробиться в леса и там погибнуть в бою. И, наконец, было большое число солдат, которые предпочитали добровольно пойти к советским войскам сегодня, а не быть выданными завтра. Не всех уничтожат, считали они, «мы попадем в штрафные лагеря и когда-нибудь опять выйдем на свободу». К тем, кто так думал, принадлежал командир артиллерийского полка подполковник Жуковский, о высказывании которого вспоминал начальник германской команды связи майор Швеннингер, лишь в этот час также обратившийся в бегство: «Что Вы хотите, там Родина. Я не могу жить на чужбине» [618]. Однако на советской стороне не проводили никакого различия между добровольно перешедшими и захваченными военнослужащими РОА. Один офицер, перешедший со своей частью в ночь с 11 на 12 мая, нашел смерть уже на следующее утро, на глазах своих подоспевших солдат [619]. Панически бегущих людей косили пулеметами. Пленные из 1-й дивизии РОА находились с 12 мая в зоне неподалеку от Шлюссельбурга и были разделены здесь на три группы – офицеров, унтер-офицеров и рядовых. Появился советский генерал – видимо, представитель юридической службы, который объявил, что все офицеры скопом приговорены к смерти, а все остальные – к 25 годам каторжных работ. «Несколько десятков офицеров» было расстреляно утром следующего дня на глазах выстроенных подчиненных. Но и бесчисленные простые солдаты без разбора становились жертвами внезапно вспыхнувшей «нерусской атавистической свирепости». Немногим лучше пришлось пациентам и обслуживающему персоналу дивизионного лазарета. Раненых, невзирая на их состояние, вытаскивали из санитарных машин к остальным солдатам. Врачи, медсестры и солдаты-санитары, как и остальные пленные, стали объектом оскорблений и насилия. Всех их вместе через несколько дней, не дав за это время ничего поесть, отправили на восток, навстречу мрачному будущему.
12 мая 1945 г. решилась и участь Власова, который несколько дней назад покорился судьбе, болел и был лишь тенью самого себя [620]. Вечером 10 мая по прибытии в Шлюссельбург Власов был корректно встречен капитаном Донахью. Этот американский офицер, внимательно выслушавший его, предоставил ему возможность еще раз подробно изложить побудительные мотивы и цели борьбы Русского освободительного движения. Видимо, обсуждался и вопрос эвакуации 1-й дивизии в тыл, и в этом отношении были предприняты некоторые подготовительные меры. Доброжелательное предложение Донахью – еще до этого, в сопровождении освобожденных британских военнопленных или гражданских лиц, отправиться на немецкую территорию – Власов вновь отклонил, сославшись на неопределенность судьбы своих солдат. Когда утром 12 мая было принято решение, закрывшее русской дивизии путь на запад, ему дали понять, что его ожидают в штабе американского генерала. Сообщения нескольких офицеров РОА, ставших свидетелями последовавших затем событий, дают представление о том, что произошло при поездке в западном направлении. Если одновременно привлечь советскую версию, сколь бы бесспорно обманчивой она ни была в отдельных пунктах, то можно с определенной уверенностью восстановить обстоятельства пленения Власова. Согласно советской версии, восходящей к описанию генерала Фоминых, Власов стал жертвой внезапного нападения [621]. Командир мотострелкового батальона из передового отряда 162-й танковой бригады капитан Якушов смог привлечь на свою сторону батальонного командира 1-й дивизии капитана Кучинского, который хотел спасти свою голову или, как пишет генерал армии Штеменко, «в последний час искупить свою вину». В машине Кучинского Якушов перегнал штабную колонну, покинувшую Шлюссельбург, и задержал ее. Пока подоспели вооруженные автоматами советские солдаты, ему с помощью Кучинского и шофера удалось опознать Власова и, угрожая оружием, заставить сесть в свою машину.
Ознакомительная версия.
