История опустила занавес над очередным эпизодом американской войны во Вьетнаме, войны без героев и без славы.
Помните, был такой фильм «Рим, 11 часов»? Помните, как, не выдержав толпы безработных, рухнула лестница на римской бирже труда? Эти жуткие кадры мгновенно воскресли в памяти, когда я услышал о том, что произошло в Атланте — главном городе американского штата Джорджия.
Я звонил туда из Вашингтона. Вот что мне рассказали.
Все началось с заметки в местной газете. «Программа борьбы с безработицей… Увеличивается число рабочих рук, занятых в городском хозяйстве… Требуется 225 уборщиков мусора… Предпочтение будет оказано ветеранам вьетнамской войны».
После полуночи в Атланте начался дождь. Полицейский, выглянувший из стеклянной двери биржи труда, увидел на тротуаре одинокую человеческую фигуру на костылях. Человек без ноги, подняв воротник плаща, пытался укрыться от дождя под козырьком подъезда. Это был первый в очереди.
К трем часам ночи в очереди стояло уже около двух тысяч безработных.
К восьми часам утра там было свыше четырех тысяч человек.
В очереди стояли не только ветераны. Их как раз было немного. Здесь были плотники, столяры, шоферы, токари, слесари. Здесь были пожилые опытные мастера, отцы семейств и деды. Здесь были юноши, лишь прошлой весной окончившие среднюю школу. Они всю ночь стояли под дождем, чтобы получить должность уборщика мусора.
Они знали, что требуется всего лишь 225 человек. Но они не уходили. Что их задерживало? Надежда на чудо? Отчаяние?
А дождь все лил и лил. Рассвет был зыбким, мокрым, туманным. Серое утро не сулило удачи.
В восемь часов утра полицейский приоткрыл дверь, чтобы впустить их в вестибюль. Свыше четырех тысяч человек заволновались, зашумели, задвигались. Первым протиснулся в дверь человек на костылях. И тут же упал, сбитый густым людским потоком, который ворвался вслед за ним, отбросив в сторону полицейского. Затрещали двери. Зазвенели разбитые стекла. Кто-то дико закричал, прижимая ладони к изрезанному осколками лицу. Кто-то стонал, задыхаясь под грудой упавших на него тел.
Свыше четырех тысяч человек, сбивая друг друга с ног, топча упавших, бежали по коридору, чтобы первыми достигнуть заветной двери, чтобы получить место уборщика мусора. Вот как передал об этом в вашингтонскую газету ее атлантский репортер Поль Уэст: «Двадцатичетырехлетний одноногий инвалид пострадал, кажется, больше всех. «Опомнитесь! — кричал он. — Пропустите меня. Я ветеран!» Толпа неслась мимо него. Оставляя за собой полосу крови, он полз по полу и плакал навзрыд, пока его не оттащили в сторону полицейские».
Паника охватила служащих биржи. Боясь быть растоптанными, они заперлись в зале. Толпа бушевала у закрытой двери. На улице выли сирены полицейских машин. Приехал мэр Атланты. Он умолял толпу разойтись. Но люди еще долго не расходились. Чего-то ждали. Чего? Серое утро сменилось серым днем. Но чуда не произошло.
Примчавшиеся на биржу репортеры спешно брали интервью. Двадцатидвухлетний Уиллин Рид сказал, что он потерял работу полгода назад. Он пришел к бирже труда в три часа ночи. Думал, что будет одним из первых.
— Увидев очередь, я понял, что шансы мои равны нулю, — рассказывал он. — Но что мне оставалось делать, как не стоять в очереди? Вчера я побывал в десяти местах и везде получил отказ.
…Из Вашингтона я звонил в Атланту мэру Джексону, хотел расспросить его об уровне безработицы в Атланте, но его не оказалось на месте, и на мои вопросы ответил один из его сотрудников.
— То, что случилось в Атланте, случается сейчас и в других городах, только об этом не пишут, — с оттенком досады в голосе сказал мне мой собеседник. — Атланте просто не повезло. Какому-то городу предстояло попасть на страницы газет. По случайности попала Атланта.
По словам сотрудника мэрии, дела в Атланте обстоят не лучше и не хуже, чем в других городах США. Безработица здесь сейчас на уровне 7,5 процента. Среди молодых негров в Атланте работы не имеет каждый четвертый.
— Рядовые, обыкновенные цифры, — подытожил нашу беседу сотрудник мэрии. — В некоторых городах еще хуже. Например, в Детройте или в Буффало.
