Наконец появился Володя. Он вообще, кстати сказать, почти всегда опаздывал.
Пошли в театр. Что мы там смотрели, я, конечно, не помню. Совершенно не помню.
Помню только, что знакомые ходили мимо машины и узнавали меня.
ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
На второй день мы пошли в Ленинградский мюзик-холл, а на третий опять в театр Ленсовета. Три дня — три театра. На третий день уже нужно было прощаться. Это было в метро. Приятель его стоял в сторонке. Он Володю знал как человека, который не очень-то охотно дает о себе какие-нибудь сведения или тем более телефон свой домашний. Вдруг он видит, как в самый последний момент Володя дает мне свой телефон. И этот приятель позже, когда я уехала, заметил: «Ты что, с ума сошел?» За Володей такого не водилось.
— Это вам муж рассказывал?
— Конечно.
— А он вам сказал, где работает?
— Сказал. В уголовном розыске. А потом, спустя уже какое-то время, я узнала, что в КГБ, во внешней разведке. Для меня тогда, между прочим, все равно было: КГБ, уголовный розыск… Сейчас я знаю разницу.
Я сказал ей, что работаю в милиции. Потому что сотрудников органов безопасности, особенно разведки, прикрывали какими-нибудь корочками. Если становится широко известным, где ты действительно работаешь, тебя, уж конечно, не пошлют за границу. Практически у всех были удостоверения сотрудников уголовного розыска. И у меня тоже. Вот я и сказал. Я же не знал, чем наше знакомство закончится.
ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
Я в тот первый приезд влюбилась в Ленинград с первого взгляда, и именно потому, что мне удалось так провести время. Город ведь нравится и приятен, когда встретил там людей хороших.
— А в невзрачного, скромно одетого паренька не влюбились?
— Потом пришла влюбленность, и сильная. Не сразу. Сначала я просто звонила ему.
— Вы ему, как приличная девушка, своего телефона не оставили?
— У меня в Калининграде не было телефона. Сначала звонила, потом стала летать на свидания. В основном на свидания люди как ездят? На трамвае, на автобусе, на такси. А я летала на свидания на самолете.
У Калининградского авиаотряда не было рейсов в Ленинград. Поэтому мне ставили три-четыре выходных дня в наряде, и я летала уже обычным рейсом. Что-то, видимо, в Володе было такое, что привлекало меня. Спустя три-четыре месяца я уже решила, что он именно тот человек, который мне нужен.
— Почему? Вы же сами говорили — неяркий, неброский.
— Может быть, вот эта внутренняя сила, которая и привлекает сейчас всех.
— А вам замуж хотелось?
— Просто замуж? Нет, никогда. А конкретно за него — да.
— Но ведь поженились вы только через три с половиной года. Что же вы делали все это время?
— Три с половиной года я за ним ухаживала!
— Как же он наконец решился?
— Однажды вечером мы сидели у него дома, и он говорит: «Дружочек, ты теперь знаешь, какой я. Я в принципе не очень удобный человек». И дальше шла самохарактеристика: молчун, в чем-то достаточно резкий, иногда может обидеть и так далее. Словом, рискованный спутник жизни. И продолжает: «За три с половиной года ты, наверное, для себя определилась?»
Я поняла, что мы, похоже, расстаемся. «Вообще-то, — говорю, определилась». Он с сомнением в ответ: «Да?» Тут я окончательно поняла, что мы расстаемся.
«Ну, если дело обстоит таким образом, то я тебя люблю и предлагаю такого-то числа пожениться», — говорит он. Вот это было полной неожиданностью.
Я сказала, что согласна. Через три месяца мы поженились. Сыграли свадьбу в ресторане — «поплавке» — пароходике, стоявшем у берега.
Мы очень серьезно восприняли это событие. Даже на свадебной фотографии видно, что мы оба просто суперсерьезные. Для меня замужество не было легким шагом. И для него тоже. Есть ведь люди, которые ответственно относятся к браку.
— А он, как человек ответственный и последовательный, запланировал, где вы будете жить?
— Да там и планировать было нечего. Жили у его родителей, квартира 27 метров в доме-корабле, так их тогда называли. Знаете, с такими высокими подоконниками?
Эту квартиру обменять было очень сложно: в одной комнате балкон, а на кухне и в другой комнате окна чуть не под потолком. Когда сидишь за столом, не видно улицы, только стена перед глазами. Это было огромным минусом при обмене.
Родители жили в 15-метровой комнате с балконом. В нашей, без балкона, было 12. А сама квартира в районе Автово, в доме-новостройке. Ее Володин отец получил, как инвалид войны.
