На самом деле постоянные отъезды «в деревню» имели для Бисмарка очень большое значение. Во-первых, они давали ему возможность не погрязнуть в решении тактических вопросов и в суматохе текущих дел. Во-вторых, они позволяли ему почувствовать себя сельским помещиком. «Железный канцлер» на самом деле достаточно болезненно относился к тому, что Лотар Галл называет «постепенным растворением частной сферы в общественной жизни» [485]. Политика была его всепоглощающей страстью, но поглощение происходило отнюдь не без сопротивления со стороны самого Бисмарка. Он любил играть со спасительной мыслью о том, что в любой момент может подать в отставку и уехать из суматошного Берлина. Прогулки по лесам, уеди нение в тиши комнат, инспекции окрестных полей – все это давало «железному канцлеру» возможность ощутить наличие своей приватной сферы, куда не было доступа политическим баталиям и интригам. Как писал Х. фон Кроков, «Бисмарк напоминал паромщика между двумя берегами. На одном берегу он находит прибежище в браке, семье и поместье, домашний уют и спокойствие сельской жизни. Однако его жажда деятельности и честолюбие не находят здесь выхода. С другого берега его манят деятельность, ответственность, взлеты и падения власти – и с этими приманками вновь вступает в противоречие стремление к уединению» [486]. Это противоречие, в свою очередь, не могло не сказываться отрицательно на душевном состоянии и физическом здоровье Бисмарка.
Бисмарк и в период своего пребывания на посту главы правительства продолжал много читать, в первую очередь художественную литературу. Речь при этом шла как о произведениях, уже успевших стать классикой, так и о новинках. Из немецких писателей Бисмарк больше всего ценил Шиллера. Гете он считал законченным образцом бюрократа, который любил свой пост больше, чем свой литературный талант. В то же время канцлер наизусть знал первую часть «Фауста». Бисмарк вообще отличался прекрасной памятью и в своих парламентских выступлениях обильно цитировал классиков, начиная с Гомера. Из иностранных авторов он высоко ценил Элиота и Тургенева, которого называл «самым одухотворенным из живущих ныне писателей» [487]. Новыми достижениями наук, как естественных, так и гуманитарных, «железный канцлер» практически не интересовался. Как писал Отто Пфланце, «его духовные интересы оставались интересами образованного дворянина старого времени» [488]. Бисмарк практически никогда не посещал театры, однако любил слушать музыку в домашних условиях, когда в роли исполнителей выступала его жена или Койделл.
В общении «железный канцлер» мог быть весьма обаятельным собеседником. Его голос, вопреки сложившемуся стереотипу, был довольно высоким, но Бисмарк прекрасно владел им, чередуя интонации, подбирая оттенки и делая точно рассчитанные паузы. Он любил рассказывать истории, от коротких анекдотов до больших фрагментов воспоминаний, которые заставляли некоторых современников обвинять его в склонности к монологам. Однако большинство свидетельств рисует нам Бисмарка как весьма интересного рассказчика. «Я хотела бы записать, – вспоминала баронесса Шпитцемберг, – все его маленькие замечания, шутки, импровизации, иногда очень серьезные, даже меланхоличные, иногда грубые, полные жизненной силы, потом вновь мягкие, полные понимания к слабостям человечества, однако не конкретных людей. Очевидные противоречия этой могучей личности имели огромную волшебную силу, которая воздействовала на вас снова и снова» [489]. О «магическом обаянии», которое излучал Бисмарк, вспоминали и другие современники.
Здоровье Бисмарка на протяжении всех 1870-х годов оставалось больной темой. Дело было не только в многолетнем нервном напряжении, но и в последствиях нескольких полученных им травм. Он неоднократно падал с лошади, при этом как минимум трижды получал серьезное сотрясение мозга, а однажды, в 1868 году, сломал себе три ребра. К этому добавлялась полностью расстроенная пищеварительная система, страдавшая в первую очередь от не знавшего меры чревоугодия «железного канцлера». Частые простуды, ревматизм, невралгические боли, мигрени дополняли картину. Единственным способом лечения был отдых – либо на водах, в Гаштейне или Киссингене, либо в одном из поместий. Слова «диета» и «режим дня» оставались Бисмарку чужды. К врачам он относился с некоторым подозрением, впрочем, вполне понятным, если вспомнить его петербургские приключения. Регулярно обращаясь к медикам за помощью, он тем не менее далеко не всегда следовал их рецептам.
