Ознакомительная версия.
Но над мастерами средней руки Беллоу поднимает необыкновенное умение строить миф из тонко подмеченного бытового и чуть ли не научного материала, из подробностей, до которых нам надо докапываться. О лысом орле можно прочитать, что он, несмотря на свои размеры и грозный вид, совершенно никудышный охотник, он предпочитает питаться дохлой рыбой или воровать ее у хищников послабее.
Одно из заблуждений постмодернизма заключается в том, что писательское искусство почти целиком сводится к проблеме стиля и что оригинальный способ письма – весь секрет таланта. «Приключения Оджи Марча» написаны в нарочито свободном ключе, по течению жизни заглавного персонажа, из которой, тем не менее, автору удается извлечь захватывающую притчу. Тут, правда, есть прием, даже трюк: Беллоу наделил своего героя недюжинным обаянием, которое побуждает окружающих немедленно обращать на него внимание и пытаться вписать его в собственный жизненный план. Но этот магнетизм странным образом становится для него орудием извлечения урока, он развивает в нем способность противиться чужим планам и искать собственный. Неправда, что Оджи Марч так никем и не становится к концу романа, – он становится самим собой, в отличие от брата, тоже по-своему человека обаятельного, который, однако, капитулирует перед социальными условностями, обзаводясь некрасивой и богатой женой и соглашаясь на жестокую мораль предпринимательства. Такую же судьбу он готовит и Оджи, как бы ища сообщника, но в критический момент Оджи поступается невестой и богатством, чтобы помочь другу. Именно это он и имеет в виду, с первой строки объявляя себя американцем, – готовность к постоянному выбору и риску, свободу от пут обычая. Это не культурный штамп, не хищный американец Синклера или Драйзера, а американец Сола Беллоу, свободный уроженец многоязыкого и хмурого города Чикаго.
Сол Беллоу, несмотря на всю верность подмеченной зоологии, всю жизнь наблюдал, конечно же, не орлов, а людей, и его уникальная способность мгновенного фотографирования окружающих изнутри, сослужившая ему такую службу в литературе, в жизни обернулась странной проблемой. Хорошо известно, что Толстой, работая над «Войной и миром», в особенности над женскими персонажами, подробно расспрашивал жену и ее родных о причудах женского поведения. Беллоу никогда никого не расспрашивал, он просто пристально наблюдал, а затем публиковал результаты в образах персонажей, чем заработал себе репутацию литературного каннибала, неприязнь многих друзей, коллег и бывших жен. И если я упомянул о его многочисленных браках, то совсем не в порядке праздной сплетни – некоторые из них сокрушила именно литература, а одна из бывших жен, усмотрев свой нелестный портрет в одной из героинь, предложила лауреату в 24 часа убраться из дому. Возможно, что именно такова цена, которую взимает дар реализма, способность видеть мир пронзительнее и обнажать в нем смыслы, скрытые от вялого взгляда.
Но я все же хочу вернуться к нашему герою, Оджи Марчу. Вместе с ним и за ним на страницы американской прозы пришло новое, иное поколение американцев и стоящий за ними великий город на Великих Озерах. Власть этого поколения оказалась не очень долговечной, и последующие романы Беллоу уже лишены атмосферы неудержимой радости, перед которой пасует угрюмая городская жизнь. Возобладала настороженность, порой с привкусом обреченности. Так оно произошло и в жизни, где на смену утопии 50-х и 60-х годов пришла трезвость 70-х, цинизм 90-х, а теперь, возможно, и просто страх перед неведомым тысячелетием. Но урок, преподанный «Приключениями Оджи Марча», остался навсегда: литература – это не калька с повседневности и не бесполезная мозговая эмиссия. Литература, да и вообще искусство – это попытка сотворения жизни заново, ее перевоссоздание из запоротого Богом проекта, а жизнь – это, несмотря ни на что, попытка счастья.
Премьер-министр Италии Сильвио Берлускони – по происхождению не политик, а бизнесмен и известен своим обыкновением спотыкаться о собственный язык. Если прибегнуть к компьютерному жаргону, it’s a feature, not a bug – то есть это не дефект, а часть замысла. Итальянским избирателям навязли в зубах политические махинаторы, и они намеренно поставили во главе правительства человека, говорящего то, что он думает. Тем не менее эта привычка не раз ставила Берлускони в щекотливое положение. Один из самых памятных случаев имел место вскоре после террористических актов 11 сентября 2001 года. Реагируя на чрезмерное, на его взгляд, заискивание США и Европы перед исламом, итальянский премьер заявил, что у Запада нет никаких оснований оправдываться, потому что именно он дал миру идеи свободы и демократии.
