Мне было очень приятно прочитать в Вашем милом письме, что Frostzauber[107] заставил Вас подумать и обо мне. Знаете — смешно подумать иногда: отчего это не хочется порой возобновлять приятных впечатлений?.. Это было более 25 лет тому назад; зимой, в морозную, густо белозвездную ночь мы по дороге во Ржев заплутались на порубе… Если представить себе в июльский полдень эту же мшистую поляну, которая курится по бокам Вашей дороги, ее выкорчеванные пни, такие мшистопыльные, и этот дрожащий полуденный воздух, весь полный гари, белых бабочек, удушливой пыли, зноя и свежего дегтя, — и во что обратил иней все это тяжелое калечество! Если когда-нибудь в жизни я был не… счастлив… а блажен, то именно в эту ночь. Рядом со мной была женщина, которую я любил, но она была решительно ни при чем в этом тáинстве; я был поэтом, но мне и в голову не приходило подойти к этому завороженному не-я с покровами слова, с назойливостью ритма, с попыткой какого бы то ни было ограничения…
Вы пишете — стихотворение.
А Вы знаете, что, когда сердце захвачено, то слово кажется иногда не только смешным, но почти святотатственным. Если бы вторая такая ночь — так иногда я думаю… И вдруг мне становится жалко той старой, невозвратимой, единственной. Да и не слишком ли много бы было на одно человеческое сердце две такие ночи: стенки бы, пожалуй, не выдержали… Посылаю Вам мое последнее стихотворение.
Невозможно[108]
Есть слова. Их дыханье, — что цвет:
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, Невозможно.
Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки:
Мне являлись мерцанья могил
И сквозь сумрак белевшие руки.
Но лишь в белом венце хризантем,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих ве, этих зэ, этих эм
Различить я сумел дуновенья,
И, запомнив, невестой в саду
Как в апреле тебя разубрали,
. . . . . . . .
У забитой калитки я жду,
Позвонить к сторожам не пора ли.
Если слово за словом, — что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я одно — Невозможно.
Ваш И. Анненский.
16. I 1907
Ц<арское> С<ело>,
дача Эбермана
Дорогой Сергей Алексеевич,
Жаль, что «Невозможно» не пойдет.[109] А впрочем, оно само виновато: nomen-omen.[110] Вы пишете прислать Вам стихов. Ей-богу, не знаю, как за это и приняться. Попробовал я пересмотреть ларец[111] и, кажется, кроме «Невозможно» в разных вариациях, там ничего и нет. Я везде я, и если оно не интересно, то где же мне взять другого? Впрочем, чтобы показать Вам, насколько я ценю милую сердечность Вашего — пусть и огорчительного — письма, посылаю Вам несколько пьесок.[112]
Отчего так запоздает мой Гейне?..[113] А я-то с ним горячку порол. Первый № «Перевала» мне больше понравился, чем второй. Еврипид высылается: я написал об этом редактору «Просвещения».
Весь Ваш И. Анненский.
Р. S. Я выбирал пьесы из разных отделов и, по возможности, менее субъективные.
Le 22. II 1907
В<еликий> Устюг
Je viens de recevoir votre lettre, ma douce amie, la veille de mon depart (possible!). C'etait un alinea charmant-tout poesie et violette-a mon epopee d Устюг le fastidieux,[114] ou, du reste, je crois avoir mis le point resolu.
Vous me parlez de Lohengrin.[115] Savez vous que j'ai pense a ce personnage mystique (plus tot que mysterioux), et peut-etre au moment meme que vous l l'applaudissiez. Pour toute ressource j'ai emporte avec moi de Царское un volume de Зелинский «Troisieme livre des idees».[116] La partie concluante en est consacree a Merlin l'enchanteur d'lmmermann.[117] Зелинский me donne l'impression d'en raffoler. D'apres son analyse — et par esprit de contradiction peut etre-je ne!e goute que mediocrement, ce monde de sygnes et de blondes charnues aux yeux couleur de mousse de biere. Pour Wagnerien, je le suis. je 1'etais toujours, et je me rejouis d'avance de la perspective de contempler le Ring en entier, d'autani plus que je puis compter sur votre commentaire[118]… une parcelle de vous: vous qui Faimez bien, n'est ce pas, ce monde d'Allemagne legendaire?
Vous ne me dites rien, si Vous allez toujours bien et si Vous avez de bonnes nouvelles de ce pauvre Max.[119] Que Dieu vous le garde, cherie! Vous qui etes la bonte et la compassion meme, Vous le soleil de tous ceux qui vous entourent et qui vous adorent meme pour la faible lueur qui leur parvient de vous.
