9 апреля, в день, когда прошло первое после каникул заседание рейхстага, компромисс состоялся окончательно. Утром Бисмарка посетил император, которому канцлер рассказал о предложении национал-либералов и убеждал согласиться на него. Бисмарк сумел уверить Вильгельма, а через него – и военных в необходимости септенната, представив дело так, что в противном случае широкомасштабный конфликт и его собственная отставка неизбежны, поскольку необходимое большинство в пользу правительственного предложения не может быть обеспечено; как он заявил императору, в случае несогласия последнего на компромисс «осталась бы лишь одна альтернатива: роспуск рейхстага или определение преемника для меня». На это император вынужден был ответить, что «если численность мирного состава не будет сокращена, […] тогда он лучше согласится на 7-летний срок, чем на риск роспуска рейхстага или конфликта», поскольку «отставка Бисмарка им не рассматривается, цифра важнее определенности» [476]. «Когда стоишь перед выбором, разрушить армию или заключить перемирие на 7 лет, я не мог дольше балансировать», – объяснял он впоследствии свой выбор [477]. Побывал у постели «железного канцлера» и военный министр Камеке, который теперь упорно отстаивал этернат. Бисмарк вновь озвучил угрозу своей отставки – впрочем, на военного министра, в отличие от Вильгельма, это особого впечатления не произвело. Равно и для Бисмарка мнение Камеке было в данном случае не так уж важно.
После обеда канцлер встретился также и с Беннигсеном, с которым окончательно согласовал принятое накануне решение. Глава Национал-либеральной партии, которого сопровождал Лукиус, дал согласие на компромисс, что фактически предопределяло принятие септенната партией и парламентом. При этом, еще не вынеся вопрос на обсуждение фракции, Беннигсен дал письменное обязательство обеспечить предложению большинство.
Вечером того же дня на заседании национал-либеральной фракции компромисс был практически единогласно одобрен. Таким образом, 8–9 апреля можно считать поворотным пунктом в развитии конфликта вокруг военного законопроекта. На следующий день, 10 апреля, Беннигсен сообщил Бисмарку о согласии своей фракции на септеннат. Хотя Бисмарк был глубоко удовлетворен этим, он тем не менее представил свое согласие как большую уступку, что позволило ему выторговать обещание национал-либералов оказать властям поддержку в бюджетных вопросах. При этом ему удалось убедить военное руководство и консерваторов, что септеннат стал лишь вынужденной мерой; Лукиус в своем дневнике писал по этому поводу: «Бисмарк сдался, поскольку он был болен и чувствовал себя недостаточно хорошо для того, чтобы наряду с церковным конфликтом проводить военный» [478]. Это прекрасно иллюстрирует дипломатическое мастерство канцлера: убеждая каждую из сторон в силе и решимости другой, он сумел стать абсолютно необходимым для обеих и в конечном счете реализовать выгодное ему решение.
Септеннат обозначил практически полное крушение попыток либеральных сил проводить собственную политику, отличную от «генеральной линии» «железного канцлера». Результатом борьбы вокруг военного законодательства 1871–1874 годов стало существенное ослабление рейхстага; в ходе этого конфликта решался вопрос о влиянии парламента на политическую жизнь страны, и победа осталась на стороне правительства. В силу своей слабости, неразвитости политических партий, неспособности противостоять массированному давлению и прямого предательства парламентским большинством своих идеалов рейхстаг не смог предотвратить грубейшее нарушение бюджетного права и тем самым согласился с отведенным ему сугубо подчиненным положением в системе государственных механизмов империи.
Сам Бисмарк, однако, вполне мог не пережить своей политической победы. 13 июля 1874 года, когда канцлер находился на отдыхе в Киссингене, на него было совершено очередное покушение. Нужно сказать, что назревало нечто подобное уже довольно давно. Письма с угрозами, по большей части анонимные, уже давно стали для главы правительства чем-то совершенно обыденным, на что даже не стоило обращать внимание. И вот теперь молодой католический подмастерье по фамилии Кульманн решил подкрепить слова делом, выстрелив в Бисмарка из револьвера. Канцлер отделался легким ранением и получил в свои руки прекрасный повод для очередного ужесточения борьбы с политическим католицизмом. Явная связь мотивов покушения с Культуркампфом позволила Бисмарку использовать эту историю для борьбы со своими политическими оппонентами. «Отпихивайте этого человека сколько угодно! Он все равно цепляется за подолы ваших сутан!» – заявил глава правительства в парламенте вскоре после покушения [479].