«Железный канцлер» весьма тяжело переносил физические страдания. Спокойным стоицизмом он отнюдь не отличался, и многие окружающие вынуждены были выслушивать его жалобы. В 1872 году на одном из приемов он говорил: «Мои страдания объясняются по большей части бессонницей. Я не могу заснуть, что бы я ни делал. Я читаю, снова встаю, хожу по комнате, курю – ничто не помогает, и только к 7 утра я могу крепко заснуть. И тогда я сплю часто до двух часов пополудни. Я знаю, в этом виноваты мои нервы – их я оставил в Версале. И самое неприятное, что, когда я не могу заснуть, меня отхватывает все то раздражение, которое я накопил, причем в усиленной степени, и в этом нет ничего приятного. Я нахожу прекрасные ответы на слова, которые меня разозлили, но из-за этого снова обретаю бодрость и прощаюсь со спокойным сном» [490]. Очевидно, постоянное стремление Бисмарка привлечь внимание к своим страданиям объясняется не чем иным, как дефицитом тепла и заботы, который ощущался им с самого детства. Даже семейная жизнь не могла полностью компенсировать его.
Впрочем, как справедливо отмечает Отто Пфланце, «у него был блестящий талант превращать недостатки в достоинства и неудачу в успех. Плохое состояние своего здоровья в целом и своих нервов в частности он умел вновь и вновь обыгрывать так, что это производило воздействие на короля, на министров, даже на рейхстаг. В критические моменты он часто заявлял, что больше не в состоянии выносить политических конфликтов и в случае, если ему будет и в дальнейшем оказываться сопротивление, будет вынужден просить об отставке, удалиться в Варцин или Фридрихсру и предоставить страну ее судьбе. Его вес в правительстве и политической жизни после 1870 года был настолько велик, что эта тактика часто приносила успех. Даже самые жестокие критики его внутренней политики были убеждены в его незаменимости в международных делах. Возражения снимались, мероприятия одобрялись, министры отправлялись в отставку, даже парламентские решения отменялись, если говорилось о том, что этого требует здоровье канцлера. С другой стороны, частое раздражение Бисмарка усиливало напряженность между ним и его коллегами и подчиненными, а также депутатами парламента» [491]. Усиливавшиеся недуги негативно сказывались на работоспособности Бисмарка; часто он не мог работать более двух часов в день, подолгу не появлялся в парламенте, ограничивал свое общение с чиновниками. В условиях, когда решение всех важных вопросов зависело от него, а подчиненные были лишены какой-либо самостоятельности, это крайне негативно сказывалось на ведении дел. «Мое топливо истрачено, я не могу продолжать», – жаловался он в мае 1872 года [492].
Портреты и фотографии Бисмарка того времени показывают нам грузного стареющего человека с волевым выражением лица, плотно сжатыми губами, тяжелым взглядом из-под густых бровей. Современники вспоминали этот взгляд, который прожигал собеседника насквозь и заставлял порой чувствовать дискомфорт, несмотря на все радушие и приветливость главы правительства. Улыбка, которая бывала на лице Бисмарка далеко не так редко, как это можно было бы подумать при взгляде на его портреты, часто принимала ироничный оттенок. Сам «железный канцлер» однажды жаловался, что у него нет хороших портретов, все существующие лгут, поскольку на самом деле он является мечтательной и сентиментальной личностью. Действительно, имеющиеся изображения мало что могут рассказать нам об эмоциональной составляющей характера Бисмарка – тем более что сам он часто прятал ее от окружающих.
И уж во всяком случае не ощущали сентиментальности и чувствительности «железного канцлера» его подчиненные и коллеги. Им приходилось сталкиваться с недоверием Бисмарка, который считал нужным строжайше контролировать всех, кто не успел зарекомендовать себя в его глазах с наилучшей стороны. В дальнейшем они вынуждены были учиться слепо подчиняться своему шефу, порой чувствовать себя школьниками, которых распекает строгий учитель. Когда Койделл, давно и хорошо знавший Бисмарка в неформальной обстановке, стал его подчиненным, ему пришлось долго привыкать к манерам своего начальника. Прусский министр внутренних дел предупреждал его: «Ваша работа с Бисмарком будет сложной, обратите на это внимание. Он жесткий человек и не терпит возражений. Тех, кто имеет с ним дело, он вынуждает к покорности» [493]. Встречались, конечно, и исключения, те, кому «железный канцлер» позволял отстаивать свое мнение, но их с течением времени становилось все меньше. С юности ненавидевший профессиональную бюрократию, особенно ее либеральное мышление, Бисмарк теперь, встав во главе исполнительной власти, стремился превратить ее в слепое орудие своей воли, в инструмент, который будет четко и без возражений исполнять все, что приказано сверху.
