Публичная зона. Сборник Organic Prose. – М.: Livebook, 2009. – 416 с.
Александр ЯКОВЛЕВ
Вспоминается классика: «В этой сказке нет порядка: Что ни слово – то загадка!» А загадки приходится решать последовательно и кропотливо. Без обращения к корневым литературоведческим положениям, которые вроде бы и напрашиваются при одном виде списка внушительного авторского корпуса, привлечённого составителями в «Зону».
Вот с составителей и начнём. Но их… нет! Хотя они и пишут предисловие, но обнародовать имена и фамилии не спешат. Ну может быть, потому, что перед нами только первый том из заявленного трёхтомника Organic Prose. Мало ли, вдруг читателю и критикам не понравится? Зачем же головы подставлять? По-человечески понятно. Как понятно, что не может быть у составителей ответов и на вопросы, ставшие в последнее время почти риторическими. И почему непременно надо привлекать английским названием? И почему в ряде рассказов свободно присутствует ненормативная лексика? И почему среди авторов в подавляющем большинстве представители так называемого либерального лагеря? И почему… И т.д.
Перейдём к названию тома. Тут составители принципиально выдали вновь нечто загадочное. Во-первых, они считают (если верить предисловию), что книга называется «Семь метров. Публичная зона». Кажется, это известно только им одним. Поскольку в выходных данных мы видим иное. Ну хорошо, поверим. Тогда что такое семь метров? Вновь загадочное в предисловии: «Психологи и социологии (именно так, и даже вынесли цитату в анонс! – А. Я.) считают, что в западной культуре человек не воспринимает события, объекты и субъекты, находящиеся на расстоянии семи метров и далее, как относящиеся к нему лично». Так вот почему Organic Prose? Потому что «в западной культуре»? Но, позвольте, ни одного западного писателя в сборнике нет. Серьёзно, не сочтите занудой, но охота уже просто и тупо разобраться. Иначе чего ради я читал эти криптограммы?
О, при более тщательном осмотре этого полузападноевропейского клона удалось обнаружить одно-единственное имя, несущее ответственность за издание. Итак, знакомьтесь – корректор Панда Грин. Имя комментировать не буду. Оно и некорректно (простите за невольный каламбур) по отношению к… даме? В общем, очень хотелось бы узнать у этого существа, отчего столько ляпов и небрежностей в этой самой «Зоне»? Ну ладно, с составителями и их «социологиями» так обошлись – свои люди, простят. Но в произведении Виктора Ерофеева «Званый вечер, или Новая кухонная философия» фотоаппарат известной фирмы отчего-то носит название Kanon. Классику, понятно, не до мелочей. Но Панда явно завалил (а?) доверенный участок. Но коли уж зашла речь о Ерофееве, то чтобы с этого места почти порожняком не уходить, стоит отметить и некоторую жизненную неправду «Новой философии». Так, вряд ли соответствует действительности утверждение уважаемого автора, что на советских кухнях «часто отказывались болеть за советские спортивные команды – болели за чехов или шведов назло». Вполне допускаю, что такие «болельщики» имели место быть. Но чтобы часто?! Даже заключённые уголовники, когда смотрят детектив, переживают не за преступника, а за сыщика. Закон жанра-с!
Не верится и Петру Белосветову, автору повествования «Человек с ружьём» из цикла «Ленинские чтения» (циклы о Ленине пишет, понимаешь; тоже мне Зоя Воскресенская!). У него Свердлов демонстрирует такие вот познания в кулинарии: « – Сделай этому шлимазлу порцию твоих чудных котлеток по-пожарски!» Как ни относись к Якову Михайловичу, но человек дореволюционного воспитания в отличие от нынешних образованцев, наверное, знал, что котлеты называются пожарскими. А «по-» бывают котлеты по-киевски. Понятно, что зацикленный на Ильиче автор «стебается», и, например, сестра вождя обращается к его же супруге так: «– Ну всё, затянула шарманку, – Мария Ильинична сплюнула. – Ты с кем споришь. Ты же с Лениным споришь, стерва. С вождём народных масс». Но, как говорится: котлеты отдельно!
