Ознакомительная версия.
Пришли в батальон, я роту построил и говорю: «Слушайте, волки. Если хоть одно слово в его сторону, хоть один плевок — расстреляю, ей Богу». И все бойцы вспомнили его имя, и он сразу приободрился. Потом сержант ко мне подходит: «У него скоро дембель, клянусь, через месяц вы его где-нибудь встретите в Москве или в Питере — и не узнаете». — «Почему?» — «Он мимо пройдёт, и вы его не узнаете: будет в галстуке и на хорошей машине». Ждём вертолёт за дембелями. Этот солдат подходит: «Можно мне с вами на крайнее задание сходить?». — «На крайнее — не возьму». — «Но я же тогда больше никогда в жизни не смогу сходить в разведку!». — «Сиди всю ночь в роте, топи печку, целей будешь». Утром прилетел вертолёт, я его обнял и: «Кругом, бегом — марш!».
За всю кампанию у меня был только один случай неповиновения. В группу попал «мальчик», ростом под два метра, но очень худой. Говорил он с акцентом — мама у него ингушка, а папа из Абхазии. На обратном пути, в горах, он сломался: не мог больше идти. Приказал бойцам: «Раздевайте его!». Идёт «голый», без экипировки, без оружия. У меня сколько пацанов умирали, вещи отдавали, но чтобы оружие отдать — никто и никогда. Был случай: у раненого силой забирали пулемёт — не отдал. А этот «мальчик» — легко — кому автомат, кому пистолет. Шёл голый, и все равно — скоро садится: «Дальше не пойду!». А мне нельзя было останавливаться, очень сильно рисковал: много было признаков, что бандиты нас сопровождали по лощине. И местность была невыгодная для боя. И этот начинает капризничать! Я был на волосок от применения оружия. Вогнал патрон в патронник: «Я тебя живым оставить здесь не могу, ты уж извини». Он знал радиочастоты, позывные, состав группы. Он сидел и для меня не представлял никакой ценности, ни как боец, ни как человек. Я его вычеркнул из своего сознания моментально. Ребята на него посмотрели, как на собаку, в глазах бойцов — абсолютная пустота, никакого сочувствия к нему. Он понял, что у него нет выхода: либо шевелить ножками, либо остаться в этих горах навсегда. Я бы его кончил, но всё же предложил: «Перейди в головной дозор. За тобой иду я. Если я догоняю тебя, ты остаёшься в горах, если попытаешься вправо-влево уйти, то здесь остаёшься. И он шёл. Дошёл. А в батальоне вдруг вспомнил, что он в первую кампанию воевал не в разведке, как нам говорил, а был поваром.
Как-то мы работали вместе с батальоном разведки Северо-Кавказского военного округа. Вечером с их офицерами немного водки попили и вижу: сидит командир их разведдесантной роты, капитан, и слушает трофейную плёнку магнитофона. Какой-то их патриот типа нашего Газманова блеёт, как русские танки горят, и подпевает «Аллах акбар». Сидит этот наш русский капитан и — млеет от этой «духовской» дряни! — «Ну ладно, говорю ему, — послушали, гаси её, выключай». — «Нет, ты послушай, как поёт!». — «О чем поёт? Как они наши танки жгут? Как пленных режут, как баранов? Выключи, солдаты же слышат». — «Нет, они же за правду воюют!». И это говорит командир разведдесантной роты российской армии! Сидит и в пятый раз слушает эту плёнку! Как он мог воевать с таким отношением к противнику? Чему он мог научить своих солдат?
К концу моей войны уже все у меня в группе были из контрактников. Все обтесались. Сложился костяк из ребят, кто действительно служил в разведке. Я вожжи отпустил: у меня уже были достойные сержанты. Да и так практически вся рота была из сержантов. Были бывшие капитаны, лейтенанты милиции, но это спецзвания. Там он капитаном служил, а в войсках — сержант, как на срочной. У меня в роте был Сергей Вихрев, как раз бывший омоновец, так он брал с собой на задание всего шесть заряженных магазинов, тогда как все бойцы по двадцать, да ещё по цинку рассыпухой. А он только шесть и две гранаты. «А если кончатся, — говорит, — так я пойду и у них, у бандитов, возьму. Если бой идёт, значит — у кого-то всегда есть патроны». Всегда у него после задания оставались патроны. Хотя в бою магазин вылетает за десять секунд. У этого парня было три «горячих точки», и везде он служил в разведке. В мирной жизни он был офицер милиции, а у нас — сержант. Сначала отбирал из прибывших контрактников, с кем можно разговаривать, потом отдавал сержантам, сержанты их прессовали по-своему, потом брал их с собой, на лёгкие задания — посмотреть, послушать, без огневого контакта. И там уже становилось ясно — нужен он нам или нет, берём или нет, на кухню его или в другую роту.
