В отношении к автохтонности северокорейские и южнокорейские националисты пошли разными дорогами. В КНДР давно объявлено, что Корея – одна из колыбелей человечества, и что корейцы всегда жили там, где живут сейчас. Любые попытки изучать родственные связи корейского языка находятся в Северной Корее под строжайшим запретом. Родственников у корейского языка быть не может по определению, и сомневаться в этом – тяжкое политическое преступление.
В Южной Корее, наоборот, националисты с восторгом восприняли выводы лингвистов, которым в последние десятилетия удалось окончательно доказать отдаленное родство корейского и алтайских языков. Причина этого энтузиазма понятна: широкие родственные связи дают основания для имперских притязаний такого масштаба, о котором в «доалтайскую» эпоху националисты и не мечтали.
Характерный (и типичный) пример таких построений – книга Кеннета Ли, недавно вышедшая в США. В ней автор именует корейцами все алтайские народы Дальнего Востока – чжурчженей, тунгусов, киданей. В своей книге Ли именует «корейским племенем» и маньчжур (подгруппа корейского племени тунгусов), так что Цинская империя у него становится, по сути, корейской (можно представить, как удивились бы такому открытию сами маньчжуры, отношения которых с Кореей были, скажем так, не идеальны). Такой подход – очень популярный среди националистов – позволяет объявить «корейскими» все кочевые империи Дальнего Востока.
Некоторые ультра-националисты идут дальше, утверждая, что в глубокой древности вся территория Восточной Азии находилась под властью корейских владык, и что именно корейцы принесли цивилизацию в Китай, изобрели иероглифическую письменность и т.д., и т.р. Однако подобные построения, всё-таки, носят экстремистский характер, а здесь мы стараемся ограничиваться только национализмом «респектабельным», не сбиваясь на корейские аналоги общества «Память».
Территориальные притязания. Трудно представить националиста, который бы не считал, что «по справедливости» его страна должна занимать несколько большую площадь. Корейский национализм – не исключение.
Основные территориальные претензии корейского национализма связаны с событиями I тыс. н.э., о которых следует вкратце рассказать. В IV-VII вв. на территории Корейского полуострова существовало три соперничающих княжества. Одно из них – Когурё – занимало и значительную часть нынешнего северо-восточного Китая, Манчжурии. В ходе неудачных войн с Китаем Когурё было оттеснено на юг, на территорию Корейского полуострова, а в конце VII в. княжество прекратило свое существование под ударами войск княжества Силла и армий китайской Империи Тан. Его территорию поделили между собой победители. Однако часть когурёсской элиты приняла активное участие в создании государства Бохай, которое существовало в Манчжурии (и, частично, на территории российского Дальнего Востока) в VIII-X веках. По-видимому, когурёссцами было большинство правящей элиты Бохая, включая и царствующую династию, хотя среди населения в целом они составляли меньшинство.
Дополнительную пикантность ситуации придает то, что корейские националисты не испытывают ни малейших сомнений по поводу «корейскости» княжества Когурё. В то же самое время, известные нам несколько сотен когурёсских слов не имеют отношения к корейскому языку. На основании этих слов когурёсский можно уверенно считать одним из родственников (или даже диалектов)… древнеяпонского. В этом нет ничего удивительного: во время своего продвижения на архипелаг протояпонцы двигались через Корейский полуостров, и на его территории неизбежно должны были существовать анклавы, этнически родственные протояпонцам. Одним из таких анклавов (то ли следствием протояпонского «броска на восток», то ли его базой) и было Когурё.
Легко догадаться, что для корейских националистов Манчжурия – некогда часть Когурё – является «утраченной» корейской землей. «Утраченными» считаются и земли Бохая. Первыми с такими заявлениями выступил известный националистический публицист Ан Чхон. Однако особый размах эти заявления приобрели в последние годы, после выхода в 1990 г. в свет его книги «Маньчжурия – наша земля».[1] Этот пятисотстраничный том стал в Корее бестселлером и выдержал несколько переизданий.
Конечно, никто из корейских националистов не призывает к немедленной войне с Китаем за «возвращение» Манчжурии. Речь идет о другом – о необходимости копить силы. Одни такой мечтатель написал в 1993 году: «Мы должны наращивать нашу мощь. Мы должны не снижать темпов экономического роста. И тогда мы все вместе вернем нашу землю, нашу Манчжурию».
