Несмотря на лихорадочное расписание, работа мне нравится, хотя иногда и вызывает чувство неудовлетворенности. Вопреки общепринятому мнению в Сенате в течение года поименное голосование проходит только по нескольким важным законопроектам, и практически ни один из них не поддерживается представителями партии меньшинства. В результате большая часть важных инициатив — формирование инновационных округов средних школ, план помощи американским автомобилестроителям при оплате медико-санитарного обслуживания бывших работников в обмен на повышение стандартов экономии топлива, расширение программы грантов Пел-ла для помощи студентам с низким доходом в оплате обучения — проводится в комитетах.
С другой стороны, благодаря огромной работе, проделанной моими помощниками, мне удалось провести значительное количество поправок. Мы смогли добыть средства для бездомных ветеранов, обеспечили налоговые льготы для заправочных станций, продающих топливо Е85. Мы добыли средства на то, чтобы помочь Всемирной организации здравоохранения проводить наблюдения и вовремя предотвращать возможность эпидемии птичьего гриппа. Мы внесли поправку, не допускающую заключения контрактов вне конкурса на ликвидацию последствий урагана «Катрина», и это означает, что фактически больше денег поступит непосредственно пострадавшим от трагедии. Ни одна из этих поправок не преобразует страну, но мне было приятно знать, что каждая из них немного помогла кому-то или сделала закон чуть экономнее, ответственнее или справедливее.
Однажды в феврале я был особенно доволен, так как только что закончились слушания поддерживаемого мной и Диком Лугаром законопроекта, который был направлен на ограничение распространения вооружения и нелегальной торговли оружием. Поскольку Дик был в Сенате не только ведущим специалистом по вопросам распространения вооружения, но также и председателем комитета Сената по международным отношениям, перспективы у законопроекта казались многообещающими. Желая поделиться хорошими известиями, я позвонил Мишель из своего офиса в Вашингтоне и начал объяснять важность законопроекта — начал говорить о том, как переносные зенитные ракетные комплексы могут угрожать коммерческим перелетам, если попадут не в те руки, как запасы стрелкового оружия, оставшиеся со времен холодной войны, продолжают питать конфликты в разных частях земного шара. Мишель прервала меня:
— У нас муравьи.
— А?
— Я нашла в кухне муравьев. И наверху в ванной.
— Понятно...
— Надо, чтобы ты завтра по дороге домой купил ловушки для муравьев. Я бы сама их купила, но мне еще вести девочек на прием к врачу после школы. Сможешь их купить?
— Ладно. Ловушки для муравьев.
— Ловушки для муравьев. Не забудь, ладно? И купи несколько. Ну, мне надо идти на встречу. Люблю тебя.
Я повесил трубку и подумал, покупают ли после работы по дороге домой ловушки для муравьев Тед Кеннеди и Джон Маккейн.
Большинство из тех, кто знакомится с моей женой, быстро приходят к выводу, что она замечательная. В этом они правы — она умная, веселая и просто очаровательная. Она еще и красивая, но ее красота не та, что отпугивает мужчин и отталкивает женщин; это естественная красота матери и занятого работой профессионала, а не отфото-шопленный образ, какой мы видим на обложках глянцевых журналов. Часто, после того как услышат, как она говорит на каком-нибудь мероприятии, или поработав с ней над каким-либо проектом, люди подходят ко мне и говорят что-нибудь вроде: «Знаешь, о тебе у меня очень хорошее мнение, Барак, но твоя жена... просто супер!» Я киваю, понимая, что если бы она была моим конкурентом на выборах, она бы без особого труда победила.
К счастью для меня, Мишель никогда не станет заниматься политикой. «У меня терпения не хватит», — отвечает она тем, кто спрашивает. И как всегда, она говорит правду.
Я познакомился с Мишель летом 1988 года, когда мы оба работали в Чикаго в крупной юридической компании «Сидли Остин». Хотя Мишель на три года младше меня, она была уже практикующим юристом, так как поступила на юридический факультет Гарвардского университета сразу после колледжа. Я тогда окончил первый курс юридического факультета и был нанят в качестве практиканта.
Это был трудный переходный период в моей жизни. Я поступил на юридический факультет, три года проработав в социальной сфере, и хотя мне нравилось то, что я учил, я по-прежнему сомневался в правильности своего выбора. В душе я боялся, что это означает отречение от юношеских идеалов, признание жестокой реальности денег и власти — мира такого, какой он есть, а не такого, каким он должен быть.
