Ознакомительная версия.
Впрочем, я подозреваю его кое в чем похуже, чем простая ошибка. Рассуждая о том, почему выборы сами по себе не являются залогом демократии, он приводит в пример рекордные результаты советских выборов при Сталине и иракских – при Саддаме Хусейне. Здесь он попросту прибегает к логической уловке, потому что демократические выборы всегда должны быть свободными и справедливыми, тогда как советские и иракские были чистыми инсценировками. Такой способ аргументации не может не вызывать тревоги. Куда более веским доводом могла бы стать ссылка на выборы в Веймарской Германии, приведшие к власти Гитлера.
Если оставить выборы в стороне, то что же конкретно понимает Амартия Сен под демократией? По его словам, идея о том, что демократия родилась на Западе, связана с греческим происхождением самого слова и с периодом истории античных Афин в V веке до нашей эры. Хотя афинская демократия наделяла правом голоса лишь граждан мужского пола, то есть меньшинство населения города, прецедент заслуживает внимания и уважения. Тем не менее это, на взгляд автора, никак не оставляет за греками или европейцами вообще исключительной прерогативы на свободу, плюрализм и публичную дискуссию – а именно так понимает демократию сам Амартия Сен. Он сразу же с укором замечает, что чрезмерное внимание, уделяемое Афинам, игнорирует интеллектуальные корни Греции в Египте, Иране и Индии.
Надо сказать, что греки эпохи Перикла знали об Индии исключительно мало, а Иран, то бишь Персия, был для них врагом. Их интеллектуальное развитие действительно очень многим обязано египтянам, и они сами это признавали. Сюда входили математика, астрономия, география – что угодно, но только не демократия. Напомню, что Древний Египет был деспотическим государством – может быть, самым деспотическим за всю историю человечества, без каких бы то ни было проблесков «свободы, плюрализма и публичной дискуссии».
В целом большая часть аргументов Амартии Сена сводится к поискам проблесков свободы и плюрализма в истории стран, лежащих за пределами античной цивилизации и Западной Европы, в основном на Востоке, и к вере в то, что перечисление подобных случаев в конечном счете сложится в доказательство. А поскольку стран много и история обширна, кое-какие случаи найти всегда можно. Тут и отрывок из мемуаров Нельсона Манделы о свободном выражении мнений на собраниях коренного населения в его родной Южной Африке, и лекция о свободе слова, которую прочитали индийские брамины Александру Македонскому, и похвала индийским императорам, буддисту Ашоке и мусульманину Акбару, за их беспрецедентную терпимость. У рядового читателя, плохо осведомленного об истории этих стран, нет возможности эти факты проверить, а сам автор сообщает их крайне скупо, и приходится верить на слово в расчете, что нобелевский лауреат все-таки не соврет. Но когда возможность проверки все-таки возникает, доводы Амартии Сена предстают вопиюще неубедительными.
Я уже упоминал о риторических приемах Амартии Сена, которые в корректной дискуссии недопустимы. Пришло время проверить кое-что из приводимых им фактов. У меня нет оснований подвергать сомнению правдивость Нельсона Манделы в его мемуарах, но они ровным счетом ничего не доказывают. Я могу согласиться с тем, что Ашока и Акбар были действительно либеральными правителями, но на протяжении истории таким на смену всегда приходили тираны, и поэтому тут тоже восхищаться нечем. Лучше я еще раз предоставлю слово автору:
...
Как терпимость, так и свобода публичной дискуссии часто рассматриваются как специфические – и, возможно, уникальные – особенности западной традиции. Насколько правильно такое понимание? Несомненно, терпимость в общем и целом является важной характеристикой современной западной политики (оставляя в стороне такие крайние отклонения, как нацистская Германия или нетерпимые администрации Британской, Французской и Португальской империй в Азии и Африке). Тем не менее здесь нет никакого исторического водораздела, который отмежевал бы западную терпимость от незападного деспотизма. Когда еврейский философ Маймонид был принужден эмигрировать из нетерпимой Европы в XII веке, он нашел вполне терпимое убежище в арабском мире и получил почетную и влиятельную позицию при дворе императора Саладина в Каире – того самого Саладина, который так ожесточенно воевал против врагов ислама в период крестовых походов.