Газета «Вашингтон пост» опубликовала снимок, который занял чуть ли не четвертую часть первой страницы. Снимок был сделан в соседнем городе Балтимор с вертолета. Квадратное здание биржи труда и очередь безработных, растянувшаяся на несколько кварталов. Я видел, как рассматривали этот снимок люди на автобусной остановке в Вашингтоне. Пожилой мужчина покачивал головой и все повторял: «Боже мой! Вы только посмотрите! Боже мой!»
Что за этими восклицаниями? Я посмотрел в глаза этому человеку и увидел в них отчаяние. Такое отчаяние, что у меня сжалось сердце. Я не знаю, кто он. Расспрашивать не решился. Возможно, у него большая семья. Может быть, дочь или сын учатся в колледже. На оплату колледжа уходят все сбережения. Он уже не молод. Знает: будут увольнения, его уволят первым. Тогда и колледж прощай. Горе безработного — это горе, помноженное на число близких людей. В его возрасте искать работу — безнадежное дело. Пособие по безработице? Зажгите свечку с двух концов и посмотрите, как быстро она будет таять. Вот так и сроки пособий.
В Вашингтоне, где нет другой промышленности, кроме промышленности обслуживания государственных чиновников, конгрессменов и туристов, процент безработицы, как говорят, не самый высокий, если сравнивать его с другими городами. Но и здесь биржи труда и конторы по выплате компенсаций по безработице переполнены. Я посетил одну такую контору в пригороде Вашингтона. Администратор, в кабинет которого меня направили, растерялся. Протирая платком очки и близоруко щурясь, признался, что чувствует замешательство оттого, что не знает, что можно, а что нельзя говорить советскому журналисту. Просил не называть его имени в газете.
— Побывайте в зале, посмотрите, как мы работаем, — вдруг нашел он выход из положения. — Нам пришлось потеснить другие учреждения. Не хватает, знаете ли, помещения. Кстати, там сейчас телевизионные репортеры берут интервью.
Я пошел в зал на второй этаж. Очередь начиналась на лестнице. Совсем как в фильме «Рим, 11 часов». Только лестница здесь солиднее и прочнее. Очередь медленно движется снизу вверх к дверям в зал. Здесь разбивается на пять ручейков, текущих к пяти окошечкам. В окошечках клерки заполняют какие-то анкеты, листают какие-то бумаги. Действительно, заняты до предела.
У одного из окошек рыдает молодая негритянка. Девочка лет двенадцати гладит ее по плечу и уговаривает: «Не надо, мама. Не надо». А у самой дрожат губы, вот-вот сама расплачется.
Телевизионщики, видимо, уже отсняли все, что им надо было отснять, погасили свои яркие лампы. Оператор с камерой на плече кивает на рыдающую женщину и на всякий случай спрашивает репортера:
— Может, ее снимем?
Репортер, совсем еще юная девица, устало машет рукой:
— Хватит. У нас уже есть плачущий мужчина.
Рыжий парень в зеленой нейлоновой куртке откуда-то из коридора несет в картонном стакане воду.
— Вот выпейте, пожалуйста, — протягивает он стакан негритянке.
— Это, наверное, надо снять, — восклицает девица-репортер.
Осветитель мгновенно включает лампу. Оператор в два прыжка подлетает к окошечку. Девица спешит за ним, протягивает парню микрофон.
— Сэр! Вы… — она не знает, что бы такое спросить у парня. — Вы ничего не хотели бы сказать нам?
Парень берет у нее микрофон. Оператор знаками показывает ему, что глядеть надо в объектив. Трещит телекамера.
— Меня зовут Питер Сноу, — говорит парень, поднося к губам микрофон. — По профессии я плотник. У нас все в роду плотники. Мой дед рассказывал про великую депрессию 30-х годов. Отец вспоминал экономический спад 50-х годов. Старший брат был без работы во время спада 60-х годов. Теперь, в 70-х, моя очередь хлебнуть из горькой чаши. Вот я и думаю: что-то здесь не так. Как-то не так устроена жизнь, если не проходит десятилетия, чтобы не было спада…
— Стоп! — командует девица.
Осветитель щелкает выключателем. Гаснет лампа. Оператор опускает камеру.
…Вечером в час последних известий мы сидели у телевизора. Хотелось посмотреть, как будет подан репортаж с биржи труда. Но его не показали. Его вытеснил репортаж из Нью-Йорка. Репортер стоял на людном перекрестке Бруклина и рассказывал, что накануне были уволены еще 598 рабочих коммунального хозяйства города. Среди них был Роберт Марильяно из бригады маляров, ремонтировавших здание местного суда. Возраст — 33 года. Национальность — итальянец. Недавний эмигрант.
Говорят, что отчаяние Марильяно было так глубоко, что он потерял рассудок. Вот на этом самом перекрестке он облил себя бензином, чиркнул зажигалкой и превратился в пылающий живой факел…