У меня в начале февраля на пополнение пришли несколько контрактников — «афганцев» — тельняшки на себе рвали, такие герои. Мужики были намного старше меня по возрасту, но забыли, что воевали-то срочниками, а не офицерами. Не могли сразу понять, что и здесь ты — просто солдат, поэтому делай своё дело и не берись командовать. Они мне пытались говорить, что зачем идти по сугробам, когда есть дорога, так быстрее дойдём и всех там убьём! — «Охолонитесь, — говорю. — Вы не в ВДВ, нам надо молча, тихо. Посмотрел, записал — ушёл. Мы не на подвиг идём, а на работу». Заниматься с ними в боевой обстановке было просто некогда. На привале пришлось объяснять этим солдатам под 40 лет, что это я веду группу, а вы меня охраняете, а не вы ведёте группу. И всё это шёпотом, лёжа в сугробе. Я видел, как у них напрягаются мозги: — «Что он такое говорит? Ведь мы же в ВДВ служили, а он такой молодой и командует здесь!». Но они мои слова поняли, да и куда было деваться: основная масса в группе — мои старые бойцы. Одним словом — коллектив.
Или другой солдат, ещё до войны у меня служил, маленький, юркий, художник по натуре, Юра Александровский. Он рисовал, скульптурой занимался, мальчик — интеллектуал, из порядочной семьи. Занимался восточными единоборствами да плюс очень хотел служить. Он был самый маленький в роте. Был очень преданный. Всегда у меня ходил в группе. Однажды, ещё до войны, внезапно приехало командование из Москвы, и мне приказ: «Чтобы ваших солдат здесь не было, вот вам территория, идите, делайте, что ходите». Нас отправили, чтобы глупые вопросы командованию не задавали. Я повёл своих солдат в лес и объявил конкурс на лепку из снега лучшей снегурочки. У какой пары окажется лучшая — увольнение на сутки. Дал время. И в увольнение ребятам было охота, и интересно детство вспомнить. Мы с другом-взводным стоим в сторонке. Через час подходит сержант: «Можно смотреть!». Я таких чудовищ из снега в жизни не видел! Подходим к этому Юре. Снегурочка — в полный рост, произведение искусства, даже с ресничками, как живая. Он и его товарищ выиграли суточное увольнение. Весь взвод ходил и жалел, что нет фотоаппарата: «Ну, Юра ты даёшь!».
Он был со мной в группе и в Чечне. Юра мне жизнь спас, огнём прикрыл вовремя. Однажды, в середине войны, он приходит ко мне. «Наверное, что-то случилось?» — спрашиваю. — «Товарищ старший лейтенант, у меня к вам разговор. Я с вами больше не могу ходить в разведку». Понял, что теряю бойца. — «Что случилось? Надо в отпуск? Всё сделаю!». — «Я больше не могу убивать людей…». Я вспомнил его снегурочку и понял, насколько было сложно на войне этому мальчишке: он принимал мир совсем по-другому. Он ходил в разведку, и, когда понял, что вот-вот сломается, пришёл и сам об этом сказал. — «Ну, тогда либо на кухню, либо вечно печки топить». — «Куда скажете». — «Но с тебя всегда горячий чай!». — «Есть!» — радостный. Я раза три сходил в разведку без него. Бытовых проблем не было, когда возвращались — всегда горячий чай, печка, он помогал снимать снаряжение. А потом он опять подходит, такой виноватый, и опять с разговором. — «Я больше не могу здесь сидеть, разрешите с вами опять на боевые». — «Ты же не можешь больше людей убивать?» — «Не могу сидеть один, когда вы ходите в разведку, не могу ребятам в глаза смотреть, когда они приходят с задания»…
«У меня было чувство долга…»
Олег Кучинский, снайпер:
— Я простой солдат, который некоторое время провёл на войне. Это был не просто промежуток жизни. Война оставила глубокий рубец в моём сердце, который никогда не заживёт, эта рана будет кровоточить всю жизнь.
Что это такое — война? Есть простое объяснение, что это физическое уничтожение людей, то есть убийство. А кто кого — бой покажет. Мне однажды командир сказал: «Ты стал воином и должен убивать, иначе убьют тебя. А все другие вопросы решили и решают без нас». За каждой войной стоит чья-то проблема социального характера, где решается политические, идеологические, а то и религиозные задачи. Формы ведения войны всегда практически одинаковы: наступление, оборона, партизанская, разведывательная, диверсионная, холодная.
Почему мужчину тянет на войну? Потому что мужчина — воин! Каждый здравомыслящий человек при любых его убеждениях, великих и правильных, знает или держит в подсознании, что его могут убить. Но есть и другое осознание, что он должен будет убивать. Дан клич «Родина мать зовёт!», и тысячи молодых парней поехали защищать интересы Родины. У меня было чувство долга, так меня воспитывали отец, дедушки, бабушки, старшее поколение. Мне не надо было рассказывать о необходимости сохранить целостность нашего государства. Мне и самому надоело смотреть на то, что творится в моём некогда таком большом государстве. Все мы прекрасно знали, почему ехали на войну. Конечно, у каждого была своя причина или свой долг. Многие из нас понимали, что если не поедем воевать мы, опытные солдаты, то командование опять бросит мальчишек-срочников в это горнило огня и смерти.
Ознакомительная версия.
