дальнего Подмосковья, перекантовавшись неделю в жилых подвалах и строительных вагончиках столицы, рванул на выходные домой. Но, несмотря на сверхъестественную давку, настроение у Сашка (или, как он любил представляться – Александр из Александрова) было приподнятое. По случаю получки Сашок выпил с ребятами из бригады водки и красного, залакировал все это парой банок пива и, прихватив с собой в дорогу полуторалитровый баллон «Ярославского», отправился к родным на побывку.
С тех пор как он пристроился в бригаду земляков, обслуживающих различные стройки в Москве, в его семье произошло маленькое экономическое чудо. Жена каждое воскресенье покупала на рынке обновки, сыну приобрели компьютер, дочке – какую-то испускающую музыку висюльку на шею. Пил Сашок умеренно, зарабатывал неплохо. Вот и сегодня он вез домой весьма приличную сумму.
Пристроиться ему удалось только в тамбуре хвостового вагона. Народ все продолжал прибывать, и скоро справа в него уперлась бедром какая-то деваха (судя по макияжу – сменная продавщица из ларька), слева прижался худой высокий парень, сразу уткнувшийся в мобильник-раскладушку, попискивающий компьютерной игрой. По фронту народ медленно, но неуклонно продвигался, уплотняемый в спину все прибывающими и прибывающими пассажирами. По опыту Сашок знал, что наибольший напор будет непосредственно перед закрытием дверей.
И точно, лишь только женский голос из репродуктора произнес «осторожно, двери закрываются», как толпа опоздавших, запищав и заохав, поднажала и ввалилась внутрь.
Пусть и не с первого, а со второго раза, двери действительно закрылись, и электричка тронулась в свой почти трехчасовой путь. Мерно постукивая и переваливаясь, как гусыня, с боку на бок на стыках, она вышла на основную магистраль и попыталась развить крейсерскую скорость, но вскоре споткнулась на Москве-Третьей.
Так, спотыкаясь каждые три-четыре минуты, она проползла до Лосинки, где население тамбура еще больше уплотнилось. В воздухе повис густой дух человеческих тел, материализующийся на стеклах дверей множеством мелких капель, постепенно стекающих вниз. Свежий воздух, врывающийся в тамбур на остановках, далеко не проникал и пропадал ровно через секунду после того, как двери вагона с шипением закрывались.
В Тайнинке в вагон втиснулся старичок с небольшой рейкой. Никто не догадывался, что это спаситель, пока он не сунул рейку стоящему у двери пареньку: «Вставь между дверей, а то у меня руки заняты». Вырезы на концах рейки идеально подходили для этой манипуляции: один был в виде закругленного углубления, другой состоял из двух прорезей, напоминавших букву «м». У резиновых прокладок на сходящихся кромках вагонной двери не было никаких шансов увернуться от хитроумной деревяшки. Она заклинила дверь, и ветер со свистом ворвался в тамбур тронувшегося вагона.
– Ну, дед, ты, видать, опытный… – прохрипел покрытый татуировками краснорожий потный мужик, недавно с упоением вспоминавший родственников конструктора вагона.
– А то, – гордо встрепенулся дедок. – Не первый год замужем!
– Оно и видно, – с непонятной едкостью закончил неконструктивный диалог его татуированный визави, подставляя разгоряченный лоб под свежую струю воздуха.
Райское блаженство продолжалось до Пушкино, где старичок вышел, разумеется, прихватив с собой волшебную рейку. Но теперь и без него полегчало – вышли многие, и в тамбуре стало свободнее. Правда, им на смену с перрона ввалились десятка полтора новых пассажиров, однако большая их часть прошла в освободившийся вагон, и только человек пять остались в тамбуре. Один из них, долговязый парень лет двадцати пяти, сразу привлек внимание Сашка своим лицом определенно кавказской национальности. Потягивая пивко из пластикового баллона, Сашок краем уха прислушивался, как тот рассказывает своему соседу о поездках в Питер и Нижний.
Сосед, паренек помоложе, поблескивал в полутьме тамбура черными горячими глазами, слушал, кивал, иногда тихо вставлял какие-то нерусские слова. Когда заходящее солнце заглядывало в окошки, его темные волосы отсвечивали рыжей медью. Третий из их компании, высокий толстяк с тупым выражением смуглого жирного лица, часто переминался с ноги на ногу, иногда похохатывая невпопад.
Скандал у противоположной двери тамбура отвлек внимание Сашка от кавказцев. Старушка с замызганным рюкзаком на спине и такой же грязной сумкой на колесиках насела на пьяненького мужичка. Того давно колбасило, он то и дело сгибался пополам, словно собирался опорожнить желудок прямо на окружающих. Видимо, это и положило предел их терпению.
– У меня у самой дома такой. Терпеть не могу всю эту пьянь, – зло, во весь голос (за то, что алкаш ее услышит, можно было не беспокоиться) вещала бабка. – Поэтому в России все так, что у русских руки из ж… растут, только пьянствовать умеют. Гвоздя вколотить не могут!
– А как же мы тогда самую большую страну в мире построили?! – задохнулся от возмущения стоявший рядом с ней паренек в черной футболке, на которой был нарисован бородатый гном с огромным топором на плече, марширующий по надписи: «Русский лес без чурок и сучков!»
– Да уж, – абсолютно не замечая реплику мальчишки, поддержала старуху молодящаяся дамочка, прикрывшая свою увядшую красу блондинистым париком и бледно-голубым плащом. – Я вот ремонт делаю, русских ни за что не приглашу. Таджики не пьют, да и сделают дешевле…
– Ну и делай, – негромко пробормотал профессионально возмущенный Сашок, – а через полгода у тебя штукатурка отвалится и обои отклеятся. Нашла строителей – таджики!
Расфуфыренная тетка расслышала и огрызнулась:
– Небось, тебя не позову. Пьешь свое пиво – и пей! Тебя моя штукатурка не касается.
Электричка подошла к очередной платформе, из вагона хлынули пассажиры, и назревающий скандал увял в зародыше. Вместе с толпой вывалился пьяница, и исчез сам повод для ссоры. Вышла бабка в рюкзачной сбруе, вышла тетка небесного цвета. Ввалилась бригада железнодорожных рабочих в оранжевых грязных жилетах. Все трое, как на грех, чернявые. Остальные обитатели тамбура отодвинулись от перемазанных, гремящих инструментами гастарбайтеров.
Толпа поджалась, долговязый кавказец, стоявший перед Сашком, втиснулся плечом между ним и его крашенной соседкой. Видимо, деликатностью кавказец не отличался, или схватился за что-то не то, поскольку «продавщица» возмущенно воскликнула «убери лапы!», сопровождая свои слова энергичным движением локтя.
Долговязый повернулся к ней, глянул свысока, и презрительно процедил сквозь зубы:
– Ты брэдишь, что ли? Джаляб!
Сопровождавший его здоровяк хохотнул жирным смешком. Рыжий желчно согнул уголки губ. Кампания явно наслаждалась тем, что никто вокруг
