Поэтому главной жизненной задачей должна быть обязательно задача сверхличностная, а не эгоистичная. Она должна диктоваться добротой к людям, любовью к семье, к своему городу, к своему народу, к своей социалистической стране, к ее великому прошлому, ко всему человечеству.
Означает ли это, что человек должен жить как аскет, не заботиться о себе, ничего не приобретать и не радоваться повышению в должности? Отнюдь нет! Человек, который совсем не думает о себе, – явление ненормальное и мне лично неприятное: в этом есть какой-то надлом, какое-то преувеличение в себе своей доброты, бескорыстия, значительности. В этом есть какое-то своеобразное презрение к людям, стремление выделиться.
Я говорю лишь о главной жизненной задаче. А эту главную жизненную задачу не надо подчеркивать в глазах остальных людей. И одеваться надо хорошо (это уважение к людям), но не обязательно "лучше других", и библиотеку себе надо составлять, и машину хорошо приобрести для себя и для семьи. Только не надо превращать второстепенное в первостепенное, и не надо, чтобы главная цель жизни изнуряла тебя там, где не нужно. Когда это понадобится – другое дело. Там посмотрим – кто и к чему способен.
Искусство открывает нам большой мир!
Величайшая и ценнейшая черта русской культуры состояла в ее мощи и доброте, которой всегда обладает мощное, по-настоящему мощное начало. Именно поэтому русская культура смогла смело освоить, органически включить в себя начала греческие, скандинавские, угро-финские, тюркские и т. д. Русская культура – открытая культура, культура добрая и смелая, все принимающая и все творчески осмысливающая.
Таким был и русский из русских Петр I. Он не побоялся перенести столицу ближе к Западной Европе, сменить костюм русских людей, переменить многие обычаи. Ибо не во внешнем суть культуры, а в ее внутреннем интернационализме, высокой культурной терпимости.
Советская культура смогла стать в первые ряды культур мира благодаря этим традициям гибкой и высокоинтеллектуальной культуры России. В советском искусстве соединяются под эгидой русской широты и русского "гостеприимства" культуры многих национальностей. И не только соединяются, а цветут! В советском искусстве находят себе место многие течения и многие творческие индивидуальности. Наша культура не деспотична, она не требует причесок "под одну гребенку". В ней разные художники. Разные художники (французы, армяне, греки, шотландцы) были в русской культуре всегда и будут в ней всегда – в нашей великой, широкой и гостеприимной культуре. Узость и деспотизм никогда не совьют в ней прочного гнезда.
Картинные галереи должны быть пропагандистами этой широты. Будем верить нашим искусствоведам, доверять им, даже если чего-то мы не понимаем (не всякий ведь понимает Баха или Стравинского в музыке).
Ценность замечательных художников в том, что они "разные", т. е. способствуют развитию в нашей социалистической культуре ее разнообразия.
Будем любить все русское, исконно русское, будем любить, скажем, Вологду и фрески Дионисия, но будем неустанно учиться ценить и то, что давала и будет еще давать мировая прогрессивная культура и что таится нового в нас самих. Не будем бояться нового и не будем с порога отшибать все, что мы еще не поняли.
Нельзя в каждом новом по своему методу художнике видеть мошенника и обманщика, как это часто делают малоосведомленные люди. За разнообразие, богатство, сложность, "гостеприимство", широту и интернационализм нашей советской культуры и искусства будем ценить и уважать то прекрасное дело, которое делают картинные галереи, знакомя нас с разным искусством, развивая наш вкус, нашу духовную восприимчивость.
Понимать математику – надо учиться.
Понимать музыку – надо учиться.
Понимать живопись – тоже надо учиться!
Учиться понимать
Когда я был в Лондоне, среди прочего множества впечатлений получил и такое: "киновпечатление". Точнее даже сказать, впечатления об организации кинозрелищ в Англии. На афишах и плакатах, извещающих доверчивых зрителей о том, что тот или иной фильм они могут посмотреть в том или ином кинотеатре, обыденно и привычно значились некие отметки: какой фильм для кого и для чего. Ну, скажем, если вас потянуло развлекаться или, усевшись против экрана, погрезить красивостью дворцовой суеты мушкетеров и дам их сердец, то отметка, закорючка на афише картины Ингмара Бергмана или Федерико Феллини скажет вам: это не то, вам в вашем настроении ходить не следует. Подобные значки мигают и на рекламах массоводоступных кинофильмов, упреждая идущих в кино о степени "интимности" произведения. Ну и так далее, словно бы на извилистом шоссе повсюду знаки: как ехать, и вообще стоит ли? Не лучше ли пешком?
