На пароходе к нам присоединились два офицера, тоже члены «Союза защиты Родины и свободы». Мы наняли лошадей и отправились на юго-восток, по направлению к Казани, в город Ядрин.
В Ядрин мы приехали ночью и сейчас же были арестованы красноармейцами.
— Кто едет?
— Свои.
— Буржуи?
— Нет, «товарищи».
— В участок.
В участке я застал человек 20 красноармейцев и снова вынул свой магический паспорт. Они хотели его прочесть, но ни один из них не знал грамоты. Послали за каким-то молодым человеком, в штатском. Он начал громко читать: «По постановлению Совета рабочих и солдатских депутатов Северной коммуны товарищ такой-то…»
— Так вы не буржуй?
— Я же вам сказал, что я «товарищ».
— А ваши спутники?
— Тоже «товарищи».
— Ну, это другое дело… А то третьего дня мы поймали двух белогвардейцев… Много их здесь шляется…
— Что вы с ними сделали?
— Расстреляли, конечно.
Ночевали мы у красноармейцев в избе и до трех часов ночи я вынужден был разговаривать с «товарищами» о положении дел в Петрограде. Мы не расходились в мнениях.
Утром я пошел в Совет представляться. Меня встретил председатель Совета, молодой человек, конторщик или писец, лет 19.
Он познакомил меня с начальником гарнизона, унтер-офицером, бежавшим с фронта, и с начальником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, который напоминал собой сыщика при старом режиме. Я в третий раз вынул свой магический паспорт и произнес «товарищам» речь. Я поблагодарил их за порядок и благоустройство в городе Ядрине и за бдительность милиции, арестовавшей меня, и обещал по возвращении в Петроград доложить самому Троцкому о том рае, который я нашел в их глухом углу. «Товарищи» с удовольствием слушали меня. Когда я кончил, председатель спросил:
— Чем мы можем быть вам полезны, товарищ?
Чем они могли быть полезны? Я ответил:
— У меня паспорт, выданный Северной коммуной. Теперь я нахожусь в пределах Нижегородской советской республики. Вы будете очень любезны, если выдадите мне от себя соответствующее удостоверение.
Мне было выдано настоящее, за настоящим номером и за настоящими подписями, удостоверение, в котором снова излагалось, что я, «товарищ такой-то», еду по делам «колонии пролетарских детей» в Вятскую губернию. В тот же день я купил тарантас, телегу и двух лошадей, и мы покинули Ядрин.
Повсеместно, на всех дорогах, можно было встретить большевистские банды. До Казани ехать было далеко и много было шансов, что нас арестуют снова. Я рассчитал, что если мы переправимся на левый берег Волги и поедем лесами, то, быть может, избегнем нежелательных встреч. В лесах скрываться, разумеется, легче. В лесах и защищаться более удобно. Мы были вооружены. И мы твердо решили избегнуть расстрела.
Крестьяне встречали нас с подозрением. Но подозрение это было обратное тому, к которому мы привыкли. Крестьяне принимали нас за большевиков, и нам в деревнях приходилось доказывать, что мы не большевики, а белогвардейцы и что мы едем сражаться против красных. Тогда отношение к нам сразу менялось. Нам указывали «тихие», т. е. безопасные проселочные дороги. Нас укрывали, когда проходил слух о приближении большевистских разъездов. Нас кормили. Нас расспрашивали с надеждой о Дутове. Здесь, в глуши Казанской губернии, среди Малограмотных и живущих за сотни верст от железной дороги крестьян, я часто слышал то слово, от которого я отвык в городах. Это слово — Россия. После чужих и иностранных слов «интернационал», «капитализм», «пролетариат», которыми так богата теперь русская городская речь, было радостно слышать людей, говоривших о Родине и возмущавшихся большевиками не только за красный террор, но и за унижение Брест-Литовского мира, и за поругание России. В одной из деревень я спросил:
— Россию уничтожают?
— Уничтожают.
— Церкви грабят?
— Да, грабят.
— Попов расстреливают?
— Да, расстреливают.
— Вас расстреливают?
— Да, расстреливают.
— Хлеб отбирают?
— Да, отбирают.
— Почему вы не восстаете?
Молодой крестьянин, разговаривавший со мной, пожал плечами и спросил меня в свою очередь:
— Ты был на фронте?
— Был.
— В боях был?
— Был.
— Какой же бой без артиллерии?
Это была правда. Какой же бой без артиллерии? Кое-где в деревнях сохранились винтовки, принесенные с фронта. Кое-где сохранились даже и пулеметы. Но с винтовками и пулеметами нельзя бороться против трех- и шестидюймовых пушек. Кроме того, как сорганизоваться крестьянам? Дорог почти нет. Почты нет. Телеграфа, в сущности, тоже нет. Есть толпы людей, ненавидящих большевиков, но не вооруженных и не объединенных в воинские части. И хотя крестьянские восстания и происходили и все время происходят в России, но не эти восстания могут уничтожить военную силу большевиков.
