Михайлов был, конечно же, представителем не державы, а этой компашки, сформированной Кожиновым и Фишером, этого ублюдочного патриотизма. Все они были вместе, и как раз тут-то и мог пригодиться боксер, но никто из них не только не подошел и не заткнул вороне горло, но и не перебил, не помешал довести концерт до конца. Пожалуй, вместе с власовцами и аплодировали. Ведь сказано же не «представитель державы», а «представители». Да совершенно ясно, что глава делегации и сам не мог наглядеться на ворону и наслушаться ее. Ведь какие слова у него срываются с языка: талант… вдохновение… красивый баритон… артистичность… Словно не сбрендивший пошляк фиглярствовал в угоду предателям родины, а Дмитрий Хворостовский пел арию князя Игоря…
В главе есть подзаголовок: «Олег Михайлов как зеркало советской горбачевщины». То есть автор вроде бы осуждает «зеркало». Но одновременно так изощряется, чтобы сие «зеркало» приукрасить: «Олег Николаевич не был фанатичным крамольником, скорее, главным свойством его талантливой натуры было то, что выражено в народной пословице: „Ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца“. Вот он и заливался, как соловей… Пожилой бонвиван, седовласый, хмельной и, наверное, потому трогательный и артистичный…» В прошлом году, прочитав какую-то мою статью, этот уже не пожилой, а старый бонвиван позвонил мне и, пьяно всхлипывая, лепетал, что готов идти на баррикады защищать Советскую власть. Кинулся по первому снегу за грибами. Или лучше сказать, потеряв голову, захныкал о волосах…
После возвращения в Москву путешественник получил большое письмо от старой американской украинки Надежды Ковтуненко. Она писала: «Была на собрании в Нью-Йорке, где все вы выступали. Многие были разочарованы. Оказывается, вы не прочь, чтобы Советская страна была расчленена. Удивляюсь, как могут об этом даже думать российские патриоты. Сколько крови пролили наши предки, собирая отечество, отстаивая его от врагов. А теперь вы сами хотите развала… До Горбачева русское советское общество было морально здоровым. Не было проституции, наркомании. Ученики в школах были замечательные. А молодежь! Я же помню те времена. Горбачев помог Западу развратить общество…
В некоторых ваших выступлениях идеализировалась монархия. Живя в России до войны, я симпатизировала монархии. Но в Штатах много прочитала о ней и пришла к выводу, что революции не быть не могло. Почему были побеждены белые в Гражданскую войну? Потому что народ не хотел монархии. А вы ее сейчас захотели… Кто-то из вашей делегации сказал: «Историю народа не писали после 1917 года». Неправда! Я училась на историческом факультете и свидетельствую — в общих чертах история преподавалась правильно… Я хочу, чтобы была Великая Россия».
Мемуарист обильно цитирует переписку со многими читателями. Этому посвящена целая глава да еще письма разбросаны по всей книге. Сколько места отвел, например, переписке с каким-то Вассерманом! Но что он ответил на письмо русской патриотки Ковтуненко и ответил ли вообще, неизвестно. А что стал делать после всех американских впечатлений, после таких вот писем, как это? Продолжал печатать Солженицына, клеветать на Ленина, поносить Горького и Маяковского…
А в августе 1991 года в Москве проходил Всемирный русский конгресс, видимо, тот самый, который в США обещал Михайлов. В эти дни как раз и произошел ельцинский переворот. Запахло жареным. И вот, что-то сообразив, Куняев и его дружок Владимир Бондаренко кинулись искать помощи. У кого? У делегатов этого конгресса, расположившихся в гостинице «Россия». Почему? Да как же! Ведь это были «старики из первой эмиграции и их дети, власовцы и энтээсовцы, о судьбах которых не раз писал Бондаренко, а главное, многие из них были читателями, поклонниками и даже авторами «Нашего современника» и газеты «День». И вот два друга решили спасать родину с помощью власовцев и всей этой публики, своих читателей и почитателей. Дальше градус идиотизма подскакивает еще выше: «Мы полагали, что, симпатизируя нашим изданиям, любя творчество Распутина, Белова, Солоухина, Шафаревича, Бородина, эти люди помогут нам связаться с газетами, журналами и радиостанциями Запада, чтобы рассказать о первых русофобских шагах нового режима…» Господи, какая беспросветная оторванность от реальности, какая убогая книжность! Они искали помощи не только у власовцев, но еще и у западной прессы, в целом у Запада, во многом руками которого этот «новый режим» и был установлен. Они намерены были спасать родину с помощью читательской конференции. Сейчас Куняев восклицает о себе и своем друге: «Наивные люди!» Нет, любезный, наивность в шестьдесят лет столь же маловероятна, как девственность. Особенно — среди тертых литературных калачей.
