Ознакомительная версия.
Отряды детей боярских и казаков встретили неприятельские авангарды под Ливнами, в Савинской дубраве. В ходе сражения татар разгромили, они потеряли до тысячи человек. Но другие контингенты крымцев обошли русские заслоны и рассыпались загонами по 1–3 тыс., опустошая окрестности Курска, Белгорода, Орла. В начале августа 10 тыс. всадников подступили к Новосилю и атаковали его. Город отбился, однако Новосильский и Мценский уезды были разорены. После чего хан повернул назад в степи, угоняя вереницы баб и детей. Высланные против татар царские рати ударили на них, отбив часть полона.
Но набег сорвал сроки похода на запад. Одни части пришлось перенацеливать против степняков, другие задержать в Москве в ожидании развития событий. Время летней кампании было упущено. И лишь после ухода хана стало возможно вернуться к реализации прежних планов. Пожарский опять заболел «черной немочью» — его заменил окольничий Артемий Измайлов. Большой полк (21,5 тыс. человек) сосредотачивался в Можайске. В его состав входили 4 полка «нового строя» под командованием Александра Лесли, Якова Шарло, Анца Фукса и Томаса Сандерсона, в значительной доле состоявшие из наемников. Сюда же стягивался «стенобойный наряд» — мощнейшая осадная артиллерия, 160 орудий, в том числе такие гиганты, как пищаль «Единорог» (весила 450 пудов, а ядро — 1 пуд 30 гривенок). Пудовыми ядрами стреляли и пищали «Пасынок», «Волк» (каждая по 350 пудов), чуть поменьше были пушки «Кречет», «Ахиллес», «Грановитая», «Галанска» (голландская), «Вепрь» — от 70 до 250 пудов весом (пуд — 16,4 кг).
Передовой полк Семена Прозоровского и Ивана Кондырева (4 тыс. бойцов) собирался во Ржеве, сторожевой, Богдана Ногова (1600 человек), — в Калуге. Резервы во главе с Федором Плещеевым размещались на Северщине, чтобы при необходимости можно было оказать помощь как основной армии, так и южным пограничным частям против татар. Воеводы получили подробнейший «наказ» о ведении войны. Предписывалось выслать к Дорогобужу и Белому «детей боярских и атаманов и казаков и татар резвых людей», чтобы захватить эти крепости «изгоном». Если же не получится, то силы на них не отвлекать, блокировать и выполнять главную задачу — овладеть Смоленском. Отвлекаться от этой задачи запрещалось. Даже если явится польское войско деблокировать город, Шеину предписывалось, «укрепя обоз», продолжать осаду, «быти и сидети бесстрашно и надежно», а если враги пойдут к Дорогобужу или Вязьме, то, не прерывая осады Смоленска, «идти за ними и над польскими и литовскими людьми промышляти на походе и на станах».
Шеин пользовался абсолютной поддержкой Филарета и был уверен в успехе. А характер у полководца был жесткий и властный. И перед отправкой на войну его «занесло» — он произнес довольно высокомерную речь, похваляясь прежними заслугами, а о других боярах отзывался «с укоризною», считая их ниже себя «службою и отечеством». Дескать, когда он воевал, многие вообще «за печкой» сидели. Этими словами воевода нажил многих могущественных врагов.
Его части выступили в поход и 26 сентября достигли Вязьмы. Но тут-то и сказалась задержка, вызванная крымским набегом. Залили осенние дожди, сделав дороги непролазными. И о том, чтобы двигаться на Смоленск, а уж тем более подвезти туда тяжелую артиллерию и огромный обоз с боеприпасами, нечего было и думать… И действия развернулись только отдельными отрядами. Хотя результаты были неплохими. Ратники князя Гагарина, высланные из Калуги, 12 октября взяли Серпейск «Легкие отряды резвых людей» Федора Сухотина 18 октября овладели Дорогобужем. Передовой полк Семена Прозоровского осадил и захватил штурмом сильную крепость Белую. Русских поддержало восстаниями местное православное простонародье. Крестьянин Иван Балаш, составив войско из комарицких мужиков и казаков, осадил Мстиславль, затем Стародуб. При участии повстанцев царские войска взяли также Невель, Рославль, Почеп, Себеж, Трубчевск, Новгород-Северский, а всего 23 города.
Но основные контингенты Шеина застряли в Вязьме и Дорогобуже. Продовольственные запасы, имевшиеся в войсках, быстро иссякли. И в конце ноября воевода доносил царю о бедственном положении. Сбор продовольствия в тылу шел плохо, подвозилось оно по бездорожью по 10–15 телег, «и того запасу на один день не становится, а пешие русские люди с голоду бегают, а немецкие люди с голоду заболели и помирают». Филарет отреагировал сразу, для сбора денег на армию назначил Дмитрия Пожарского и чудовского архимандрита Левкия, а для заготовки и доставки «хлебных и мясных запасов» князя Ивана Барятинского и Ивана Огарева. И чрезвычайными усилиями правительственных комиссаров положение стало выправляться. А осень затянулась, двинуться на Смоленск войско смогло только 5 декабря. Гарнизон крепости насчитывал 4 тыс. человек. Правда, польское командование могло рассчитывать только на солдат и шляхту — горожане защищать стены отказывались, да и были ненадежны, им опасались давать оружие. Смоленский воевода Гонсевский, оставив за себя князя Соколинского, успел сбежать и вместе с литовским гетманом Радзивиллом стал собирать войска в Красном, в 40 км от Смоленска.