Поднялся предсказуемый шум, и Берлускони, как уже не раз, пришлось принести публичные извинения и не слишком убедительно пояснить, что он имел в виду не то, что сказал, – или наоборот. Но это было признание в политической, а не в фактической ошибке. Нет, конечно, никакой гарантии, что Берлускони был изначально прав, но аргументы в его пользу всем известны. Если свобода и демократия не являются исключительным продуктом культурно-политической эволюции Западной Европы, то где же тогда другие претенденты и их адвокаты?
Один из этих адвокатов, пусть и с некоторым опозданием, теперь взял слово. В американском журнале New Republic опубликована статья под названием «Демократия и ее глобальные корни» с подзаголовком «Почему демократия – не то же самое, что вестернизация». Автор статьи, Амартия Сен, – не какой-нибудь модный вашингтонский журналист, а человек с мировым именем – оксфордский профессор, лауреат Нобелевской премии по экономике. Здесь он, однако, выступает не совсем по профилю, и поэтому я рискну разойтись с ним во мнениях – в конце концов, даже кошке позволено смотреть на короля.
Амартия Сен упоминает широко распространенные сегодня сомнения относительно возможности реализации демократии в странах с низким уровнем жизни населения и с отсутствующими историческими предпосылками к такому общественному устройству.
...
Во-первых, имеются сомнения относительно того, чего может добиться демократия в бедных странах. Разве демократия не является барьером, препятствующим процессу развития и отвлекающим внимание от приоритетов экономических и социальных перемен, таких как обеспечение продовольствием, увеличение дохода на душу населения и осуществление структурных реформ? Утверждают также, что демократическое правление может быть совершенно нелиберальным и способно причинять страдания тем, кто не принадлежит к правящему большинству… Разве не полезнее для уязвимых групп защита, которую может им обеспечить авторитарное правление?
Второе направление атаки сосредоточивается на исторических и культурных сомнениях относительно навязывания демократии людям, котором она якобы «неведома». Рекомендация демократии как всеобщего правила для всех народов… нередко осуждается на том основании, что это подразумевает навязывание западных ценностей и западной практики незападным народам… [Этот аргумент подразумевает], что демократия – идея, которая коренится исключительно в типично западном ходе мысли и которая довольно долго процветала в Европе и нигде более.
Сам автор статьи этих сомнений, по-видимому, не разделяет, но из совсем других соображений, чем большинство сторонников демократии на Западе. Он не видит в демократии ничего типично западного и находит ее примеры в истории многих народов. Для этого, однако, ему приходится произвести некоторые риторические операции с определением терминов. В частности, он возражает против слишком узкого определения демократии, ее фактического сведения к процедуре выборов и противопоставляет ему термин «применение общественного разума», принадлежащий американскому философу Джону Ролзу. Мне этот аргумент не совсем понятен. Ролз занимался не столько определением наилучшего вида демократии, сколько социальными возможностями для ее возникновения и существования. Ему совершенно не приходило в голову противопоставлять абстрактный «общественный разум» реальной демократической процедуре.
Помимо этого, тому, кто внимательно следит за дебатами о сущности демократии, идущими на протяжении ряда лет в западной прессе, трудно понять, кому Амартия Сен вменяет в вину неоправданно узкую концепцию демократии, ее сведение к выборам. Насколько мне известно, большинство авторов как раз настаивает на том, чтобы понимать демократию как можно шире. Известный американский политический обозреватель Фарид Закария написал нашумевшую статью о пороке демократии, оторванной от политической доктрины либерализма, и она вызвала широкие дебаты как в США, так и за рубежом. Амартия Сен, судя по всему, опоздал на этот спор.
Впрочем, я подозреваю его кое в чем похуже, чем простая ошибка. Рассуждая о том, почему выборы сами по себе не являются залогом демократии, он приводит в пример рекордные результаты советских выборов при Сталине и иракских – при Саддаме Хусейне. Здесь он попросту прибегает к логической уловке, потому что демократические выборы всегда должны быть свободными и справедливыми, тогда как советские и иракские были чистыми инсценировками. Такой способ аргументации не может не вызывать тревоги. Куда более веским доводом могла бы стать ссылка на выборы в Веймарской Германии, приведшие к власти Гитлера.
Ознакомительная версия.