Я не напрасно обратился к этим, казалось бы, не первой важности зарубежным киновпечатлениям. Мне действительно думается, что "опознавательные" символы на рекламах фильмов нужны и нам, разумеется в адаптированном виде. Ведь отечественное кино, разумеется, неоднородно. Причем под этим я понимаю не только жанровое разнообразие: комедия, драма, детектив и прочее. И не внутрижанровые вариации, как, скажем, комедии характеров и эксцентрические – Эльдара Рязанова, Георгия Да-нелии и Леонида Гайдая. Это-то как раз отмечается кинорекламой, да и просто в "транспортных" разговорах: "Сходи посмотри – смешно! Там как пры-ы-ыг-нут! Ах!.."
Что же я имею в виду под неоднородностью?
Прежде всего, скажу о том, что я не имею в виду: различность качества. Есть удачи, есть неудачи, есть просто-таки безысходные ленты, где уж не до глубины эмоций и парения разума, куда там!
Я имею в виду неоднородность, обусловленную различностью эстетик тех или иных режиссеров, непохожестью их способов беседы с миром – при любом жанре. Чтобы не раствориться в различных определениях, я начну говорить о фильмах, об образцах неоднородности, причем заранее оговорив свою любовь к этим двум фильмам. Только перед тем минутно отвлекусь к незамысловатой аналогии – с поэзией. Несравнимы Борис Пастернак и Александр Твардовский. И уж потом они будут разниться в некоторых идеях, аспектах мировоззрений, а прежде всего – формально, шире – эстетически. По связям внутри стихов. Если Твардовский пользовался связями привычно логическими, то Пастернак – ассоциативными. Подчас восприятие ассоциативной поэзии Пастернака сложнее, требует общей подготовленности, хотя Твардовского я тоже люблю. Но это совсем разные поэзии и обе прекрасные.
Так же и в кино.
Два фильма – "Начало" Глеба Панфилова и "Солярис" Андрея Тарковского. Не в моих задачах сейчас подвергать критическому разбору эти кинопроизведения, да и стоит ли делать это теперь, когда фильмы уже получили широкое освещение в прессе? К. тому же каждый из названных режиссеров сегодня уже выпустил или завершил работу над новыми лентами.
Я же хочу взглянуть не только на экран из зрительного зала, а и на сам зрительный зал. Вот ведь наглядный факт (я, правда, не могу опереться на статистику, а лишь опираюсь на рассказы друзей и знакомых и на свои непосредственные впечатления): некоторые с середины сеанса, на котором демонстрировался "Солярис", ушли. Отчего?
Оба фильма, о которых пошла речь (я для себя, безусловно), отношу к образцам интеллектуального кинематографа, говорящего о сложных проблемах, сложных характерах, зовущего зрителя в серьезные, умные соавторы, приглашающего к мысли, мышлению… Но, видимо, существует еще киноязык, на котором судит и высказывается о вещах режиссер.
Язык Панфилова прост, прозрачен, литературен. Это, разумеется, не означает некой штампованности речи – о Панфилове так не скажешь. И фильмы его – по глубине эмоций, по мысли, по интонации – бесспорно, высокоинтеллектуальны; и героини прекрасной актрисы Инны Чуриковой при всей их внешней обаятельной простоватости всегда личности, всегда воплощают мировоззрения, всегда сложны. С фильмов Панфилова, как правило, не уходят. (Я не беру во внимание аспект "нравится – не нравится" направление работы режиссера тому или иному зрителю, который, скажем, может вовсе не пойти в кино смотреть "Начало", дело вкуса.) Фильмы Панфилова, как правило, широкодоступны, понятны почти любой аудитории. Это, повторяю, не зачеркивает наличие психологических и проблемных глубин (кстати, постигаемых разными людьми по-разному), это говорит о киноязыке: он прост. Интеллектуальный труд панфиловского зрителя – в постижении образов, проблем…
Но при встрече с Тарковским нам необходимо привыкнуть к его языку, к манере выражаться; необходимо подготовиться к восприятию, на раннем этапе знакомства даже прибегая к "расшифровке" отдельных кусков произведения.
…Но вот кто-то покинул кинозал, кто-то потянулся за ним, покинувшим; вот еще… И кто-то сказал, уходя: "Чепуха, бред…", – отказывая произведению в искренности, в праве на существование.
