22 декабря 1928 года Г. Н. Кузнецова в "Грасском дневнике" записывает: "Илюша написал И. А. (Ивану Алексеевичу Бунину.- Т. П.), что они задумали издавать художественные биографии, как это теперь в моде. И вот Алданов взял Александра II, Зайцев - Тургенева, Ходасевич - Пушкина. И. А. предлагают Толстого или Мопассана"[44]. А в 1929 году журнал "Современные записки" (в No 30) уже официально известил своих читателей, что намерен опубликовать следующие художественные биографии: Бунин - о Лермонтове, Алданов - о Достоевском, Ходасевич - о Пушкине и Державине, Цетлин - о декабристах. Однако задуманное осуществили только Ходасевич, Цетлин и Зайцев.
Зайцев смог начать новую работу только в июне 1929 года. Выбор, павший на его долю, счастливо совпал с тем, о чем он и сам не раз задумывался: Тургенев был всегда ему духовно близок (как и Жуковский, как и Чехов). Критика многократно отмечала, что истоки творческой манеры Зайцева, его литературного родословия надо искать именно у этих трех русских классиков. Особенно - у Жуковского.
Вот, к примеру, что говорит об этом Г. Адамович, один из тонких ценителей творчества Зайцева: "И меланхолии печать была на нем…" Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из "Сельского кладбища" не случайно.
Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один из тех, с которым у него больше всего духовного родства. Жуковский ведь то же самое: вздох, порыв, многоточие… Между Державиным, с одной стороны, и Пушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский прошел как тень, да, но как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих пор забыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким другим не спутаешь. Пушкин, "ученик, победивший учителя", его не заслонил.
Зайцева тоже ни с одним из современных наших писателей не смешаешь. Он как писатель существует, - в подлинном, углубленном смысле слова, - потому, что существует, как личность"[45].
Без малого год ушел у Зайцева на изучение трудов и дней Тургенева, на творческое освоение нового не только для него жанра беллетризованной биографии. По единодушному мнению критиков, он существенно его обновил: жанр, испытанный в литературе пока еще немногими (и в их числе - А. Моруа, С. Цвейг, Ю. Тынянов, В. Вересаев, О. Форш, М. Булгаков), предстал в облике чисто зайцевском - как лирическое повествование о событиях и происшествиях личной, "домашней" жизни крупных художников слова, так или иначе сказавшихся на их творческой судьбе.
В мае 1931 года "Жизнь Тургенева" завершена и в 1932 году выходит в издательстве ИМКА-Пресс. Не скоро, только через двадцать лет, вернется Зайцев снова к этому жанру и выразит в нем свою любовь к Жуковскому и Чехову. Эти книги, написанные, что называется, кровью сердца, встанут в ряд его лучших творений. Борис Пастернак, прочитав одну из них, послал 28 мая 1959 года из Переделкина в Париж письмо:
"Дорогой Борис Константинович!
Все время зачитывался Вашим "Жуковским". Как я радовался естественности Вашего всепонимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою же естественной, как неосновательность и легкомыслие. Я не люблю глубины особой, отделяющейся от всего другого на свете. Как был бы странен высокий остроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни! Помните, как грешили ложным, навязчивым глубокомыслием самые слабые символисты.
Замечательная книга по истории - вся в красках. И снова доказано, чего можно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши реки в начале книги; и виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются по страницам. Я не могу сказать больше, чтобы не повторяться"[46].
История литературы и, в частности, ее биографического жанра показывает нам, как нередко нивелируется, приукрашивается в угоду тем или иным исследовательским концепциям так называемая "частная" жизнь писателей. Зайцевым предпринята попытка сказать как можно более честную и откровенную правду о жизни близких ему по духу великих мастеров слова, раскрыть фактами из биографии каждого из них то, что решительнее всего воздействовало на их духовный мир и творчество. Перед читателями этих книг Зайцева встают поэтические, в чем-то даже романтические страницы житийных повествований о людях, которых судьба наградила сверх-талантами и тем их выделила из миллионов.
Издав в 1935 году свой третий роман "Дом в Пасси" ("где действие происходит в Париже, внутренне все с Россией связано и из нее проистекает"[47], Зайцев на двадцать лет погружается в работу над созданием "самого обширного из писаний своих" - автобиографической тетралогии "Путешествие Глеба" (по определению автора, это "роман-хроника-поэма") .
