Ознакомительная версия.
Развенчание Луисом Менандом одного из кумиров века не могло не вызвать резкой отповеди, и она не заставила себя ждать. На страницах журнала New Republic член его редколлегии Лион Уизелтир резко выступил против ревизионизма в отношении Оруэлла. Этот ревизионизм имеет долгую историю, он зародился еще при жизни писателя. Правда, в то время как Менанд критикует его с позиций политического центра, пеняя на недооценку капитализма и вообще «свободного мира», как правило критика в адрес Оруэлла, притом самая яростная, раздавалась с левого фланга, из уст его предполагаемых единомышленников. В этом лагере Оруэлла изначально провозгласили предателем – не потому, что он критиковал сталинизм, в котором многие, и во многом благодаря ему, тоже вскоре разочаровались, а потому, что он делал это с такой беспощадной прямотой и беспристрастностью, что выдавал, так сказать, профессиональные секреты, выносил сор из избы. Оруэлл, независимо от его менявшихся и непоследовательных взглядов, изобличил сущность коммунистического гнета с такой силой, что у противников просто не осталось аргументов – для этого надо было по меньшей мере написать художественный эквивалент «Скотного двора» или «1984». Оруэлл на протяжении всей жизни был закоренелым одиночкой, а аргументы одиночки толпе опровергать не по силам.
По словам Лиона Уизелтира, Джордж Оруэлл принадлежит к числу тех немногих людей, которых в наш циничный постмодернистский век еще можно и должно брать себе в жизненные образцы. Его статус в глазах его ценителей – нечто близкое к святости, хотя совершенно светской. И совсем не важно, что возведение на подобный пьедестал наверняка вызвало бы у самого Оруэлла приступ иронического смеха. Он был поборником равенства во что бы то ни стало и любой ценой, и эту кость никак не проглотить кроткому центристу вроде Луиса Менанда.
Может быть, интереснее всего оценка, которую дает писателю некогда британский, а ныне американский журналист Кристофер Хитченс. Подобно Оруэллу, Хитченс всю свою жизнь провел на левом фланге политического спектра, обличая изъяны американского общества на страницах журнала Nation. С другой стороны, опять же подобно Оруэллу, с которым многие его сегодня сравнивают, Хитченс пронес через всю жизнь нравственные принципы, несовместимые с левым правоверием. Нравственные принципы вообще имеют свойство взрывать любую идеологию. Главным занятием Хитченса всегда было развенчание фальшивых авторитетов, невзирая на их убеждения, и в числе его жертв – репутации Уинстона Черчилля, матери Терезы, а в последние годы – ветерана американской дипломатии Генри Киссинджера, которого Хитченс провозгласил одним из главных военных преступников второй половины XX века.
Недавно у Кристофера Хитченса вышла книга «В чем значение Оруэлла», где он пытается дать обстоятельную оценку личности и творчеству знаменитого писателя. Одна из главных черт Оруэлла, которую он выделяет, – его невысокое мнение о самом себе, великое смирение, которое почти никогда не ассоциируется с литературным талантом в лучах славы. Вот как говорит об этом сам Кристофер Хитченс в интервью корреспонденту журнала Atlantic:
...
Мне кажется, он считал, что существует нравственная ценность, присущая приверженцу проигрывающей стороны. Он, видимо, полагал, что есть нечто утверждающее в том, что ты всегда на стороне побежденных, а это придавало вероятности доказательству его правоты – искушение, которому подвержены многие. У моего друга Ричарда Риса есть хорошая книга о нем, которая называется «Беглец из лагеря победы». Имеется в виду замечание Симоны Вайль о том, что справедливость – всегда беженец из лагеря победителей. Так что возможно, что было легкое чувство превосходства в связи с тем, что он был всегда вместе с оборванной кучкой неудачников, и возможно, что он находил в этом некое основание для торжества. Я нахожу это простительным, поскольку побежденные стороны, на которые он становился, были достойны уважения.
Судя по всему, Оруэлл был пессимистом, всерьез полагавшим, что мрачные пророчества «1984» в конечном счете станут явью. Но при этом он не считал неизбежность победы зла достаточным аргументом в пользу того, чтобы отступиться от защиты добра. Он полагал, что умереть на стороне обиженных – достойнее, чем искать компромисса с обидчиками. И если он видел последних не только в лице свиней, то есть коммунистов, но и в лице людей, которые в «Скотном дворе» олицетворяют капиталистический гнет, в этом нет большой беды. Он не был всезнайкой, обладателем истины в последней инстанции, он, скорее всего, даже не был по-настоящему великим писателем, но он был неколебимо честен – невиданная добродетель в рядах идеологов, упразднивших само понятие честности. Еще раз – слово Кристоферу Хитченсу:
...