Сама идея работы в крупной юридической фирме, так близко и одновременно так далеко от бедного района, где все еще работали мои друзья, только усиливала эти опасения. Но так как долги по студенческим кредитам быстро росли, мне нельзя было отказываться от денег, которые предлагала «Сидли» за три месяца работы. Так что, сняв самую дешевую квартиру, какую только смог найти, и купив три первых в моей жизни костюма и пару ботинок, которые оказались малы на полразмера и из-за которых следующие девять недель я просто хромал, я в начале июля одним дождливым утром пришел в фирму и был направлен в кабинет молодого адвоката, которому поручили руководить моей практикой.
Я не помню подробностей того первого разговора с Мишель. Помню, что она оказалась высокой — на каблуках почти моего роста — и симпатичной, с дружелюбной манерой профессионала, которая сочеталась с ее английским костюмом и блузкой. Она объяснила, как в фирме назначается работа, характер различных групп практики и то, как нужно учитывать подлежащие оплате клиентом часы. Показав мне мой кабинет, она провела экскурсию по библиотеке и передала меня одному из партнеров, сказав, что встретится со мной в обед.
Позже Мишель призналась мне, что была приятно удивлена, когда я вошел к ней в кабинет; на снимке, который я до этого прислал для анкеты фирмы, нос у меня казался великоват (еще огромнее, чем на самом деле, как могла бы она сказать), и она очень скептично отнеслась к словам секретарш, видевших меня во время собеседования и сказавших ей, что я симпатичный: «Я решила, что их просто поразил черный в костюме и с работой». Но если я и произвел впечатление на Мишель, она никак не дала этого понять, когда мы пошли на обед. Я узнал, что она выросла в Саутсайде в небольшом одноэтажном доме к северу от района, где я работал организатором. Отец ее трудился машинистом на городской насосной станции; мать была домохозяйкой, пока дети не выросли, и теперь работала секретаршей в банке. Мишель училась в начальной школе Брин-Мор, перешла в специализированную школу Уитни Янг и затем последовала за своим братом, известным баскетболистом, в Принстон. В «Сидли» она работала в отделе защиты интеллектуальной собственности и специализировалась на индустрии развлечений; в какой-то момент, как она сказала, ей, возможно, пришлось бы перебраться в Лос-Анджелес или Нью-Йорк, для того чтобы продолжить карьеру.
О, в тот день Мишель была полна планов, занята ускоренным продвижением, и у нее не было времени, как она выразилась, чтобы отвлекаться — особенно на мужчин. Но она умела смеяться, весело и легко, и, как я заметил, не особо спешила назад на работу. И было кое-что еще: огонек в больших темных глазах, мелькавший каждый раз, когда я на нее смотрел, тень неуверенности, словно глубоко в душе она понимала, насколько все на самом деле хрупко и что, если она однажды расслабится, даже на мгновение, все ее планы могут тут же рухнуть. Этот легкий намек на уязвимость тронул меня.
Последующие несколько недель мы виделись каждый день: в юридической библиотеке, в кафетерии или во время многочисленных пикников, которые юридические фирмы устраивают для своих практикантов, дабы убедить их в том, что их занятие юриспруденцией не будет постоянным, то есть не будет состоять из бесконечных часов изучения документов. Мишель сводила меня на несколько вечеринок, тактично не обращая внимания на мой небогатый гардероб, и даже попыталась познакомить меня с несколькими своими друзьями. Однако она отказалась пойти на настоящее свидание. Это неприлично, сказала она, так как она мой наставник.
— Это плохая отговорка, — сказал я ей. — Да и в чем ты меня наставляешь? Ты показываешь мне, как работает копировальная машина. Ты говоришь, в какие рестораны зайти. Не думай, что руководство сочтет одно свидание серьезным нарушением трудовой этики.
Она помотала головой:
— Извини.
— Ладно, я уволюсь. Как тогда? Ты мой наставник. Скажи, с кем мне надо поговорить.
В конце концов я ее уговорил. После корпоративного пикника она подвезла меня домой, и я предложил купить ей стаканчик мороженого в «Баскин-Роббинс» на другой стороне улицы. Мы сидели на поребрике душным жарким вечером, ели мороженое, и я рассказывал ей о том, как работал подростком в «Баскин-Роббинс» и как было трудно выглядеть круто в коричневом фартуке и шапочке. Она сказала, что в детстве два или три года она ничего не желала есть, кроме арахисового масла и желе. Я сказал, что хотел бы познакомиться с ее семьей. Она ответила, что тоже хочет меня с ней познакомить.
