Советский рубль не был свободно конвертируемой валютой. Его нельзя было продавать и покупать на рынке, ввозить в Советский Союз и вывозить из него. Но в офисе American Express в Лондоне были рубли, и их можно было купить с большой скидкой, как и на черном рынке в России, получив примерно впятеро больше официального курса. Мы купили в Лондоне кучу рублей, которые Лоис спрятала в своем нижнем белье, и ввезли контрабандой в Советский Союз. Товары и услуги в этой стране, хотя их было и ограниченное количество, по западным стандартам были дешевы, а для нас оказались еще дешевле. Прошли многие годы, а я, путешествуя по миру, сразу после пересечения границы чуть ли не первым делом ищу черный рынок.
К нашему третьему совместному Рождеству мы с Лоис поженились, хотя ее родители были недовольны тем, что я не еврей. И я твердо намеревался попасть на Уолл-стрит.
В 1966 году в округе Маренго никому не удалось бы избежать призыва. Призывная комиссия состояла всего из одной дамы, причем оба ее сына, в свое время призванные на службу, погибли в горячих точках еще до начала войны во Вьетнаме, которая велась в те годы. Я очень возражал против войны, можно было бы предположить, что и эта дама тоже, но принесенная ею жертва скорее утвердила ее в решении поддержать конфликт, чем вызвала боль и разочарование. Так что до Уолл-стрит мне суждено было два года отслужить в армии.
Я подал документы в офицерскую школу, и мне разрешили выбрать род войск. Я предпочел интендантскую службу, и после курса подготовки меня отправили в школу в Форт-Ли, в Вирджинии. Лоис в это время оканчивала Колумбийский университет и старалась почаще приезжать из Нью-Йорка, чтобы побыть со мной. Окончив школу в числе первых, я смог выбрать место службы. Единственный пост в Нью-Йорке – а я хотел служить именно там – оказался в Форт-Хэмилтоне, в Бруклине. Получив это назначение и обосновавшись там, я вместе с другим молодым лейтенантом стал членом Офицерского клуба.
В одном из разговоров с командиром, я сообщил, что по окончании службы собираюсь работать на Уолл-стрит. Шел 1968 год, акции росли в цене; многие рассказывали о том, как много они зарабатывают на бирже, мой босс попросил меня помочь ему с капиталовложениями, и я согласился. Мне казалось, я знаю, что делаю. К счастью, я ничего не потерял, а даже немного подзаработал. Когда я уходил из армии в августе 1968 года, я вернул все сбережения командира вместе с доходами. Что уж он делал с ними дальше – не знаю. В конце 1968 года бычий рынок дошел до своего пика, на Уолл-стрит случился кризис, и начался длительный период медвежьего рынка.
НА УОЛЛ-СТРИТ я попал в начале того десятилетия, которое оказалось одним из самых ужасных в истории рынка. Обвал индекса Доу-Джонса в 1970 году стал самым значительным после 1930-х годов. Несколько лет я проработал аналитиком в трех различных компаниях, после чего меня взяли в Arnhold and S. Bleichroeder, старую немецко-еврейскую инвестиционную компанию крупного калибра (Герсон Блейхредер был некогда банкиром Бисмарка). В 1937 году, после усиления власти нацистов, компания перенесла операции в Нью-Йорк. Именно там, в небольшом семейном офисе, я впервые расправил крылья.
Уолл-стрит завораживает скоростью изменений. Здесь нужно постоянно опережать события. Движение никогда не останавливается. Уолл-стрит похожа на четырехмерный пазл, связанный с объемом и временем. Каждый день приходишь на работу и видишь, что его элементы сдвинулись с мест: кто-то умер, где-то началась забастовка или война, изменились погодные условия. Все меняется – неважно, в какую сторону. Инвестирование не обладает ритмом, характерным для других сфер деятельности, и никогда не перестает испытывать людей: если, например, проектировать машину, то можно обозначить периоды времени, когда она будет производиться и продаваться, не важно, примет новинку рынок или отвергнет, у машины по крайней мере есть жизненный цикл. В инвестиционном бизнесе процесс не прекращается никогда, так что инвестирование становится постоянным вызовом… игрой, войной – как вам больше нравится.
