Ознакомительная версия.
Но мы знаем, что, постепенно познавая нашу человеческую сущность, вы постепенно познаете и наше дьявольское нутро. Мы и боимся шайтанов, и знаем, что мы — такие же, как они. А вы смотрите на них и бойтесь — вот чего нам хочется. Смотрите на изгибы их рогов, на косматые волосы и брови этих страшных чудовищ: ведь их тела так похожи на наши! Их руки, их огромные ноги — такие же грубые, как наши, но сколько в них жизни! Посмотрите на носы шайтанов и дивов, а потом на наши носы! Думайте, что они — наши братья, и бойтесь нас. Но что это? Вместо того чтобы бояться, вы улыбаетесь.
Нам известна горькая причина, по которой нам трудно посеять страх в ваших душах: наша история, частью которой мы когда-то были, давно забылась. Самое плохое то, что вы не знаете не только кто мы, откуда пришли и куда идем, но и из какой мы истории. А мы, после набегов, пожарищ, скитаний и тягот, отдаливших нас от нашего прошлого, кажется, тоже забыли, из какой мы истории и кто мы.
Мы слышим гневные споры о том, кто мы — тюрки, персы или монголы. Спустя века после того, как нас нарисовали, нам было присвоено множество имен, нас причисляли ко множеству племен, нас приписывали ко множеству историй. Может, вы видели — есть такая картинка: шайтан, с острыми-преострыми зубами и когтями, но с задорным и озорным взглядом, схватил одного из нас и тащит неизвестно куда, может, в загробный мир — царство мертвых. А помните, например, тот рисунок, который, как предполагают те из вас, зрителей, кто утверждает, будто знает все, был иллюстрацией знаменитой истории «Шахнаме», рассказанной в Персии? Помните, как там нарисован Рустем, задремавший до того, как дэв Акван бросит его в Хазарское море? А есть еще другие рисунки. Какие истории они изображают? О каких волшебных мгновениях напоминают? Пока мы втроем с нашим ослом шагаем по дороге, какую забытую историю рассказываем мы? Кто мы?
Вы не знаете. Тогда поделимся тайной. Вы знаете, что когда мы втроем с нашим ослом отправились в путь издалека, откуда-то из Азии, то мы встретили художника, который нарисовал нас. Так вот: тот рисунок в мешке в руках одного из нас — видите? — того, что вразвалку идет позади всех. Наступит вечер, в шатре зажгут свечи, и какой-нибудь рассказчик-меддах будет рассказывать истории собравшейся толпе, возможно, совсем как этот писатель, который говорит сейчас с вами от нашего имени. А чтобы во время его рассказа слушатели не скучали, а история, которую они слушают, запечатлелась в их памяти, он покажет наш рисунок, на который вы смотрите сейчас. И до нас были рисунки, и после нас будут рисунки. Все они дополняли одну историю.
Спустя столетия, после скитаний, пожарищ и войн, многие истории забылись. А рисунки, сделанные, чтобы напоминать об этих историях, растерялись. Мы тоже со временем забыли, откуда мы появились. Мы живем на этом рисунке без своей истории, как сироты. Но все-таки очень приятно быть рисунком.
Однажды один писатель, увидев нас, начал рассказывать нашу новую историю. Почему он это сделал? Возможно, потому, что он был турком, а еще потому, что его огорчало, что мы такие несчастные и без истории: ведь и нас страшно расстраивают всякие сплетни о том, откуда мы, кто мы, куда мы идем и кто нас нарисовал…
Здравствуйте! Спасибо за то, что вы меня читаете. Я должен быть доволен тем, что я здесь, но у меня в голове все перемешалось. Мне так приятно, что ваш взгляд скользит по мне. Ведь я существую для того, чтобы служить вам. Но я не очень хорошо знаю, что я должен делать. И еще я, к сожалению, не очень уверен в том, что я такое. Я сделан из некоторого множества знаков, мне хочется появиться, но потом я понимаю, что не могу решиться на это. Не могу решить, не было бы лучше, если бы я остался где-то в полутьме, в укромном уголке, подальше от глаз. И вот сейчас я пытаюсь решить этот трудный вопрос. Вот странно! Хочу, чтобы вы это понимали. Такие выступления — совершенно новое явление для меня. Я не привык так жить. Раньше я всегда был где-то в сторонке. Мне бы хотелось суметь обратить на себя ваше внимание, не привлекая внимания. Думаю, так мне было бы спокойнее всего. Храните меня в укромном уголке своей памяти, храните, даже не замечая этого. И пока вы ничего не замечаете, я бы хотел тихонько, как я уже делал это раньше, напомнить вам, как прекрасно жить. Правда, я не могу понять, так ли это или только будет так. Проблема на самом деле вот в чем: когда я появляюсь в виде текста, самому себе я кажусь