Именно с этим намерением я направляю Вам прилагаемую бумагу, дословно переписанную мною с доверенности, которую я пошлю м-м де Пруайяр. Поверьте моей благодарной преданности. Я стольким Вам обязан! Все могло бы быть иначе, но я лишен самых элементарных возможностей.
Б. Пастернак».
К письму была приложена записка, подтверждающая полные и всеобъемлющие права Жаклин де Пруайяр на ведение литературных дел:
«Я поручаю госпоже Жаклин де Пруайяр де Белькур полное и неограниченное распоряжение всеми моими гонорарами и контроль над теми денежными поступлениями, которые я у Вас прошу. Я хочу, чтобы Вы были обязаны отчитываться перед госпожой де Пруайяр в мое отсутствие во всех авторских правах, включая гонорары за роман.
Я доверяю свободное распоряжение этими правами госпоже де Пруайяр или лицу, которое она назначит в случае своей смерти,
Б. Пастернак».
По существу, это был первый грамотный юридический документ, созданный Пастернаком.
Через два дня, 6 апреля, Борис Леонидович отправляет Серджо Д'Анджело очень опасное письмо – опасное не только по тем временам. Из него ясно вычитывается и будущая судьба Ивинской с дочерью, и степень данджеловского авантюризма.
«Дорогой Sergio, (...)
Благодарю Вас за помощь, которую Вы мне предлагаете. Я сейчас в неизвестности. Мне предлагают официальные перечисления вкладов, но я не знаю, не скрыта ли здесь ловушка, чтобы погубить меня тем вернее, – так велико все время желание утопить меня, так ничего, кроме этого желания, я по отношению к себе не вижу. Причем все время с претензией, будто мне готовили что-то хорошее, да не успели, а я опять все испортил, и примирение снова невозможно, – подумайте, какая дешевая низость! И в ответ на предложение перечислить вклады официально я еще ни на что не решился. Так что, может быть, я прибегну к Вашей готовности в самом крайнем случае. Даже вот что, испытайте эту возможность хоть сейчас же, не дожидаясь крайности.
Но общей доверенности на все средства я Вам дать не могу, потому что дал ее уже гораздо раньше Mme de Proyart. Да Вам такой доверенности и не надо. Обратитесь сами к ней за советом. Если она одобрит Вашу меру (а она такой же мне друг, как Вы, и так же полна обо мне заботы), она выделит Вам для Вашей доброй цели сумму достаточно большую (скажем, если предшествующими своими просьбами и назначениями я не истощил запаса ниже возможности такой цифры, – скажем до ста тысяч долл<аров> (100. 000$). Черпайте тогда отсюда безотчетно (переписываться на эту тему мне нельзя) с некоторой пользою и для себя, потому что я бы не хотел, чтобы Ваши труды и время пропадали даром.
Я выше упомянул о денежных просьбах, с которыми я уже обращался к Mme de Pr<oyart>, сокращая таким образом, первоначальные размеры вклада. Среди этих поручений я послал ей список лиц, которым я желал бы сделать денежные дарения. Я в этом перечне назначил Вам десять тысяч долл<аров>, наравне с моими сестрами, – извините, что так мало. Это никакого отношения не имеет к тому, что Вы предлагаете. Для денежной поддержки, которую Вы мне хотите обеспечить, будет другой источник, и речь о нем была выше. Так что деньги эти (10. 000$) Ваши в любом случае, даже, если Вы поссоритесь со мной и забудете думать обо мне. (...)
Ваш Б. Пастернак».
Таким образом, Борис Леонидович одобрял следующую схему контрабандной пересылки гонораров: Фельтринелли перечисляет деньги в Париж Жаклин, та выдает определенные порции Д'Анджело, который обменивает валюту на рубли (как правило, это делалось на черном рынке в Гамбурге) и передает их в Москву.
«(...) откройте ему счет, – просил Пастернак Жаклин 6 апреля, – ввиду моей благодарности и полного доверия, на большую сумму, ну, скажем, в 100. 000 долларов (кроме его собственных десяти тысяч по списку моих подарков). Пусть он черпает из него деньги для осторожных посылок мне, не стесняясь отчетами и подробными сообщениями, поскольку мне известна его неукоснительная честность и понятна величайшая трудность такой помощи».
Д'Анджело писал, что если мадам де Пруайяр удастся получить эту сумму от Фельтринелли, то переправка денег может начаться уже летом 1959-го.
Переписка Пастернака с Фельтринелли шла теперь через новое доверенное лицо, корреспондента газеты «Ди Вельт» Хайнца Шеве. Писали по-немецки. Шеве регулярно навещал Ивинскую, с которой он быстро подружился, но власти никак не препятствовали этим контактам, что нас, естественно, не удивляет.
