Один из разведчиков знаками показывает, что окоп, тянущийся к блиндажу, пуст. Правда, называть его окопом можно лишь с натяжкой. Это целая штольня, пробитая в скальном грунте и лишь изредка выходящая на поверхность. Штольня связывает между собой линию дотов, ответвления от нее уходят к подземным казармам и складам. За два года, которые боевикам щедро отпустил на укрепление и подготовку близорукий Кремль, они не теряли времени даром. Практически вся прилегающая к селам Карамахи и Чабанмахи местность превращена в единый укрепрайон, и эта пологая гора его центр. Мощная подземная крепость. Ключ ко всей обороне. И группа, столь дерзко забравшаяся сейчас на ее вершину, оказалась фактически в самом логове боевиков.
Время! В распахнутую бронированную дверь летят лимонки, и для усиления эффекта разрыва дверь тут же захлопывают. Глухо, утробно грохочут разрывы. Дверь буквально срывает с петель и она торцом въезжает в стену окопа, едва не искалечив лежащих у входа разведчиков. Еще не осела пыль от разрыва, а уже двое из них кидаются внутрь. Блиндаж неожиданно встречает мерцающим, тусклым светом вспыхнувшей ветоши. В кислом толовом дыму и пыли на полу валяются растерзанные тела трех боевиков. Изломанные, окровавленные, порванные. Но в углу приподымается на руках чудом уцелевший боевик. Разрывом ему совало часть лица — и черная борода свисает чудовищной мочалкой куда-то на грудь. Он контуженно шарит руками по полу, не видя ничего вокруг, но так ничего и не успевает найти. Автоматная очередь буквально сносит череп, разметывая по стенам "сало" мозгов. Кончено! И десантники выскакивают на улицу.
По всему периметру обороны "чечей" часто рвутся разрывы гранат, трещат очереди. Заполошные крики "Илля!.." Мат. Прямо из-за поворота траншеи на них выскакивает здоровый, голый по пояс чеченец с автоматом в руках. Он изумленно замирает, но уже через мгновение вскидывает автомат. Поздно. Длинная очередь в упор разваливает грудь, переламывая, превращая в фарш чеченские внутренности. Детина с утробным клекотом заваливается на спину. Не дожидаясь следующего, за изгиб окопа, щелкнув в воздухе взрывателем, летит "лимонка". Взрыв. Кто-то страшно кричит. Следующая граната затыкает крик навсегда. Вперед. За изгибом целый завал из тел боевиков. Четверо полуодетых бородатых "чечей" оплывают кровью на дне траншеи, разбросанные гранатными разрывами. Откуда они выскочили? Словно отвечая на вопрос, где-то совсем рядом начинается частая перестрелка. Очереди накладываются друг на друга, сплетаются в неистовую какофонию. За очередным поворотом траншея ныряет в глубокую черную нору. Из нее-то и бьют длинными очередями засевшие "чечи". Видимо, здесь их ночевка. Гранатные разрывы лишь на мгновения перебивают стрельбу, но не успевает осесть пыль, как вновь густо сыплет пулемет.
— "Шмель", давай! — куда-то в темноту командует ротный.
— Ложись, мужики! — зычно рявкает прапощик старшина роты. — Сейчас "Шмель" е..нет!
Все приникают к земле и через кажущиеся вечностью мгновенья оглушающе грохочет выстрел. Над самой головой, окатив жаром двигателя, проносится огненный сноп гранаты и исчезает в темном провале прохода. Земля буквально вспучивается, подбрасывает лежащих на ней разведчиков. Из черного зева входа вырывается и уносится к небу огненное облако и все стихает. И в тишине становится слышно, как с треском разгорается пожар внутри взорванного блиндажа. Проверять, есть ли там живые боевики, никто не лезет. После "Шмеля" выживших не бывает.
Высота взята. Еще раз торопливо прочесываются траншеи и блиндажи. Изредка грохочут короткие очереди контрольных выстрелов. Бой замирает и наваливается звенящая напряженная тишина. Где подкрепление? Ротный материт кого-то в тангенту радиостанции.
— Где они? Какого х… ждут? Чего? Пока "чечи" очухаются и сметут нас к е..аной матери? У меня девять "двухсотых" и пятнадцать "трехсотых". Их эвакуировать надо. И с трофеями всего два "бэка". Какие снайпера? Их прижали, а нас тут хлебом, что ли, встретили?
Рота зарывается в землю. Бывшие боевиковские траншеи оборудуются для обороны фасом внутрь. Блиндажи практически бесполезны, и потому все, что можно, вытаскивается из них наружу и идет на оборудование бойниц и перекрытий. Разведчики работают яростно, зло. Вот-вот "чечи" очухаются и полезут отбивать вершину, а подмога залегла у подножия высоты, прижатая к земле снайперами с флангов. И истерично докладывает, что не может поднять головы. Пехота, мать ее!!!
…Они появились неожиданно. Выросли словно из-под земли. А, может, и точно из-под земли. Кто знает, чего они тут нарыли за два года. Эти уже шли осторожно, чутко. Знали, что их ждет впереди. Черные тени перебегали от камня к камню, от ложбины к ложбине, подбираясь все ближе к траншеям десанта.
И когда от окопов их отделяло всего несколько шагов и они уже в полный рост бросились вперед, в упор страшно ударили русские автоматы. Тишину в клочья разорвал грохот очередей. То и дело тьму распарывали ослепительно белые жала огня и вспышки разрывов, хаотично и густо разлиновывали ночь разноцветные "лучи" трассеров.