Культуркампф продолжался с нарастающим ожесточением. В 1874 году в Пруссии был введен обязательный светский брак. Венчаться можно было только после регистрации в местных органах власти, в противном случае брак не признавался законным. Кроме того, обязательной регистрации в светских инстанциях подлежали все рождения и смерти. Год спустя эти положения были распространены на всю территорию империи.
В 1875 году был принят еще ряд законов, направленных против католической церкви. Так называемый «закон о корзине с хлебом» лишил государственной финансовой поддержки те церковные учреждения, которые не были готовы заявить о своей безусловной покорности законам. Учитывая, что в феврале 1875 года папа римский объявил прусские «майские законы» недействительными, это означало весьма серьезный удар по германской католической церкви в целом. «От этой меры, – заявил Бисмарк в рейхстаге, – я не жду никакого успеха, но мы просто выполняем свой долг, защищая независимость нашего государства и нации от чуждого влияния» [480]. В том же году в Германии были запрещены все монашеские ордена, за исключением тех, которые занимались только заботой о больных. Эта мера затронула почти 10 тысяч монахов.
Государственные структуры вели борьбу с энергией и настойчивостью, не останавливаясь перед весьма жесткими мерами. Католические священники проявляли не меньшее упорство. За четыре года в тюрьму отправилось почти 2 тысячи духовных лиц, в том числе два епископа. Многие тысячи приходов оставались вакантными. Разумеется, такая политика возмущала многих прихожан, для которых посаженный в тюрьму священник становился мучеником за правое дело.
Однако в политике Бисмарка уже происходили определенные изменения. Одним из признаков этого стала риторика имперского канцлера в его борьбе с партией Центра; Бисмарк все чаще апеллировал не к светским ценностям, а к протестантизму. Папу он называл «врагом евангелической церкви и вследствие этого врагом существующего прусского государства» [481]. Канцлер часто вспоминал о жестокостях, которые творила католическая церковь, об ужасах контрреформации – особенно если выступление происходило не в рейхстаге, а в прусской палате депутатов, где не присутствовали представители южногерманских земель.
Очевидно, это было во многом рассчитано на консерваторов, возобновления контактов с которыми Бисмарк начал искать. На первых порах он, однако, не встретил с их стороны положительной реакции. Скорее наоборот. В июне 1875 года «Крестовая газета» опубликовала статью, в которой обвинила канцлера в личном обогащении за счет сотрудничества с либералами. Оскорбленный глава правительства выступил в рейхстаге с призывом бойкотировать газету, в ответ на что большая группа влиятельных консерваторов опубликовала декларацию, в которой полностью поддержала позицию своего печатного органа. Это затронуло Бисмарка особенно болезненно, поскольку среди подписавших документ было немало его прежних личных друзей. В качестве примера можно назвать Райнхольда фон Тадден, брата Марии. Даже нежные чувства к усопшей, которые Бисмарк сохранил до глубокой старости, не удержали его от того, чтобы отправить старинному приятелю письмо, составленное в настолько жестких выражениях, что любые личные контакты между ними становились невозможны. Судя по всему, канцлер был в очередной раз глубоко задет «предательством» своих прежних сподвижников, многие из которых, в свою очередь, считали его самого предателем консервативных ценностей и идеалов.
Разрыв с консерваторами оказался настолько болезненным, что Бисмарк и спустя долгие годы не мог относиться к нему спокойно. В своих мемуарах он посвятил этим событиям целую главу. «Для нервов человека в зрелом возрасте, – писал Бисмарк, – является тяжким испытанием внезапно порвать прежние отношения со всеми, или почти всеми, друзьями и знакомыми. Мое здоровье было к тому времени уже давно подорвано не лежащими на мне обязанностями, а непрерывным сознанием ответственности за крупные события, при которых будущее отечества стояло на карте. В пору быстрого, а иногда бурного развития нашей политики я, разумеется, не всегда мог с уверенностью предвидеть, правилен ли путь, избранный мною, и все же был вынужден действовать так, словно я с полной ясностью предвижу грядущие события и воздействие на них моих собственных решений. (…) Изнуряет не работа, а сомнения и чувство чести, ответственность, которая не может опираться ни на что, кроме собственного убеждения и собственной воли, как это резче всего имеет место именно при важнейших кризисах. Общение с людьми, которых считаешь равными себе, помогает преодолевать такие кризисы; и если это общение внезапно прекращается и притом по мотивам скорее личным, чем деловым, скорее из зависти, чем из честных мотивов, а поскольку они являются честными, то совершенно банальны; если ответственный министр внезапно бойкотируется всеми своими прежними друзьями, если с ним обращаются как с врагом и он со всеми своими размышлениями остается в одиночестве, то это обостряет воздействие служебных забот на его нервы и его здоровье» [482].