Русские полки принялись окружать крепость в начале января. Сюда же подошли на соединение части Прозоровского, Ногова. Общая численность армии достигла 26–27 тыс. Шеин, как никто другой, знал возможности смоленской твердыни. Понимал, что ее нахрапом не возьмешь, тем более что в его армии только половина была пехота, а половину составляла конница. К тому же войско пришло еще без артиллерии. Для ее транспортировки потребовалось 525 подвод да еще обоз с боеприпасами, 4 тыс. пудов «зелья» (пороха) и 7 тыс. пудов свинца — и все эти обозы тащились где-то далеко в тылах. И пока ждали пушки, командующий начал обкладывать город. Свой стан он разбил в 5 верстах восточнее Смоленска.
Ближе к городу ставили укрепленные лагеря и острожки, перекрыв ими все дороги. Брать крепость воевода решил с восточной и южной сторон, тут встали солдатские полки, начали рыть траншеи к стенам, строили туры для батарей. Конные разъезды контролировали окрестности и вели разведку. От перебежчиков узнали, что продовольствие в городе есть, но нет фуража и начался падеж лошадей, нет дров, вода в колодцах плохая, от нее болеют. А выходить за водой Соколинский не разрешает, опасаясь измены. Он повесил несколько человек, заподозренных в попытках перебежать, засыпал все ворота, кроме Малаховских и Днепровских, ключи от которых хранит у себя.
Гонсевскому и Радзивиллу удалось собрать лишь 9 тыс. бойцов. Но они вели себя очень активно. Посылали письма осажденным, пытались запугать русских, распуская слухи, что у них 16 тыс. и что на выручку крепости уже идет большое войско. Старались мешать осадным работам, совершали нападения. В ночь на 26 февраля 1633 г., пока кольцо было неплотным, трехтысячный польский отряд внезапно ударил с севера, через Покровскую гору. Нападение отбили, 300 человек взяли в плен, но противник сумел провести в Смоленск подкрепление — 900 казаков и пехотинцев. После этого охрану Покровской горы усилили, разместив на ней острожки с гарнизоном.
В марте наконец-то прибыла артиллерия. Батареи для нее были уже готовы, и, установив орудия, 15 марта Шеин начал бомбардировку. Сперва пристреливались, а с 4 апреля орудия загрохотали непрерывно. Находившийся в городе иезуит Велевицкий писал: «А какова была осада Смоленска русскими, можно было ведать из следующего: крепость Смоленск была окружена 16 сильными укреплениями и четырьмя по правилам военного искусства расположенными лагерями, так что осада Смоленска превосходила даже осаду Бремена и Утрехта, по мнению людей, бывавших как при первых двух осадах, так и при осаде Смоленска». Были дни, когда на крепость обрушивалось до 3,5 тыс. ядер и бомб. За неделю бомбардировки были разбиты 3 башни, возникли проломы в стенах. Одновременно велся подкоп для закладки мины. Но… грянула весенняя распутица, прервав подвоз пороха. И 10 апреля орудия замолчали, штурм пришлось отложить.
Любопытно отметить, что между столь заметными политическими фигурами, как патриарх Филарет и кардинал Ришелье, обнаруживается много общего. Тот и другой готовились к военной карьере, но стали священнослужителями (хотя и по разным причинам). Оба были весьма гибкими политиками, подстраиваясь к разным партиям, как Филарет в Смуту и Ришелье при Марии Медичи, но оставались при этом искренними патриотами. Оба стали высшими церковными иерархами своих государств и фактическими правителями при слабых монархах. Оба были блестящими дипломатами. Оба умели ценить друзей и были крутыми по отношению к противникам. Один спас от развала Францию, другой — Россию.
Хотя, конечно, при всех сходных чертах людьми они оставались совершенно разными, и действовать им довелось в различных условиях. Патриарх опирался на поддержку «всей земли», а кардиналу пришлось идти, по сути, наперекор «всей земле», преодолевая постоянное сопротивление оппозиции. Как писал в своих мемуарах д’Артаньян (не книжный, а настоящий): «Месье кардинал де Ришелье был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе… Принцы крови терпеть его не могли, потому что он испытывал к ним не больше почтения, чем ко всем остальным… Высшая знать, чьим врагом он всегда себя объявлял, питала те же самые чувства к его высокопреосвященству. Наконец, парламенты были равным образом им раздражены, потому что он преуменьшил их власть».
Ознакомительная версия.