Из первой волны атакующих не уцелел никто. Больше двух десятков чеченцев нашли свою смерть на склоне. Их тела в нелепых позах густо усеяли подходы к траншеям русских десантников. Выворачивая душу, визжали раненные, призывая на помощь то аллаха, то друзей, то проклиная и матерясь по-русски. Но их быстро отыскивали снайпера и затыкали навечно. И здесь позиции десанта накрыли разрывы. С истошным воем мины сыпались на расположение десанта. Весь день молчавшая и потому считавшаяся "подавленной" минометная батарея "чечей" теперь словно брала реванш за долгое молчание. Разрывы следовали один за другим. Ходила ходуном земля.
— Доктора! — пронеслось по окопам.
С санитарной сумкой пробежал куда-то на правый фланг врач. Мина попала прямо в бруствер — и осколки брызнули на пулеметный расчет. Пулеметчик умер мгновенно, приняв на себя большую их часть. Второму номеру посекло спину и страшно порубило ногу. Он затыкал пальцами брызгающую фонтаном из раны кровь и зло, страшно матерился.
— ….ать, суки, попали! Валерку завалили. ..ляди! Мне тока ногу перетянуть — я за пулемет лягу. ..мять! Валить буду в клочья! Суки бородатые… — он орал и катался по камням, прижимая к груди колено, ниже которого на щиколотке болтались грязно-алые лохмотья кожи, мяса, ботинка, носка. Из всего этого месива жутковатый в своей синеве выглядывал мосол сустава.
Доктор привычно поймал в жгут густо брызгающий во все стороны кровью обрубок. Резко перетянул его, потом еще сильней, пока из драных, едко воняющих толом лохмотьев не перестала сочиться свежая, алая кровь. Затем прямо в эту же ногу вкатил ему гуманный, освобождающий от мук промедол, потом еще один.
Едва стихли разрывы, как со склона донесся знакомый вой:
— Илля алла! Аллах акбар! — Новая волна боевиков пошла на штурм.
— Да соколько же их?! — испуганно выдохнул, выглянув в амбразуру, молоденький щуплый боец-связист.
— А ты не считай, ты вали их! — зло рявкнул на него прапор, тот, который разнес из "Шмеля" духовскую лежку. Он прижал к плечу приклад трофейного, переделанного из танкового в ручной пулемета и короткими частыми очередями начал зачищать склон от "чечей". Но те упрямо лезли вперед, не обращая внимания на потери, буквально опустошавшие их ряды.
— Аллах акбар! Алла! Смэрт русским!
— Я тебе покажу смерть! — рычал прапор. Пулемет, кажется, прирос к его плечу и бил уже практически непрерывно. — Щас ты, сука чеченская, узнаешь, что такое смерть! Досыта наглотаешься! …лять!..— Прапор вздрогнул всем телом, от невидимого удара, и с удивлением посмотрел на свое правое плечо. На нем темнела дырка, вокруг которой стремительно расползалось такое же черное пятно. — Зацепили, суки, — удивленно протянул он. Словно подтверждая его слова, еще несколько пуль выбили крошку с камне амбразуры и, отрекошетировав, завыли в вышине. Это работали чеченские снайпера.
— Сынок, перетяни мне плечо! — И он вновь приник к пулемету…
А в передовую траншею уже прыгали уцелевшие под огнем "чечи". В тесноте каменных штолен и окопов закипела страшная в своей животной беспощадности рукопашная. Дрались глаза в глаза, хрипели, матерились, рвали друг друга на куски. Грохотали выстрелы, лязгало железо о железо, топали сапоги. Здоровенный чечен, с какими-то сумасшедшими выпученными глазами, длинным кинжалом рубанул наотмашь коренастого, ему по грудь сержанта. Казалось, свистящая сталь снесет голову десантнику, но на полпути жало встретила сталь вскинутого автомата и, оставив на ней глубокую зарубку, лезвие скользнуло в сторону. Второй раз ударить чечену не дали. Крякнув, словно он вгонял в полено топор, лейтенант взводный с размаха обрушил приклад на бритое темя боевика. Хрустнула кость и из ноздрей чечена густо ливанула кровь. Глаза его закатились и он с хрипеньем завалился на спину. Через мгновенье на него сверху упал и сам лейтенант, у которого на правой груди расплылась кровью пулевая дыра. Выстрелившего в него боевика срезал очередью ротный, который в этой каше еще успевал отдавать какие-то команды. …Пулеметчик татарин дрался с каким-то диким азартом, скалясь в кривой усмешке. Он расстрелял заскочивших на бруствер двух боевиков и теперь сцепился с щуплым чеченом, который прыгнул на него сверху. Увернувшись от кривого ножа, татарин перехватил руку чечена и выворачивал кисть. Чечен тонко скулил и остервенело кусал татарина за плечо, но тот лишь сильнее прижимал его к дну окопа. Наконец, боевик выронил тесак, в то же мгновение татарин вырвал из ножен свой штык-нож и по рукоять вогнал его в тощий кадык чечена. Рванул лезвие в сторону, развалив шею почти до уха. Боевик в агонии засучил ногами, но татарин уже спрыгнул с него и, рванув с земли пулемет, длинной очередью распял на стенке блиндажа очередного запрыгнувшего в окоп чечена.