В одной из автобиографий он отмечает важную для своего творчества веху: "Уже нет раннего моего импрессионизма, молодой "акварельности", нет и тургеневско-чеховского оттенка, сквозившего иногда в конце предреволюционной полосы. Ясно и то, что от предшествующих зарубежных писаний это отличается большим спокойствием тона и удалением от остро современного. "Путешествие Глеба" обращено к давнему времени России, о нем повествуется как об истории, с желанием что можно удержать, зарисовать, ничего не пропуская из того, что было мило сердцу. Это история одной жизни, наполовину автобиография - со всеми и преимуществами, и трудностями жанра. Преимущество - в совершенном знании материала, обладании им изнутри. Трудность - в "нескромности": на протяжении трех книг автор занят неким Глебом, который, может быть, только ему и интересен, а вовсе не читателю. Но тут у автора появляется и лазейка, и некоторое смягчающее обстоятельство: во-первых, сам Глеб взят не под знаком восторга перед ним. Напротив, хоть автор и любит своего подданного, все же покаянный мотив в известной степени проходит через все. Второе: внутренне не оказывается ли Россия главным действующим лицом - тогдашняя ее жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность ее, поля, леса и т. д.? Будто она и на заднем плане, но фон этот, аккомпанемент повествования чем дальше, тем более приобретает самостоятельности"[48].
Первый роман тетралогии "Заря" выходит в берлинском издательстве "Парабола" в 1937 году. Работа над следующим томом время от времени прерывается: Зайцев публикует в "Русских записках" воспоминания об Андрее Белом, готовит тексты многочисленных очерков, опубликованных в газетах и журналах, для мемуарной книги "Москва" (она выйдет в Париже в 1939 году и будет переиздана еще дважды - в 1960 и в 1973 годах в Мюнхене).
В 1939 и 1940 годах вчерне будут завершены второй и третий тома тетралогии, однако придут они к читателю только через десять лет: публикации помешала война, началась гитлеровская оккупация Франции.
В годы, когда далекая Россия вела кровавую борьбу с фашизмом, когда и во Франции мужественно сражались патриоты Сопротивления, среди которых было немало русских, шестидесятилетний писатель избрал свою форму сопротивления: он воздерживается от публикации каких бы то ни было текстов. В эти трудные годы Зайцев снова возвращается к своему любимому Данте: редактирует свой перевод "Ада", готовит комментарий к нему, берется за новые тексты. Борис Константинович и здесь избрал свой собственный путь; подсказанный ему десятилетиями изучения дантовской "Божественной комедии": перевод, поясняет он, "сделан ритмической прозой, строка в строку с подлинником. Форма эта избрана потому, что лучше передает дух и склад дантовского произведения, чем перевод терцинами, всегда уводящий далеко от подлинного текста и придающий особый оттенок языку. Мне же как раз хотелось передать, по возможности, первозданную простоту и строгость дантовской речи", "Я благодарен,- вспоминает он через много лет,- за те дни и годы, которые прошли в общении с Данте в России (1913-1918) и в Париже (1942), когда весь перевод вновь был проверен, строка за строкой, по тексту и комментариям. В тяжелые времена войны, революции и нашествия иноплеменных эта работа утешала и поддерживала"[49].
Кроме того, в эти же годы он возвращается к текстам тетралогии, а также к своему личному дневнику, тому самому, который еще пятнадцать лет назад он начал публиковать в газете "Дни" и продолжил в 1929-1936 годах в газете "Возрождение". Новые дневниковые записи он напечатает, только когда закончится война. Отдельной книгой интереснейший дневник писателя не издан до сих пор.
В годы оккупации по просьбе Бунина, находившегося в Грассе, Борис Константинович принимает самоотверженное участие в спасении бунинского архива (вместе с Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, замученной фашистами, Н. Н. Берберовой и сотрудниками знаменитой Тургеневской библиотеки, книгами которой в годы парижской эмиграции пользовался В. И. Ленин). В предвоенные годы Зайцев вместе с И. Буниным, А. Ремизовым, М. Осоргиным много сделали для того, чтобы значительно пополнить ее фонды. В 1938 году при библиотеке был основан русский литературный архив. Правление возглавил И. Бунин, а в состав его вошли А. Бенуа, Б. Зайцев, С. Лифарь, А. Ремизов, И. Шмелев и другие. Трагична судьба Тургеневки, важнейшего центра Русской культуры в Париже, созданного несколькими поколениями эмигрантов. По приказу одного из идеологов фашизма А. Розенберга ее фонды были вывезены в Германию и погибли[50].