Иногда возникают совершенно странные гибриды национализма левого и правого. В 2003 г. вышла книга, автор которой (по взглядам – левый националист) рассуждает на тему, какой должна быть милая его сердцу Корея будушего. В книге соседствуют две главы. В одной он сообщает, что будущая Корея должна представлять собой «нейтральное, безъядерное государство». Что же, в южнокорейских условиях это – слегка скрытое требование вывода американских войск, совершенно стандартное для левого идеологического пакета. Однако в следующей главе сей мыслитель рассуждает о том, что Корея не может смириться с потерей исконной Маньчжурской земли, и должна вернуть её себе. О том, что требование нейтральности и безъядерности как-то плохо сочетается с серьёзнейшими территориальными претензиями к соседней великой державе, автор не задумывается (впрочем, с логикой у корейских левых проблемы старые и серьёзные).
Замалчивание иностранных влияний. И в этом отношении корейский национализм не оригинален. Ирония ситуации заключается в том, что мало найдётся на планете стран, которые бы подвергались такому постоянному и мощному иностранному влиянию как Корея. Достаточно сказать, что в типичном газетно-журнальном тексте примерно 80% всех слов являются китайскими заимствованиями (в большинстве языков процент заимствований ниже во много раз). Источником влияния не протяжении большей части корейской истории был Китай, а в последнее столетие – Япония и США. Тем не менее, все упоминания об иностранном влиянии удаляются из националистической корейской истории. В националистическом дискурсе Корея неизменно предстает источником влияния на соседей.
Показательны изменения в трактовке истории китайских префектур, существовавших на территории Кореи на рубеже нашей эры. Продолжительная китайская оккупация стала поворотным моментом в корейской истории. Именно тогда Корея была окончательно включена в дальневосточную («конфуцианскую») цивилизацию, к которой она принадлежала последующие два тысячелетия, а во многом принадлежит и сейчас. Еще в 1960-е годы в учебниках истории этому периоду посвящалась целая глава. Потом этот раздел был сокращен до нескольких параграфов, а еще позднее – до пары абзацев. Впрочем, в Северной Корее не признают даже самого факта существования китайских префектур.
Корейские националистические историки подробнейшим образом описывают, как в середине I тыс. н.э. корейские ученые, миссионеры и ремесленники принесли цивилизацию в Японию. При этом они стараются не привлекать внимания к тому обстоятельству, что «цивилизация», о которой идет речь, являлась китайской: корейцы учили японцев китайской иероглифике, китайской философии, китайским технологиям, которые они сами усвоили несколькими веками ранее.
В то же самое время сказать что-либо позитивное о японском влиянии на Корею в колониальные времена сейчас равносильно академическому или политическому самоубийству – несмотря не то, что в общем и целом вся «технология» жизни корейского общества по-прежнему устроена по японскому образцу. Японскими остаются принципы менеджмента, организация транспорта, форменная одежда, стиль изложения материала в научных статьях, методика проведения археологических раскопок, стиль официальных бланков, архитектура универмагов и многое, многое другое. Однако эти связи – совершенно очевидные для иностранца – в самой Корее либо замалчиваются, либо с гневом отрицаются.
Лицо врага
Корейский национализм интересен тем, что он достаточно четко направлен против одной страны – Японии, ближайшей соседки Кореи. Вызвано это тремя обстоятельствами.
Во-первых, японский колониальный режим был, скажем прямо, одним из самых жестоких во всей истории прошлого столетия. Хотя многие из рассказов о его преступлениях и являются пропагандистскими страшилками, японцы совершили немало вполне реальных преступлений. Вдобавок, они не скрывали своего презрения к корейцам, которых воспринимали как людей низшего сорта.
Во-вторых, корейский национализм формировался в кругах эмигрантской антиколониальной (то есть антияпонской) интеллигенции. Для деятелей шанхайского правительства в изгнании Япония была главным врагом, и поэтому разработанная ими идеология и мифология, весь националистический нарратив, был направлен на посрамление и разоблачение надменного восточного соседа.