Здесь передо мной стоит выбор: обвинить Амартию Сена в невежестве или во лжи. И то и другое достаточно позорно и окончательно обесценивает его аргументацию. Я отмечу лишь походя, что Британская империя, в которой никого не казнили за особое мнение и которую победил безоружный городской сумасшедший с козой на поводке, поставлена в один ряд с нацистским режимом. Но вот о еврейском философе Моисее Маймониде стоит поговорить подробнее. Спору нет, Европа его времени сильно уступала цивилизации ислама и в терпимости, и в просвещенности, и даже в личной гигиене. Но эта Европа не имеет к Маймониду никакого отношения, потому что он родился в Кордове, в арабском эмирате на территории Иберийского полуострова. Вот это как раз было тогда одно из самых просвещенных и терпимых мест, но оно доживало последние дни. Когда Маймонид был еще ребенком, мусульманскую Испанию захватила пришедшая из Африки берберо-арабская династия Альмохадов, которые под страхом смерти потребовали от иноверцев обращения в ислам. В конечном счете философ бежал в Каир, где и окончил свои дни – но не в почетной должности при дворе Саладина, который к тому же никаким императором не был, а в качестве личного врача его визиря.
Взвесив все факторы, я не нахожу возможным обвинить Амартию Сена в невежестве. Дело ведь не столько в фактических неточностях, которыми изобилует его статья, сколько в намеренно сбивающих с толку риторических приемах, в крапленых картах и лишних тузах, то и дело выпадающих из рукава. А коли так, остается обвинение если не во лжи, то в таком издевательстве над истиной, которое от прямой лжи почти неотличимо. Ведь если бы Амартия Сен действительно хотел убедить нас в глобальных корнях демократии, его тезис уложился бы в пару строк – ему достаточно было бы упомянуть хотя бы одну демократическую страну, чье общественное устройство не восходило бы к западным либеральным и парламентским традициям. Но он этого не сделал по вполне понятной причине, предпочтя навести риторический туман.
В действительности искать корни демократии в Афинах (и я теперь веду речь именно о западной демократии) – дело бесполезное. Афины по нынешним понятиям были не демократией, а деспотической властью толпы, и этот режим просуществовал всего лишь несколько десятков лет. Что касается более позднего романо-германского населения средневековой Европы, то оно имело об античной Греции весьма расплывчатое представление – наследие греческой культуры стало осваиваться лишь в период Возрождения, когда общество уже сделало ощутимые шаги в направлении собственной концепции демократии.
Эта эволюция началась уже в то время, когда Моисей Маймонид бежал из повергнутой во мрак исламской тирании Кордовы. Одним из залогов позднейшей европейской демократии стала уникальная общественная организация, сложившаяся в Западной Европе, – феодализм, но не в смысле марксистских производственных отношений, а как ленно-вассальная система. Эта система основывалась на письменных договорах, в которых оговаривались права и обязанности вассала и суверена по отношению друг к другу. Так зарождалось контрактное право, ставшее неотъемлемой частью западной разновидности демократии и оставленное совершенно без внимания Амартией Сеном. Впервые в истории отношения между правителем и подданными строились не на основе произвола или традиции, а в соответствии с пунктами юридического документа.
Все дальнейшее развитие демократии совершенно неотделимо от ее письменной юридической основы. Все свободы и права, подсмотренные Амартией Сеном в мировой истории, в действительности ничего не стоили, поскольку не были подкреплены имеющим реальную силу юридическим документом, обязательным к исполнению обеими сторонами. Чтобы понять эту важнейшую черту демократии, полезно проследить за освоением страны, на территории которой возникло первое в мире реальное демократическое государство – Соединенные Штаты Америки.
Откуда возникла идея конституции? Она явно пришла не из Афин, и даже не из Англии, откуда прибыли пилигримы и где письменной конституции нет и по сей день. Хотя слово «конституция» в древности существовало, оно обозначало исторически сложившееся общественное устройство, а вовсе не письменный документ, положенный в его основу.
Прообраз американской конституции, первой в мире, хорошо известен – это так называемое «Мэйфлауэрское соглашение», документ в полстраницы, составленный пилигримами на борту судна «Мэйфлауэр» и подписанный всеми членами экспедиции, первыми эмигрантами в Новый Свет. В нем участники подтверждают верховный суверенитет английского короля Иакова и оставляют за собой право принимать по мере надобности собственные законы. Этот документ – прямой потомок грамот, регулировавших отношения между королями, баронами и рыцарями.
Ознакомительная версия.