La plume me glisse de la main. Au revoir, fee! Il est nuit, il fait noirl… Ah…
A vous de coeur
I. A.[120]
5. III 1907
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Екатерина Максимовна,
Не откажите, пожалуйста, написать хоть несколько слов о Вашем здоровье, но только дайте точные сведения по следующим пунктам:
1. Как Ваше самочувствие?
2. Что сказал доктор? Неделя испытания окончилась сегодня, не правда ли?
3. Можно ли Вам разговаривать?
Я пишу обо всем этом, п<отому> ч<то> меня очень беспокоит Ваше недомогание, а приехать узнать некогда. За мою поездку в Вел<икий> Уст<юг> накопилось так бесконечно много дел по Уч<еному> Ком<итету> и Окр<угу>, что я начинаю немножко тяготиться процессом, который, по какому-то недоразумению, принято называть жизнью, хотя, чем он отличается от простого и даже темного сгорания, я совершенно не знаю.
Прочитал на днях (в конце праздников) «Иосифа» и написал Павлу Павловичу на трех листах разбор этой очень замечательной книги.[121] Третьего дня наткнулся на «Шиповник» и занозил мозг «Жизнью человека».[122] Вещь неумная, а главное, вымученная. Совершенно не понимаю, для чего было ее писать, а еще менее, зачем было тратить тысячи на ее постановку?[123] Если так нужен был этот лубочный дидактизм-то не проще ли было взять любую притчу или пролог. Разве не дадут они гораздо более глубоких контрастов (напр<имер>, богач и Лазарь[124]), — я уже не говорю о более трогательной поучительности и более чуткой морали. Вместо всех бесцветных старух, людей в сером и т. д. насколько символичнее было бы гноище Иова[125] и сиреневые крылья серафима с глубокими черными глазами и нежным овалом лица…
Зачем я пишу Вам все это? Все эти эстетические вопросы затушевались для Вас моралью. Мне жалко Вашей души. Нет, не думайте, что жалко из ревности, потому что она уходит от моей, — от нашей голубой шири. Мне грустно, потому что она обрывает свои крылья. А впрочем, м<ожет> б<ыть>, Вы правей меня и лучше видите, куда идти.
Не слушайте меня, милая… Идите, куда ведет Вас Ваша мысль. Право, иной раз мне страшно: уж не являюсь ли я, в сущности, истинным деспотом со всей моей хваленой эстетической свободой. Да еще если бы я сам точно в чем-нибудь был уверен.
И. А.
18. III 1907
Ц<арское> С<ело>
Вчера, дорогая Екатерина Максимовна, привозил в заседание Совета Вам письмо, но Арк<адия> Андр<еевича> не было, и сегодня письмо уже анахронизм.
Простите меня великодушно и нежно. Вы, добрая и милая, за то, что я не приехал по Вашему всегда для меня — Вы знаете — приятному зову. И на наступающей неделе — это последняя перед Петровским конкурсом — я не свободен ни одного дня. Постараюсь урваться в субботу — между завтраком и обедом. Вы меня напоите чаем, не правда ли?
Впечатление от музыки «Золота Рейна»[126] у меня большое, чудное, но от игры — расхолаживающее. Текст немецкий я изучил. Меня пленили символические аллитерации и это первое возникновение страстей — вначале столь же смешанных и хаотических, как и стихии. Лучше всего по музыке, несомненно, водная картина. Жалко только, что эти дуры с хвостами мешали работе фантазии,[127] к<ото>рую разбудила музыка, и у меня по крайней мере повела по совсем другому пути. Хороша характеристика стелющегося пламени (Логе-Ершов)[128] и чудный голос, меня завороживший, у Земли-Збруевой.[129]
Я слушал с таким вниманием, что у меня даже голова заболела. Понимаете Вы художественную концепцию Вотана?[130] Я никак не мог решить: кто он именно: Король пива Гамбринус или бухгалтер? Фрика-Славина — sa bourgeoise[131] — этим все сказано.[132] Ершов пел чудесно, но по временам забывал, что он не Мефистофель. Но Збруева… Збруева…
Вы знаете новость? Я написал третье Отражение — Бранда,[133] вещь, к<ото>рую, кажется, никто от меня не услышит.
Ваш И. Анненский.
18. VI 1907
Ц<арское> С<ело>,
д. Эбермана
Дорогой Александр Александрович,
«Снежную маску» прочитал[135] и еще раз прочитал. Есть чудные строки, строфы и пьесы. Иных еще не разгадал и разгадаю ли, т. е. смогу ль понять возможность пережить? Непокорная ритмичность от меня ускользает. Пробую читать, вспоминая Ваше чтение, — и опускаю книгу на колени…
