В начале марта очередной приступ ревматизма исключительно вовремя приковал его к постели. Благодаря этому обстоятельству Бисмарк сумел на время устраниться от борьбы вокруг военного законопроекта, заняв выжидательную позицию. Он весьма критично относился к методам представителей правительства, пытавшихся добиться принятия закона, но отнюдь не торопился помочь им. «Железный канцлер» прекрасно понимал свое ключевое положение и готовился выступить на сцену в самый подходящий момент, показав себя в роли человека, абсолютно необходимого всем политическим силам молодой империи.
В двадцатых числах марта он пригласил к себе Лукиуса и обсудил с ним сложившуюся ситуацию. Канцлер утверждал, что § 1 ни в коей мере не нарушает бюджетного права рейхстага, и резко критиковал защитников этерната за их парламентскую тактику – по его словам, представители правительства допустили огромную ошибку, предоставив консерваторам выступить главными защитниками законопроекта. В прессе тем временем все чаще стали встречаться сожаления о том, что канцлер не в состоянии принять личное участие в происходившем. Как писала газета «Post», «в любом случае, парламентские дела страдают от отсутствия рейхсканцлера самым серьезным образом» [469].
Правда, вопрос о незаменимости Бисмарка именно в этот момент активизировался благодаря усилиям ряда его противников в высших эшелонах власти. Уже в марте бывший военный министр Роон писал Бланкенбургу, что Бисмарк обязан провести военный закон, ибо в противном случае «станет ясно, что все его кокетничанье с национал-либералами не принесло ничего хорошего, что он все плохо рассчитал» [470]. Ходили упорные слухи о том, что против «железного канцлера» интригует, метя на его место, его старый соперник Эдвин фон Мантойфель, ставший к тому времени генерал-фельдмаршалом. Неоднократно он говорил императору о неспособности Бисмарка справиться с парламентом, но так и не смог пошатнуть веру старого монарха в своем паладине. Ряд высокопоставленных военных, которых поддерживала издавна не любившая Бисмарка императрица, лелеяли надежду договориться с Центром и таким образом посрамить «железного канцлера».
По столице начали стремительно распространяться слухи о том, что Бисмарк устал, болен и подумывает об уходе со своего поста. Некоторые круги в это же время начали выдвигать предложения о временной замене канцлера в виде назначения исполняющего его обязанности. На место последнего прочили одного из лидеров правых либералов Форкенбека или Гогенлоэ. Эти замыслы активизировались после известий об исключительно плохом состоянии здоровья Бисмарка. Важными персонами в этом «заговоре» были великий герцог Баденский и его доверенное лицо, Гельцер; последний 25 марта в осторожной форме сделал Гогенлоэ предложение стать исполняющим обязанности канцлера.
Впрочем, эти намерения были пресечены Гогенлоэ, наотрез отказавшимся от подобного поста – опытный политик прекрасно представлял себе, какой будет реакция Бисмарка на такие идеи. Зондаж, проведенный герцогом Баденским в отношении супруги Бисмарка, также не дал никаких плодов – хотя изначально ему показалось, что она разделяет его мнение, в конечном счете он добился лишь того, что «железный канцлер» находился теперь целиком и полностью в курсе дела. В этот момент и сами авторы идеи испугались возможных последствий – в частности, в своем письме Иоганне фон Бисмарк великий герцог открещивается от всех подобных намерений, заявляя, что ему абсолютно чужда мысль об отставке Бисмарка и он хотел лишь несколько облегчить бремя, которое столь пагубно сказывается на здоровье канцлера. Идея с назначением исполняющим обязанности Форкенбека, таким образом, отпала сама собой. Впрочем, еще в середине апреля, когда накал борьбы спал, Гельцер попытался заговорить о назначении заместителя канцлера с императором, но, естественно, разговор этот не привел ни к каким результатам.
Сам Бисмарк был весьма недоволен подобными поползновениями, считая их попытками отправить его в отставку и – устами Дельбрюка – наотрез отказавшись от всех подобных комбинаций. Несмотря на то что болезни в эти годы удерживали его на многие месяцы вдали от столицы, он собирался держать все бразды правления только в собственных руках. Интриги продолжались, правда, с ослабевающей силой, до середины апреля, когда даже самым закоренелым противникам канцлера стала ясна их полная бессмысленность.
