Суд удовлетворил ходатайство прокуроров о продлении подсудимым сроков содержания под стражей.
Судебный процесс по большей части рутина: прокуроры читают документы, плохо воспринимаемые на слух, защита заявляет ходатайства, выступают свидетели, потом документы читает защита…
Но на процессе в Хамовническом суде было несколько кульминационных моментов, о которых стоит рассказать.
Основные слушания начались 31 марта.
По дороге я купила белую розу. Очень тщательно выбирала, чтобы без всяких оттенков, белую-белую. Понятно, что через стекло не пролетит, но пусть он видит.
Я смогла протиснуться в зал и села напротив «аквариума».
Михаил Борисович улыбался, что-то шептал на ухо Лебедеву и даже в клетке стоял в позе хозяина, опершись на стену вытянутой рукой.
А в замке двери «аквариума» висели наручники.
Ему попытались передать журнал «The New Times» со статьей о процессе, но охрана не позволила. Не разрешили передать и мою белую розу, и Каринна Москаленко вставила ее в звено цепи, висящей на двери. Но охрана не позволила и этого, и розу положили на стол за «аквариумом», за глухую стену.
Скамьи стояли в один ряд, хотя уместился бы и второй, и третий.
Освободили место для Людмилы Алексеевой и представительницы ПАСЕ Сабины Лотхойзер-Шнаренбергер.
За нашими спинами гремели штативы телевизионщиков. Плотный ряд видеокамер, словно артиллерийский расчет, нацеленный на двоих арестантов, а над камерами огромные лохматые микрофоны на длинных тонких шестах.
Ходорковский слегка позировал, широко улыбался, кивал, потом потерял к журналистам интерес и погрузился в чтение документов.
Было душно. Окна распахнули, и ветер шевелил розовато-кремовые жалюзи.
Стекло «аквариума» отражало посюсторонний мир и причудливо искажало его. На одной из фотографий Ходорковский получится с белым пламенем над головою, словно с нимбом.
Они были там где-то в зазеркалье.
Или в зазеркалье мы?
Выступал Ходорковский. Говорил, что не будет хитрить и «прятаться за процессуальные зацепки». Что «политическая подоплека всего дела “ЮКОСа” очевидна», но он не будет «говорить о политической составляющей данного обвинения, чтобы не затуманивать суть».
Не думаю, что это «затуманивание сути», скорее прояснение. И говорить об этом следовало, причем еще на первом процессе.
«Я не могу отвлечься от последствий событий 2003–2005 гг., т. к. они иллюстрируют реальную значимость дела “ЮКОСа” для нашей страны, нашего общества, — говорил Ходорковский. — Не могу не напомнить, что сразу после моего ареста из третьего чтения была отозвана поправка в УК, позволявшая освобождать от уголовной ответственности за налоговые правонарушения при возмещении ущерба. Вакханалия подобных дел в последующие три года стала прямым следствием. Как прямым следствием дела “ЮКОСа” стал переход и рейдерства на совершенно иной качественный уровень — широчайшее использование при отъеме чужой собственности госресурса, включая правоохранительные органы, на коммерческой основе».
«Поправка в ст. 73 УИК РФ, позволяющая отсылать людей из Москвы в Читу, была внесена тоже по понятной причине, но зацепила десятки тысяч людей, — говорит он. — Так же, как десятки тысяч наших граждан зацепил отказ от двух планировавшихся амнистий и выхолащивание амнистии ко дню 60-летия Победы, снятие широко обсуждавшегося проекта о зачетных сроках в СИЗО».
«То, что одним из наивно скрываемых мотивов стали конкретные интересы конкретных чиновников по делу “ЮКОСа”, — ни для кого не секрет. Более того, эта информация последовательно распространяется, в частности, сотрудниками ФСИН».
«Мой девиз в этом процессе взят у советских политических диссидентов 70-х: “Власть, выполняй свои законы!”».
И началась рутина.
Защита заявляла ходатайства, судья по большей части их отклонял. Михаил Борисович просил разъяснить обвинение, понять которое невозможно в принципе в силу его противоречивости.
Зачитали запись в протоколе допроса Платона Лебедева: «Суть обвинений не только не понятна, но и является абсурдной, поскольку находится за пределами здравого смысла». И зал взорвался аплодисментами.
«Воздержитесь от аплодисментов! — сказал судья. — Если это будет повторяться, я попрошу судебных приставов очистить зал».