Мне нравилось в инвестировании все. Оно было у меня в крови. И я работал постоянно, иногда по семь дней в неделю. Помню, порой жалел, что биржи закрываются на выходные, – так любил свою работу. Однажды, например, я посетил десять компаний в десяти различных городах в течение недели. Для меня не существовало понятия «на это нужно слишком много времени». Конечно, Лоис не нравилось, что я столько времени уделяю работе. Пока я вкалывал по пятнадцать часов в офисе, она ходила на студенческие собрания в кампусе Колумбийского университета, где не очень-то жаловали Уолл-стрит. Она не понимала этого чокнутого амбициозного парня, который хотел там сделать себе состояние. Когда я пришел к Блейхредеру, мы уже развелись. (Пока Лоис и некоторые ее друзья-студенты не покинули кампус, они ничего не знали о реальной жизни. Ни ее родители, ни брат сорока одного года не захотели стать поручителями для получения кредита на машину, поэтому Лоис попросила меня. Я тоже ей отказал.)
Через четыре с половиной года я женился во второй раз, и опять из-за фанатичной преданности работе мой брак оказался коротким. Не могу сказать, чтобы сильно этим гордился, но я точно был не готов к построению прочных отношений. Когда я женился на Пейдж, мне было пятьдесят семь лет, до этого я ни разу не испытывал сильной привязанности. Я все время состоял в каких-то недолгих отношениях, включая и первые два брака. Но Пейдж совершенно особенная, раз она смогла и до сих пор может быть со мной. Нас было пятеро братьев, и все мы, кроме одного, пережили развод. Родители никогда не давали нам советов по поводу того, как вести себя с противоположным полом. И не думаю, что они вообще что-то сказали бы на этот счет, если бы мы их спросили. Сами они поженились, едва вышли из подросткового возраста, и не имели большого опыта свиданий. Зная эти недостатки в своем воспитании (уверенность пришла ко мне позже), я надеюсь, что мои дочери не повторят ошибок отца. Все родители должны учить детей строить отношения, и, когда девочки вырастут, я собираюсь поделиться с ними рекомендациями на этот счет. Постараюсь рассказать им лучшее из своего опыта, в то время как сам я учился методом проб и ошибок.
Постоянная напряженная работа на Уолл-стрит – непременное условие успеха. Но тех, кто его добивается, не так уж много. На бычьем рынке сколотить состояние просто, в обычных условиях трудно, а на медвежьем – задача становится еще сложнее. Большинство в это время уходят из отрасли. Упорство жизненно необходимо для выживания, но в той же мере важна проницательность.
Чтобы преуспеть на Уолл-стрит, надо быть чрезвычайно любопытным. Пока вы взбираетесь наверх, кто знает, что встретится вам на пути и куда это может завести? Кроме того, нужно быть скептиком. Многое из того, что вам говорят, когда вы уже поднялись наверх, оказывается неверным – из-за незнания или искажения информации, по вине правительства, компании или отдельно взятой личности. Нельзя ничего принимать на веру. Лучше все исследовать самому, во всем убеждаться самостоятельно. Проверять каждый источник. Из ста человек, услышавших одну и ту же информацию в одно и то же время, только трое или четверо поймут суть услышанного.
Когда я начинал на Уолл-стрит, в акции инвестировали немногие. Еще в 1960-е годы частные и институциональные инвесторы – пенсионные и целевые фонды – вкладывались почти исключительно в облигации. (Валюта, сырьевые товары? Да на Уолл-стрит даже написать эти слова без ошибок мало кто мог!) Фонд Форда в конце 1960-х годов заказал исследование, которое установило, что «обыкновенные акции» – вполне адекватное вложение капитала: сочетание дивидендов и прироста рыночной стоимости делает их не менее привлекательными, чем облигации. Когда после этого исследования, проведенного уважаемым фондом, инвесторы вышли на рынок акций, возник целый новый мир. Нынешним выпускникам бизнес-школ, наверное, странно слышать, что обыкновенные акции всего несколько десятилетий назад были необыкновенным капиталовложением. Но все резко изменилось только в 1980-е годы, когда начался бычий рынок. Сегодня акции в портфеле большинства организаций занимают довольно важное место. Когда я начинал в 1964 году, на Нью-Йоркской фондовой бирже удачей считалась продажа трех миллионов акций в день. Теперь столько акций уходит за одну сделку. Три миллиона акций можно продать до завтрака, еще до открытия биржи. Сейчас объем продаж на этой бирже составляет примерно пять миллиардов акций в неделю и еще столько же на NASDAQ.
В то время если что-то и знали об акциях, то только о тех, которые прошли листинг на Нью-Йоркской фондовой бирже. За границей инвестировали немногие американцы. Вторая мировая война опустошила почти весь остальной мир, и жители США – единственной страны, оставшейся богатой и могущественной, – только начинали искать возможности за границей. Для такого ограниченного взгляда было много причин, но ничто не препятствовало инвестированию так, как валютное регулирование, которое существовало в то время, в том числе и в Соединенных Штатах Америки.