27 марта, в день последнего перед пасхальными каникулами заседания рейхстага, Бисмарк вышел на политическую арену. Его посетили депутаты Луциус и Дитц, которым он заявил следующее: «Рейхстаг неправильно понимает ситуацию. Я постоянно стремился учиться новому, и когда я из-за этого должен был исправлять свое прежнее мнение, я это немедленно делал. И я горд тем, что поступал так, поскольку ставлю родину выше себя. Противоположное отношение мне непонятно. Но здесь, в рейхстаге, эти господа, которые избраны моим именем и от которых избиратели хотят, чтобы они поддерживали немецкую имперскую политику, чтобы они вместе со мной противостояли нашим общим врагам, эти господа считают возможным отойти от этого тогда, когда они этим якобы вступают в противоречие со словами, которые были ими сказаны в другом месте, в другое время и при других обстоятельствах. Мне не может нравиться такое положение вещей, я не могу рисковать моей европейской репутацией. Как только я буду в состоянии писать, я подам в отставку. Такому положению вещей, какое вредит высшим интересам империи, должен быть положен конец так скоро, как возможно. И для этого есть лишь два средства: либо моя отставка, либо роспуск рейхстага» [471]. Рейхстаг, похоже, хочет доказать, что Германия все-таки не умеет скакать, даже если ее посадить в седло, – такой горький упрек бросил канцлер парламентариям.
Понятно, что этот образец красноречия был рассчитан не столько на обоих депутатов Имперской партии, сколько на широкую общественность и, прежде всего, на левых национал-либералов, чтобы сделать последних более уступчивыми в военном вопросе. Мощный удар должен был расшатать и без того начинавшую давать пока еще невидимые глазу трещины стену парламентской оппозиции и одновременно успокоить поборников этерната, у которых могли зародиться сомнения насчет способности канцлера отстаивать государственные интересы. Интересно, что Луциус и Дитц первоначально не собирались беседовать с канцлером, а хотели лишь справиться у его супруги о состоянии его здоровья; принять обоих депутатов было инициативой Бисмарка. Результат не заставил себя ждать – как писал У. Доусон, «угроза канцлера произвела непосредственный эффект» [472], заставив многих депутатов пересмотреть свою точку зрения. Любопытная деталь: в первоначальном газетном сообщении об этом визите говорилось, что, по впечатлению посетителей, Бисмарк выглядит далеко не столь больным, как это можно себе представить исходя из официальных сообщений. Буквально сразу же эта фраза была дезавуирована на страницах печати Луциусом, заявившим, что Бисмарк все еще очень слаб и чувствует себя плохо.
Но в планы Бисмарка не входил раскол национал-либералов, партии, являвшейся на данный момент его основной опорой во внутренней политике. Подготовив почву для компромисса, он приступил к его созданию. Вечером 8 апреля канцлера посетил Микель. Бисмарк по своей привычке встретил собеседника «огнем главного калибра», заявив ему, едва тот успел переступить порог, о неминуемом роспуске парламента в самом ближайшем будущем [473]. Беседа переросла в достаточно ожесточенный спор, который, впрочем, продлился недолго – ведь обе стороны, в сущности, хотели одного и того же.
На переговорах с Микелем был согласован срок действия § 1 военного закона – так называемый септеннат. Это решение устраивало как Бисмарка, так и национал-либералов. Немного позже «железный канцлер» объяснял свое решение стремлением избежать крупномасштабного внутриполитического кризиса, а также незначительной разницей между этернатом и септеннатом: «Даже неограниченный срок действия не избавляет нас от сложностей обсуждения бюджета. Для одобрения на 7 лет мне предлагается гарантированное большинство, а это – уже срок, за пределами которого вообще нельзя строить четких планов. Этот период включает в себя две следующие выборные кампании» [474]. При этом Микель вновь подтвердил для всех заинтересованных лиц, что канцлер еще очень слаб, и передал слова Бисмарка, заявившего, что он не сможет остаться на своем посту, если «в вопросе, затрагивающем в столь значительной степени как внутреннюю консолидацию, так и внешнее положение империи, как военный закон, не найдет прочной опоры внутри национального большинства рейхстага» [475].