Но если крестьянские восстания не могут уничтожить военную, силу большевиков, то настроение крестьян доказывает, что дело Троцкого, Ленина и К-о неизбежно будет проиграно. Ныне в России деревня борется с городом. И исход этой борьбы предрешен заранее.
На третий день нашего путешествия мы переправились через Волгу И потонули в лесах. Я говорю «потонули»: мы 5 суток ехали лесом и не видно было ему конца. Стояло лето — безоблачно-жаркие дни. Среди густой заросли мелкой осины, между стволами широколиственных дубов, между мачтами строевых сосен вилась однообразная, узкая, наезженная «тихая» дорога. Утром, и в полдень, и вечером, день за днем, перед нами вилась эта дорога, и на ней никогда никого не было видно; ни красных, ни белых, ни объездчиков, ни крестьян. Только к ночи чувствовалось, что лес не пустыня и что в глубине его, в дикой чаще, есть живые, не видимые нам существа. Волки и рыси.
А когда мы, наконец, выехали в поля, Казань была уже недалеко. Надо было пройти через линии большевистских войск. Я приказал развязать колокольчики. Так с колокольцами, крупною рысью, мы проехали между двумя батареями красноармейцев, и нас не остановил никто. На солнце горели купола казанских церквей, и вонзалась в небо башня татарской царицы. На шоссе, у водопровода, стоял караул. Это были чехословаки.
«Комитет Учредительного собрания»
Когда в июне 1918 года чехословаки, взяли Самару, на Волге образовался «Комитет членов Учредительного собрания», председателем которого был Вольский, впоследствии вступивший в соглашение с большевиками. Комитет этот осуществлял функции правительства и состоял исключительно из социалистов-революционеров. Таким образом, благодаря чешско-словацким штыкам, партия социалистов-революционеров снова оказалась у власти.
Новое правительство приступило к формированию «народной армии» из поволжских крестьян. Сначала, когда в рядах этой, армии сражались отдельные чешско-словацкие и сербские части, успех сопутствовал начинаниям «Комитета Учредительного собрания»: были взяты Сызрань, Симбирск и, Казань. Впоследствии, когда Троцкий сосредоточил большие силы на Волге и когда чехословаков, сербов и русских волонтеров (главным образом офицеров) оказалось недостаточно для борьбы с большевиками, дела пошли хуже: мобилизованные крестьяне разбегались в леса или отказывались сражаться. Были даже случаи восстаний в полках. Эта неустойчивость «народной армии» происходила не от сочувствия крестьянского населения к большевикам. Наоборот, поволжские крестьяне определенно высказывались против «товарищей». Она происходила от того, что «Комитет Учредительного собрания» во многом повторял ошибки Керенского. Достаточно указать, что в течение первого месяца дисциплинарная власть не была возвращена офицерам и что поэтому дисциплина в войсках отсутствовала. Достаточно указать также, что Самарская контрразведка не столько интересовалась большевиками, сколько офицерами, разыскивая между ними конституционных монархистов.
Я не могу не отметить здесь, что если русское офицерство доблестно сражалось на Волге, то чехословаки и сербы оказали летом 1918 года неоценимую услугу России — услугу, которую русские никогда не забудут. Благодаря чехословакам и сербам была очищена от большевиков Сибирь. В годы тяжкой кровавой смуты славяне не забыли славян: Имена Массарика, Крамаржа, Венета, Чермака, Стефаника, Швеца и других навсегда останутся в памяти благодарной России.
В Казани я застал Флегонта Клепикова. Он был адъютантом у начальника гарнизона, генерал-лейтенанта Рычкова, члена «Союза защиты Родины и свободы». Кроме генерал-лейтенанта Рычкова, в небольшой армии, защищавшей Казань, было много членов «Союза»: из 7 участков боевого фронта четыре было под их командой. В Казани же я встретил начальника штаба «Союза» полковника Перхурова и члена «Союза» подполковника Ивановского, геройски защищавших Ярославль и спасшихся по Волге, на лодке. И хотя все они были недовольны «Комитетом Учредительного собрания» за его слабость и хотя все они вступили в «Союз» для поддержки не партийного, а общенационального правительства, прибыв в Казань, я немедленно распустил «Союз». Я находил, что тайное общество должно и может существовать только в той части России, которая занята большевиками. «Комитет Учредительного собрания», однако, отнесся к нам без благожелательства и доверия.