По-моему, Ханна Арендт сказала, что одно из величайших достижений сталинизма – это подмена всех дискуссий с применением аргументов и доказательств проблемой мотива. Если кто-то, к примеру, говорил, что многим в Советском Союзе не хватает еды, имело бы смысл ему ответить: «Это не наша вина, это погода, плохой урожай или еще что-то». Вместо этого всегда было: «А почему этот человек об этом говорит, и почему на страницах такого-то журнала? Это, наверное, часть какого-то плана». В какой-то степени эта ментальность, конечно же, видна в том, как старые приверженцы левого движения пишут об Оруэлле. Они никогда не теряют этой идейной привычки.
Между прочим, в мягкой форме это – политическая корректность. То есть люди, говорящие о политической корректности как о своего рода полиции мысли, не имеют понятия о том, что такое полиция мысли. Но политическая корректность – это та же ментальность. Это значит, что любой интеллектуальный аргумент обречен. Объективная истина попросту становится объектом насмешек, потому что очевидно, что никакой объективности не существует.
Эта странная черта, искать в словах собеседника не правды, а мотива, до сих пор сохранилась в характере постсоветского человека, вдолбленная десятилетиями пропаганды. Кто из нас не ловил себя на чувстве, что нас не очень занимает, что нам говорит собеседник, – мы пытаемся понять, что он нам хочет этим сказать. Оруэлл был не единственным, но одним из первых и немногих, кто не оставлял у читателя сомнений в том, что говорит именно то, что хочет сказать, без тайных мотивов.
И здесь наступает момент, когда уже нельзя больше увернуться от проблемы, возникшей в самом начале сегодняшней беседы. Жанр сравнительных жизнеописаний, изобретенный Плутархом, требует поставить Джорджа Оруэлла рядом с другой крупной фигурой минувшего столетия и хотя бы бегло пройтись по параллельному списку заслуг и недостатков.
Такое сравнение более чем оправданно: в каком-то смысле Оруэлл был Солженицыным, опередившим свое время. Когда «Архипелаг ГУЛАГ» впервые вышел на Западе, он, бесспорно, произвел сенсацию, но она была вызвана скорее обилием жутких подробностей, чем самой идеей коммунизма как воплощения зла. К этому времени убежденных сталинистов на Западе уже практически не было именно потому, что «Скотный двор» и «1984» сделали их существование невозможным. Мне кажется, что сегодня «Архипелаг» постепенно становится достоянием истории – он навсегда останется свидетельством нетерпимости и жестокости человека по отношению к человеку, но свидетельством, привязанным к конкретному времени и месту. Что же касается «1984», то, хотя реальный год под таким номером давно миновал, роман по-прежнему сохраняет ауру жуткого пророчества на все времена, пусть это и не по сердцу Луису Менанду. И такой контраст тем более удивителен, что Солженицын всю жизнь облекал себя именно в мантию пророка и выдвигал собственную личность на первый план, в то время как Оруэлл был полностью свободен от подобных претензий и тщательно прятался за кулисами собственных произведений. Солженицын всегда хотел стать победителем и всегда чувствовал себя победителем, он не читал Симоны Вайль.
Для того чтобы выйти за узкие пределы писательского призвания и стать почти небывалым в наше время эталоном образа жизни, вовсе не нужно умение удержаться на первом плане и наводить на себя верные ракурсы, а ракурсы, в которые попадал Солженицын, далеко не всегда были верными. За рамками чистой литературы трудно всерьез сравнивать человека, покровительственно озирающего страну с подножки персонального поезда, и чахоточного аскета с его козой на заднем дворе. Солженицын в своих произведениях учил нас жить не по лжи, подкрепляя свои доводы заботливо лелеемым личным авторитетом. Оруэлл ничему не учил, он просто жил не по лжи, заплатив за свои убеждения жизнью, полной лишений, и безвременной смертью. Его-то невозможно себе представить во френче деспотического индпошива, который конструировал себе в вермонтском изгнании претендент в пророки.
Ознакомительная версия.
