Месяцев через девять самосцы сдались. Перикл разрушил их стены, отобрал корабли и наложил на них большую контрибуцию деньгами. Часть ее самосцы тотчас же внесли; другую часть обязались уплатить в назначенный срок, в обеспечение чего дали заложников.
Самосский историк, живший на сто лет позже, рассказывал о страшных жестокостях Перикла. Будто Перикл привез самосских начальников кораблей и воинов в Милет и там на площади продержал их привязанными к доскам в течение десяти дней и, наконец, когда они были уже в изнеможении, велел их убить ударами палки по голове, а тела бросить без погребения. Впрочем, больше никто из историков об этих ужасах не упоминает.
После покорения Самоса Перикл возвратился в Афины, устроил торжественные похороны воинов, павших на войне, и, согласно обычаю, произнес на их могилах речь, которая привела всех в восторг. Когда он сходил с кафедры, все женщины приветствовали его, надевали на него венки и ленты, как на победителя на всенародных играх; но Эльпиника подошла к нему и сказала: «Да, Перикл, твои подвиги достойны восторга и венков: ты погубил много добрых граждан наших не в войне с финикиянами и мидянами, как брат мой Кимон, а при завоевании союзного и родственного нам города».
Эта победа, которой Перикл очень гордился, стала его последней удачей: вскоре он тяжело заболел. Болезнь была тихая, затяжная, с различными колебаниями, медленно изнурявшая тело и постепенно подтачивавшая душевные силы. Лекарства не помогали. Однажды Перикл показал одному своему другу, навестившему его, ладанку, которую женщины надели ему на шею: он хотел этим сказать, что ему очень плохо, раз уж он согласен терпеть и такую нелепость.
Когда Перикл был уже при смерти, вокруг него сидели лучшие граждане и остававшиеся в живых друзья его. Они рассуждали о его высоких качествах и политическом могуществе, перечисляли его подвиги и количество трофеев: он воздвиг девять трофеев в память побед, одержанных под его предводительством во славу отечества. Так говорили они между собою, думая, что он уже потерял сознание и не понимает их. Но Перикл внимательно все это слушал и, прервавши их разговор, сказал, что удивляется, как они прославляют и вспоминают такие его заслуги, в которых равная доля принадлежит и счастью и которые бывали уже у многих полководцев, а о самой славной и важной заслуге не говорят: «Ни один афинский гражданин, – прибавил он, – из-за меня не надел черного плаща», то есть траура.
Анекдоты о Перикле:
Однажды, когда Перикл был очень занят, Анаксагор, уже старик, лежал без призора, накрывши голову, чтобы покончить жизнь, уморив себя голодом. Когда известие об этом дошло до Перикла, он в испуге сейчас же побежал к старику и стал уговаривать его оставить это намерение, оплакивая не его, а себя при мысли, что лишится такого советника в государственных делах. Тогда Анаксагор открыл голову и сказал ему: «Перикл, кто имеет надобность в лампе, подливает в нее масла».
Некий стратег, полагаясь на прежние успехи, в совсем не подходящий момент решил предпринять вторжение в Беотию. Он уже успел склонить самых храбрых и честолюбивых юношей принять участие в походе в качестве добровольцев; их было тысяча человек, не считая остального войска. Перикл старался удержать его от этого предприятия и произнес при этом знаменитую фразу, что, если он и не послушается Перикла, то во всяком случае не сделает ошибки, если подождет самого умного советника – времени. Тогда эти слова не встретили большого одобрения; но спустя несколько дней пришло известие о поражении злосчастного стратега и его гибели.
Перикл снарядил полтораста кораблей, посадил на них много храбрых гоплитов и всадников и собирался уже выйти в море; такая крупная сила подавала большую надежду гражданам и внушала не меньший страх врагам. Уже войска сели на суда, и сам Перикл взошел на свою триеру, как вдруг произошло солнечное затмение, наступила темнота, все перепугались, считая это важным предзнаменованием. Перикл, видя ужас и полную растерянность кормчего, поднял свой плащ перед его глазами и, накрыв его, спросил, неужели в этом есть какое-нибудь несчастие или он считает это предзнаменованием какого-нибудь несчастия. Тот отвечал, что нет. «Так чем же то явление отличается от этого, – сказал Перикл, – как не тем, что предмет, который был причиной темноты, больше плаща?»