— У вас был хороший контакт с его родителями?
— Да. Родители относились ко мне как к женщине, которую выбрал их сын. А он для них был светом в окошке. Они делали для него все, что могли. Больше, чем они сделали для него, никто бы не смог сделать. Они всю свою жизнь вложили в него.
Владимир Спиридонович и Мария Ивановна были очень хорошими родителями.
— А как он к ним относился?
— Его отношению к родителям можно было позавидовать. Он относился к ним бережно, никогда ничем их не обидел. Иногда, конечно, они бывали чем-нибудь недовольны, а он с ними не согласен. И всегда в такой ситуации он лучше промолчит, чем причинит им боль.
— Как вам было с ним первые годы?
— Первый год после того как поженились, мы жили душа в душу. Было ощущение постоянной радости и праздника. И потом, когда я была беременна нашей старшей, Машей. Она родилась, когда я училась на четвертом курсе, а он уехал на год учиться в Москву.
— Все это время вы не виделись?
— Я каждый месяц ездила к нему в Москву. И он приезжал один или два раза. Нельзя было чаще.
СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
Один раз он приехал из Москвы на пару дней и ухитрился сломать руку. В метро кто-то пристал к нему, и он отметелил эту шпану. Результат — сломал руку. В дзюдо ведь не атакующая техника. Володя очень расстроился: «В Москве этого не поймут. Боюсь, будут последствия». И были действительно какие-то неприятности, он в подробности не посвящал. В конце концов все обошлось.
ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
Результатом его учебы и стала командировка в Германию. Он должен был ехать в Берлин, но тут один Володин знакомый рекомендовал его шефу группы в Дрездене, потому что сам тоже был ленинградец. Этот знакомый работал в Дрездене, и срок его командировки заканчивался. Вот он и порекомендовал на свое место Володю.
Командировка в Берлин, правда, считалась более престижной, а работа, видимо, более интересной, с выходом на Западный Берлин. Впрочем, в подробности я никогда не вникала, да он и не посвящал. Между нами никогда не было разговоров на эту тему.
СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
Они подошли друг другу по всем статьям. Потом у нее, конечно, характер стал проявляться. Она же не боится говорить правду. И даже не боится сама про себя говорить: «Я иногда становлюсь такая душная». Я как-то купил кресло-качалку и никак не мог запихнуть его в машину. Она стала мне советовать: «Вот так надо повернуть, а не так…» А оно у меня никак не запихивается, да еще тяжелое. Я говорю: «Люда, абсолютно замолчи». Она чуть ли не в истерику сорвалась: «Ну почему вы, мужики, все такие тупые?»
Люда очень хозяйственная. Когда я приезжал к ним, она всегда очень быстро все делала. Настоящая женщина, которая может всю ночь не спать, веселиться, а утром квартиру прибрать и все приготовить…
Людмила младше меня на пять лет. До того, как стать стюардессой, она училась в техническом вузе и сама бросила его, ушла с третьего курса. Думала, куда поступать. В этот момент мы с ней познакомились, и это, можно сказать, повлияло на нее. Она начала спрашивать, советоваться, куда ей пойти учиться. Я сказал, что в университет. Но на филфак решила пойти сама. Сначала на подготовительное отделение. Потом поступила на испанскую филологию, стала заниматься языками.
Выучила два языка: испанский и французский. Там же преподавали португальский, но он так и остался у нее в зачаточном состоянии. Зато в Германии стала бегло говорить по-немецки.
СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
Перед отъездом в Германию у них Маша родилась. У моего бывшего тестя была дача за Выборгом, шикарное место, и мы, когда ее из роддома забрали, поехали туда и все там жили: Володя, Люда, я с женой… Мы, конечно, праздновали рождение Маши… По вечерам такие танцы устраивали… «Держи вора, держи вора, поймать его пора!» Вовка здорово движется. Хотя в бальных танцах я его не замечал.
Перед поездкой Людмилу проверили. Начали эту проверку еще когда я учился в Москве. В тот момент было еще неизвестно, куда именно я поеду, и требования для членов семьи были максимально жесткие. Надо было, например, чтобы жена по состоянию здоровья могла работать в условиях жаркого и влажного климата. А то представьте себе: пять лет тебя готовили, учили, и вот наконец надо ехать за границу на работу, на боевой участок, а жена по состоянию здоровья не может. Это ведь ужасно!
И мою жену проверили по полной программе. Ей об этом, конечно, ничего не сказали. Только после всего уже вызвали в отдел кадров университета и сообщили, что она прошла спецпроверку.