И вновь вопрос: а сборник чего перед нами? Позиция анонимных составителей исполнена благородства: «Читателю известно, думаем, что хороший рассказ, несмотря на его более простую, нежели у романа, устроенность, написать едва ли не труднее… Поэтому… нас привлекает этот незаслуженно обойдённый вниманием читателя жанр…» Итак, рассказ? Однако прочтение тома наводит на ясную мысль, что в сборник включены помимо рассказов и новеллы, и повести. Что думают по этому поводу составители, неизвестно. Но (наконец-то им можно сказать спасибо) они обратились за разъяснением к Виктору Топорову, который и попытался разобраться с путаницей среди форматов в заключающем книгу эссе «За что мы их не любим?». При этом цитирует одного из участников сборника, Александра Кабакова: «У меня есть такой подход: правильный рассказ и неправильный рассказ. Неправильный рассказ – это рассказ, который нельзя пересказать одной фразой…» Топоров поясняет: «То, что Кабаков называет «правильным рассказом», на язык литературоведения переводится как новелла. То, что «неправильным», – и является, собственно, рассказом».
О самом же сборнике В. Топоров такого мнения: «Стоит ли такая овчинка выделки? На мой взгляд, примерно в половине случаев ответ положительный». Пожалуй, соглашусь. Одно непонятно: затевать с таким размахом сборник с привлечением «паровозов», кроме В. Ерофеева, ещё и В. Маканина, Л. Юзефовича, М. Веллера, П. Крусанова, З. Прилепина, чтобы из почти двух десятков публикаций успешными стала лишь половина?!
Нет, в этой сказке явно нет порядка. Да и то молвить: сказка – ложь…
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Литература
Африка внутри
СЕТЕРАТУРА
Жизнь убеждает меня в правоте канадского культуролога-технициста Маршалла Мак-Люэна, утверждавшего в своей «Галактике Гуттенберга», что изобретение книгопечатания породило индивидуализм и среди прочих его проявлений – понятие авторства и личного литературного стиля, а с наступлением электронной эры человечество возвращается к трайбализму, наступает планетарный униформизм – «глобальная африканская деревня». Понятие авторства и личного стиля уходит в прошлое.
Даже после изобретения печатного станка ещё в продолжение двух столетий авторы не испытывали потребности в том, чтобы выдерживать индивидуальный стиль, единую установку по отношению к предмету изображения или единый тон по отношению к читателю. Мак-Люэн заметил, что «Я» в средневековом повествовании «служило не столько единству точки зрения, сколько непосредственности воздействия. Так же грамматические времена и синтаксис употреблялись средневековыми писателями не для согласования событий во времени и пространстве, а скорее для целей выразительности». Маршалла Мак-Люэна к идее «Галактики Гуттенберга» подтолкнула работа Х. Дж. Чейтора «От написанного к напечатанному», где, в частности, говорится: «Книгопечатание изменило наши взгляды на литературу как искусство, на стиль, привело к появлению представлений об оригинальности и литературной собственности…» До 1500-х годов люди не придавали такого значения авторству книги, которое придаётся ему сейчас. Публике нужна была просто история, действие, без описаний, без обрисовки характеров. Книга воспринималась как запись истории, сюжета, «соавторами» были и переписчики, и чтецы (а книга читалась вслух), и слушатели, которые тоже могли что-то добавить или прокомментировать.
А вот сейчас, когда эра книгопечатания уходит в прошлое, формируется, условно скажем «новый», условно скажем «литературный» и условно скажем «стиль», и условно назовём его «айфон» – словосочетание «стиль айфон» мне встречалось, кто его автор, не знаю, но очень благодарна ему за удачно изобретённый термин. Речь идёт о коротком рассказе, который можно легко прочитать с экрана айфона или компьютера «в одну-две прокрутки». В сущности, это же и стиль постинга в блоге, с той разницей, что не каждый постинг может быть даже условно назван «рассказом». Произведения в стиле айфон обладают основными чертами рассказа, то есть завязкой, кульминацией и развязкой. Упор делается на сюжет: красо’ты стиля, описания, отступления и прочая художественность остаются за рамками экрана для чтения. Явное тяготение к анекдоту, байке, новелле, если понимать новеллу по Томашевскому как произведение с простой фабулой с одной центральной сменой ситуаций. Впрочем, сюжетом может быть и некое размышление, одна более-менее развёрнутая и аргументированная мысль, что-то вроде Розановских «Опавших листьев», «лытдыбр» (при переключении клавиатуры на латиницу – «дневник»). Основное отличие от Средневековья – объём. Раньше истории были длиннее и «сложносоставнее» – время тянулось медленнее.