Как и следовало ожидать, от своих читателей и почитателей, а именно от лидера антисоветского НТС Романа Редлиха два патриотических Аякса или, лучше сказать, мини-Минин и микро-Пожарский получили ясный ответ: «Поздно вы, патриоты, спохватились! Надо было раньше возглавить восстание против коммунистов!» Он точно понял, что к нему приперлись антисоветчики.
Казалось бы, на этом можно было успокоиться. Но нет! Ведь они горели страстью спасти родину, и мини-микро помчались дальше, стали искать… Кого бы вы думали? Еще одного участника конгресса — Александра Киселева, духовника власовской армии. «Слушая наши негодующие и сбивчивые речи, — рассказывает мини-Минин, — отец Александр молчал, теребил бороду, опускал глаза. На прощанье сказал: „Оставьте надежду на Запад… Да храни вас Господь!“ — и осенил нас крестным знамением». Так и живут эти патриотические микроорганизмы, осененные дланью власовца. И если бы после этого Киселева они помчались за помощью к другому Киселеву, к известному всем Евгению, то никто бы не удивился. Таков их патриотизм…
Уже после того, как все это было написано, я с удивлением узнал, что в делегации был еще один человек, о котором мемуарист не упомянул ни словом, — покойный писатель Эрнст Сафонов, тогда — главный редактор «Литературной России». Мало того, он-то, как мне сказали, и возглавлял делегацию, и во время всей поездки Эрнст Иванович глубоко возмущался поведением иных коллег, горячо протестовал против их провокаторских антисоветских заявлений. Потому-то Куняев и нарисовал картину, в которой не нашлось места для Сафонова, который к тому же один изо всех уже и умер. Что может возразить могила? Очень странно, что во всем обширном рассказе о поездке в США автор ни словом не упомянул предшественников — русских писателей, побывавших в этой стране раньше. А ведь их немало, и все фигуры-то крупные. В 1893 году — Владимир Короленко, в 1906-м — Максим Горький, в 1922-м — Сергей Есенин, в 1926-м — Владимир Маяковский, в 1935-м — Илья Ильф и Евгений Петров… Уже один этот перечень — неплохая иллюстрация в «железному занавесу», по поводу которого опять же вместе с Немцовым и Новодворской так негодует наш Куняев. Но сейчас важно обратить внимание на другое: все русские писатели, побывавшие в Америке, написали об этом очерки, повести, стихи, пьесы, и при этом, как до революции, так и после, в главном все они были очень единодушны — в осуждении американского делячества, бездуховности, культа доллара, жестокости. Короленко писал об этом в повести «Без языка». А в одном из писем оттуда признавался: «Только здесь чувствуешь всем сердцем и сознаешь умом, что наш народ, темный и несвободный, все-таки лучший по натуре из всех народов! Это не фраза славянофила. Нам недостает свободы, и мы ее достойны». Горький написал широко известный памфлет «Город Желтого Дьявола», Есенин — очерк «Железный Миргород», где уверял: «Лучше всего, что я видел в мире, все-таки Москва. В чикагские „сто тысяч улиц“ можно загонять только свиней… При всей культуре „железа и электричества“ здесь у каждого полтора фунта грязи в носу». В. Маяковский — цикл стихов «Мое открытие Америки», суть которого такова:
Я б Америку закрыл, слегка почистил,
А потом опять открыл — вторично.
В одном из писем, которыми Куняев заваливал меня в эти дни, он продолжал, как и раньше, в припадке антисоветской падучей поносить Илью Эренбурга и Константина Симонова. Так вот, эти писатели, объявленные в воспоминаниях преступниками, в 1946 году тоже предприняли поездку в США и Канаду. Тоже много выступали на вечерах, проводили пресс-конференции, отвечали на вопросы. Только не было водочно-пельменной эйфории, слюнявых целований и пьяных клятв в вечной дружбе. Было нечто совсем другое.
После одного выступления писателей окружили участники встречи и стали просить автографы. Один был особенно настойчив. Эренбург дал ему автограф. «Напишите что-нибудь еще!» — потребовал он. Эренбург написал. «Мало! Напишите еще, — настаивал тот, — я во время войны внес в фонд помощи России двадцать пять долларов. Так что имею право». — «Ах, двадцать пять? — переспросил Эренбург, доставая бумажник. — Вот вам пятьдесят, только чтобы я больше не слышал о вашей помощи!»… Кто из куняевской компашки был способен на подобный жест?..