С Пастернаком Шеве обсуждал зашедшую в тупик проблему Фельтринелли – Пруайяр. В письме к Элен Пельтье 21 июля 1959 года Пастернак писал о мрачных перспективах:
«Меня ожидает большая беда. Я откладываю трудности разобраться с этим вплотную и вмешаться в это, но это неизбежно. Ф<ельтринелли> жалуется на Ж. П<руайяр> во многих письмах, которых я еще не читал, но их содержание О<льга> знает по рассказам. Почему он (Ф.) ограничивает ее (Ж.), говорит, что она препятствует ему и тормозит его и к тому же еще и оскорбляет его (я уверен, что он лжет) (...)
Для меня большое несчастье, что Ф. и Ж. П. не нашли общего языка, что они недостаточно поняли, что случай со мной сказочный, воздушный и своенравный, без видимой опоры и невозможно вести себя обычным образом в вопросах, касающихся его, и это ни к чему не приводит. Ф., как я предполагаю, хочет, чтобы я подписал ему какой-то новый договор. Я одобряю все его планы. Я никогда ни в чем ему не откажу. Но подписывать, – это именно то графическое движение, которого я не имею права делать. Именно Жаклин должна была бы это делать за меня, но в том свойственном мне примирительном духе, принимая все, что не бесчестно, почти пренебрегая материальной стороной и зная, что даже при этом невнимании мы окажемся перед неожиданно большими суммами. (...)
Но Ольга встревожена 1) двусмысленностью, все время возобновляющейся ненадежностью моего положения здесь и постоянными угрозами; 2) воинственным духом Фельтринелли, который возмущается и восстает против Жаклин; 3) боязнью возможного судебного процесса между ними, который даст пищу жадной и крикливой заморской печати, что должно меня прикончить и окончательно погубить, о чем здесь так страстно мечтают».
Свою встречу с Пастернаком Шеве описал Фельтринелли и получил от него поручение:
«28 июля 1959
Дорогой господин Шеве!
(...) Прошу от всего сердца довести до нашего друга следующие факты.
1) М-м П<руайяр> передала мне список выплат по счету П<астернака>, я в ближайшее время это осуществлю.
2) Под давлением м-м П<руайяр> мы пришли к теоретическому взаимопониманию того, что касается русского издания Д<октора> Ж<иваго> и Автобиографии.
3) Что до русского издания, то наверное интересно открыть ему, что м-м П<руайяр> играла ведущую роль в печатании пиратского голландского издания по-русски и в его распространении в павильоне Ватикана во время Брюссельской всемирной выставки. Из Голландии набор был переправлен в Мичиганский университет, и поэтому я спешно должен был нажать на Мичиган, чтобы защитить копирайт. Отсюда появились, к сожалению, и некоторые ошибки в моем издании!
4) Дополнительно два замечания о пиратских планах двух киностудий по поводу Д<октора> Ж<иваго>. В моем теперешнем положении я не имею права принимать меры против этих киностудий. (Но и у м-м П<руайяр> тоже нет полномочий от П<астернака> против этих людей). Лишь бумаги, которые я послал П<астернаку> на подпись, могут (когда будут заверены двумя западными свидетелями) обеспечить защиту авторских прав. Защита авторского права имеет огромное значение также и для нас, иначе нас могут обвинить в мошенничестве. Я прошу вас, милый господин Шеве, передать прямо тому, «кому следует», эти чрезвычайно важные вопросы. Я рассчитываю на вашу честность и очень надеюсь выразить вам лично свою благодарность.
Ваш Фельтринелли».
Сказанное тут о Жаклин – откровенный поклеп: к пиратскому «Живаго» она, как мы знаем, отношения не имела и сама была обманута в мутоновской истории. Сознательно лгал Фельтринелли или просто запутался в русских изданиях, уже не имеет значения. Скорее всего, удачно пользовался путаницей. Ну а уж причина появления ошибок в собственном русском издании Фельтринелли коренилась в его сознательной позиции монополиста, боявшегося чужих исправлений как чумы.
2 августа 1959 Пастернак наконец отвечал Фельтринелли:
«(...) Мой друг, я должен попросить извинения одновременно у Вас и у мадам де Пруайяр. Неурядицы, которые я посеял в вас обоих, одинаково огорчают и Вас и мадам. Я виноват во всем этом равно перед мадам и перед Вами. Мне не надо приводить Вам новые доказательства моего безграничного доверия, высокого уважения и восхищения. Теперь больше, чем когда-либо я готов повторить: при том, что я написал роман, Вы были и остаетесь единственным автором и инициатором его кругосветного путешествия, судьбы и успеха. Надо ли мне добавлять к этому, насколько безмерно велико и естественно было и остается мое восхищение и благодарность.