рисунком. А когда я — рисунок, я кажусь себе текстом. Но это не из-за моей нерешительности: такова моя жизнь. А вы постарайтесь привыкнуть к этому. Что касается меня, то лично я считаю, что нам бывает трудно понять друг друга только потому, что вы-то думаете о чем-то совершенно другом. Смотрите: я здесь для того, чтобы быть смыслом. А вы смотрите на меня так, будто я — какой-нибудь предмет. Да, я тоже вижу, что у меня есть тело. Но мое тело существует для того, чтобы смысл был легким и парил, как птица. А вы смотрите на меня так, что я чувствую свое тело, какое оно справа, а какое — слева, из каких красок и знаков состоит. Мне и приятно это, и пугает. Очень давно, когда я был только смыслом, мне никогда не приходило в голову, что я — предмет, у меня не было даже своих мыслей, я был только смиренным посредником между двумя великими умами. Я не замечал себя, и это было чудесно. Если бы вы тогда на меня посмотрели, я бы не заметил этого. Но сейчас, пока глаза ваши бегут по буквам, я чувствую, что у меня и в самом деле есть тело, и даже иногда только тело, и мне становится страшно. Ладно, согласен: иногда мне и это нравится, но и немного стыдно. Как только это начинает мне нравиться, мне хочется еще больше быть только телом, а потом становится страшно. Страшно, что будет потом, ведь мое тело скроет мою душу, а я — смысл — останусь где-то далеко. И тогда мне хочется укрыться в мире теней. Но тогда вы опять меня не понимаете, у вас тоже начинается путаница в голове, вам тоже трудно понять, читаете ли вы меня или смотрите на меня. И тогда я начинаю бояться своего тела, мне хочется остаться только смыслом, но я понимаю, что уже поздно что-то менять. Теперь уже не получится по-настоящему вернуться ни к старым добрым временам, когда я был понятным всем смыслом, ни, с этим своим телом, добраться до нового, неизвестного мне смысла. И я не могу ни существовать нормально, ни исчезнуть и дрожу от нерешительности, не умея выбрать между смыслом и предметом, между небом и землей. Это доставляет мне боль, и я ищу утешения в своем новом теле. А ведь я только хотел обратить на себя ваше внимание, не привлекая внимания… Может быть, так мне было бы спокойнее всего. Чем же мне все-таки быть: предметом или смыслом? Буквой или рисунком? А между прочим я… постойте! Куда вы? Минуточку! Подождите, не уходите… Но вы переворачиваете страницу и, толком так ничего и не поняв, покидаете меня…
ДРУГИЕ ГОРОДА, ДРУГИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Глава 72
МОЯ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С АМЕРИКАНЦАМИ
Моя первая встреча с американцами была очень простой, потому что произошла в детстве, но из-за нее у меня было много запутанных мыслей, желаний и зависти, которые разовьются во мне в последующие годы.
В Анкаре, куда мы переехали в 1961 году из-за того, что папа был назначен туда по работе, мы жили в дорогом многоквартирном доме напротив одного из самых красивых парков с искусственным озером, где одно время плавали два апатичных лебедя. Над нами жила американская семья. Они ездили на голубом «шевроле», который ставили в гараж под домом, и иногда мы слышали легкий шум. Мы, конечно, наблюдали за ними.
Нам были любопытны не американская культура или что-то подобное, а сами американцы. Ведь обычно мы не замечали, какие мы фильмы смотрим в анкарских кинотеатрах, которые каждое воскресенье заполняла толпа детишек, пришедших на дешевый дневной сеанс, — американские или французские. Нам было достаточно того, что они попали к нам с Запада, из цивилизации, открывавшейся нам из титров.
Американцев в те времена было очень много в том новом и состоятельном районе Анкары, и мы, конечно, с интересом наблюдали за ними. Они казались нам забавными, потому что постоянно раздавали всем вокруг какие-то мелочи. Самым интересным для нас предметом из далекой, загадочной Америки, который мы, дети, иногда подбирали на улицах, а иногда вытаскивали со дна мусорных бачков, были жестяные банки из-под кока-колы, или «кука», как мы их называли. Часто, найдя их, мы яростно топтали и давили их. Возможно, некоторые из банок были из-под пива; а может, из-под колы других марок. Еще мы играли в самые разные игры с этими жестянками, особенно хорошо я помню «прятки с кукой». Бывало, что мы разрезали их, делая из них металлические пластинки, которые использовали вместо денег. Но я тогда еще ни разу в жизни ничего не пробовал из этих бутылок: ни колы, ни чего-либо другого.
Ознакомительная версия.