Когда спартанский царь Архидам спросил одного знатного афинянина, кто лучше в кулачном бою, он или Перикл, тот ответил: «Право не знаю, если даже я собью его с ног, он будет уверять, что не падал, убедит всех присутствующих и победит».
Одним из немногих ближайших друзей Перикла был Сократ – величайший из философов, знаток человеческой натуры, достаточно скептически относящийся к любой власти. Острый на язык, язвительный поэт Тимон Флиунтский написал о нем: «Всей чарователь Эллады, искуснейший в доводах тонких, / С полуаттической солью всех риторов перешутивший».
Сократ родился в Афинах в 470 году до нашей эры и погиб там же в возрасте семидесяти одного года. Отец Сократа, Софроникс, возводил свой род к самому Дедалу, он был каменотесом, и есть сведения, что в юности философ работал в его мастерской, и одетые хариты на Акрополе – работа Сократа. Мать Сократа – Фенарета – была повитухой. Позднее Сократ сравнивал свое занятие с материнским, говоря о себе, что, как и мать, он принимает роды, но не у жен, а у мужей, и роды души, а не тела. Как и Перикл, Сократ был учеником Анаксагора из Клазомен. Диоген Лаэртский сообщает, что затем он «слушал Архелая-физика и даже был его наложником».
Диоген Лаэртский:
«Сократ первым стал рассуждать об образе жизни и первым из философов был казнен по суду. Он не слишком интересовался математикой и вопросами сотворения мира. Говорят, когда Еврипид дал ему сочинение Гераклита и спросил его мнение; Сократ ответил: “Что я понял – прекрасно; чего не понял, наверное, тоже: только, право, для такой книги нужно быть делосским ныряльщиком”. Вместо этого он стал рассуждать о нравственной философии по рынкам и мастерским, исследуя, по его словам, что у тебя и худого и доброго в доме случилось.
Так как в спорах он был сильнее, то нередко его колотили и таскали за волосы, а еще того чаще осмеивали и поносили; но он принимал все это, не противясь. Однажды, даже получив пинок, он и это стерпел, а когда кто-то подивился, он ответил: “Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?”»
В 433 году до нашей эры, после того как началась Пелопонесская война, Сократ принял в ней участие и проявил немалое мужество. Известно, что он не терял хладнокровия и выдержки никогда, даже при тяжелом отступлении. Когда основная часть афинского войска беспорядочно бежала, Сократ шел спокойно, то и дело поворачиваясь лицом к врагу. Дважды во время боя он спасал жизнь своим друзьям – Алкивиаду и Ксенофонту.
Диоген Лаэртский: «Он занимался телесными упражнениями и отличался добрым здоровьем. Во всяком случае он участвовал в походе под Амфиполь, а в битве при Делии спас жизнь своему будущему ученику Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня. Среди повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно оборачивался, готовый отразить любое нападение. Участвовал он и в морских сражениях и получил награду за доблесть, но уступил ее Алкивиаду – с Алкивиадом он находился даже в любовных отношениях».
Сократ не оставил после себя никаких письменных работ. Он не записывал свои мысли, считая, что это ослабляет память и убивает мысль, предпочитая разговаривать с людьми. Уже много позднее по памяти его диалоги записали Платон и Ксенофонт, безмерно уважавшие своего учителя. Но были у него и недоброжелатели: Сократ упоминается в комедиях Аристофана – эти упоминания были прижизненными, пародийными и саркастическими.
Клавдий Элиан: «Сократ редко посещал театр, разве когда трагический поэт Еврипид выступал со своими новыми драмами… Философ ценил его за мудрость и поэтический дар. Но как-то раз Алкивиад, сын Клиния, и Критий, сын Каллесхра, заставили Сократа пойти в театр послушать шутки комических актеров. Он не одобрил этого зрелища и как человек рассудительный, справедливый, добродетельный и вдобавок мудрый выказал только презрение к шуткам, дерзостям и дурачеству, принятым в комедии. Это обидело комических поэтов, что также, помимо посулов Анита и Мелета, послужило причиной возникновения “Облаков”. Аристофан, конечно, получил вознаграждение за свою комедию. Понятно, что, бедняк и отпетый человек, он взял деньги за свою ложь… “Облака” между тем имели успех. Как никогда подтвердились слова Кратина о том, что в театре умолкает голос рассудка».
Из комедии «Облака»:
Сократ, указывая на облака:
– Так пойми же: богини они лишь одни, остальное – нелепые бредни!