«То пишут в обвинении, что нефть похитили, то пишут, что предприятия реализовывали эту же нефть на экспорт, — добавил Платон Лебедев. — Мне это не смогли разъяснить, мне это бесполезно разъяснять, у меня ясный ум и сознание, и документы о моем психическом здоровье имеются, а вот сведения о психическом здоровье прокурора Лахтина у суда отсутствуют».
Никто ничего не стал разъяснять.
Прокуроры стали зачитывать текст обвинения. Сначала по Ходорковскому (неделю), потом по Лебедеву (еще неделю).
Прокурор Лахтин то и дело запинался, бубнил, с трудом продирался сквозь иностранные названия фирм и называл бенефициаров «бенефициантами».
А сторонники подсудимых на каждое заседание приносили цветы и ставили букеты на столы защитников.
И так весь процесс.
В самый разгар «лахтинских чтений» 15 апреля 2009-го Дмитрий Медведев дал большое интервью «Новой газете». Спросили его и о деле «ЮКОСа»: предсказуем ли для него исход.
«Предсказуемость судебного решения, судебного приговора для президента — противоправна, — сказал Медведев. — Это — знак нарушения закона. А для всех остальных свободных комментаторов — дело личное. Для государственных служащих и для президента никакой предсказуемости в любом судебном процессе, в том числе упомянутом Вами, нет и быть не должно».
И кое-кто ведь действительно поверил, что ничего еще не решено.
Когда я слушаю Дмитрия Анатольевича, каждый раз вспоминаю старый пошлый анекдот.
Приходит пациент к сексопатологу.
— Доктор, у меня с женщинами не получается…
— А сколько ж лет-то вам?
— 82, но моему приятелю — 85, а он говорит, что у него все нормально.
— Откройте рот, покажите язык. И что ж вам мешает?
27 апреля, менее чем через две недели, прокурор Ибрагимова полностью опровергла медведевское интервью. «Лебедев, все бесполезно, что запланировали, то и сделаем», — сказала она под смех зала.
В тот же день выяснилось, что обвинение отказывается арестовывать имущество, которое считает преступно нажитым. Оно и понятно. После банкротства «ЮКОСа» это имущество главным образом перешло к «Роснефти».
В тот же день прокуроры начали представлять письменные доказательства. Защита хотела исследовать и при необходимости комментировать каждый документ, а не просто их читать, но судья отказал ей в этом. Обвинение тоже ничего не комментировало. Документы просто читали, и все. И не было понятно, какой документ, что доказывает, откуда взялся и к чему относится.
Эта мука продолжалась до 29 апреля, после чего суд объявил перерыв до 12 мая.
«Они просто не умеют читать собственные документы», — заявил Михаил Борисович 29-го. И объяснил, что они не доказывают, а опровергают обвинение.
Не думаю, что не умеют.
Думаю, что не хотят понимать.
Потому что если вдруг начать понимать, можно и не мечтать о лишней звездочке на погоны.
Переписка с Борисом Стругацким
Между интервью Медведева и заявлением Гюльчахры Ибрагимовой произошло еще одно примечательное событие. С двадцатого по двадцать четвертое апреля 2009-го в «Новой газете» была опубликована переписка Михаила Ходорковского с Борисом Натановичем Стругацким. [239]
Борис Натанович поддерживал Ходорковского и во время первого процесса и после него, а в апреле 2008-го Михаил Борисович поздравил знаменитого фантаста с 75-летием и написал: «Ваши книги — мои друзья с ранней юности и до сегодняшнего дня. Очень надеюсь, что их будет еще больше, так как друзей много не бывает». «Высокая честь и награда судьбы для писателя — иметь такого читателя, как Вы», — ответил Стругацкий.
С осени 2008-го началась неспешная переписка. Ходорковский писал об экологическом и энергетическом кризисе: «Очевидно, Земля, даже при сегодняшней численности населения, не сможет обеспечить всех людей по нынешним стандартам потребления развитых стран. Достаточно сказать, что энергопотребление на одного жителя США в 5 раз превышает аналогичный показатель для Китая. Это с учетом гораздо более энергосберегающих технологий».
«Разрешить эту проблему (одну из многих в экологическо-сырьевой области), конечно, невозможно с помощью медленно убывающих источников углеводородов, — пишет он. — Такого их количества попросту нет. Конечно, термоядерная энергия не имеет аналогичных ограничений, но там, несомненно, будут ограничения другие, да и в ближайшие 30–50 лет рассчитывать на переход этой технологии в разряд широко используемых не приходится».
